Любовный лабиринт, стр. 7

— Вот как? — Полина Платоновна выглядела озадаченной. — Но что вчера могло произойти…

— Полина Платоновна! — прервал ее Черкесов довольно невежливо. — Позвольте мне договорить, коль уж вы спросили!

Полина замерла от неожиданности и замолчала.

— Мне давно следовало сказать вам, дорогая моя Полина Платоновна, — он обернулся к ней, — я люблю вас!

Произнеся эти слова, Черкесов побледнел.

«Неужели я выговорил такое?» — Он закусил губу. Но отступать было поздно.

— Да, люблю… Люблю давно и страстно! И ничто не избавит меня от этого наваждения!

— Наваждения? — воскликнула она.

— Да, наваждения. Я…

— Постойте, Петр Иванович! — решительно прервала его Полина. — Ваши откровения несколько неуместны…

«Ах, что я говорю…» — подумалось ей.

Ведь от слов Черкесова все зашлось у нее в груди, и она ощутила даже некоторый трепет от его признаний. Ах, как бы желалось ей ответить на его признание ответным признанием и с нежностью взять за руку этого «романтического безумца», как она тут же мысленно окрестила его. Но…

Но честь не позволяла Полине Платоновне это сделать!

— Да, неуместны! — решительно продолжила она. — Особливо после вашего давешнего признания в том, что вы уже женаты!

— Я знал, что именно таким будет ваш ответ, — пробормотал Черкесов. — Иным он быть и не мог…

— Знали? И посмели говорить со мной о… о… — она остановилась, не зная, как продолжить фразу.

— Но я не думал, — внезапно возвысил свой голос Петр, — что мое признание вызовет столь сильное негодование. — Он сделал ударение на слово «сильное». — Неужели я настолько противен вам? Мне казалось, что моя персона не вызывает в вас отвращения. Или я ошибался? — Он в упор посмотрел на свою собеседницу, которая, когда он закончил говорить, сильно покраснела и упорно не желала поднимать на него глаз.

— О нет, зачем же говорить об отвращении? — спросила Полина Платоновна, обращаясь к купе деревьев, расположенной неподалеку. — Нет! Я всего лишь хочу сказать, что ваше признание неуместно с той точки зрения, что… что… женатый человек не смеет тревожить покоя свободной женщины, и это… Это безнравственно, в конце концов! Но не только это! Нет, не только! Я… я не люблю вас. Да, не люблю! И я никак не ожидала услышать подобного признания и… Ах, как все это неуместно! — повторила она вновь.

— Не любите? — задумчиво повторил Петр Иванович. — Что же, тогда я прошу простить меня, — ответил Черкесов, коротко кивнув головой. — Отныне и впредь я буду знать свое место и никогда более не посмею тревожить вас столь неподобающими признаниями!

С этими словами он решительно пошел прочь. Полина Платоновна хотела было остановить его, но тут же укротила собственный порыв, сообразив, что это может быть неверно истолковано.

«О женщины, ничтожество вам имя!» [3]— сказал поэт. Под этой фразой Черкесов бы сейчас охотно подписался!

— Ну что за безумие… — пробормотала она.

И вместе с тем не могла прекрасная Полина отделаться от мысли, что была слишком жестока. И жестока не только к Петру Ивановичу, но и к себе.

Все эти месяцы, что Черкесов служил в ее доме, она видела, насколько он хорош и превосходен перед прочими. Что Нулин или Лугин? Пустые, мелкие людишки, чьи дни заполнены бездельем да недостойными забавами. Другое дело Черкесов. Но даже не то главное, что на фоне всех ее соседей выглядел он человеком основательным, порядочным хозяином и вообще мужчиной, на которого, как ей казалось, она во всем, даже в самом запутанном и сложном деле могла бы положиться.

А дело было в том, что сердце Полины Платоновны, ни разу не испытавшее любви, вдруг сделалось несвободным. Ибо впервые при взгляде на мужчину ощутила она стеснение в груди, помутнение в рассудке и прочие приятные, но весьма мучительные и неудобные чувства, вызванные тем, что называют сердечной страстью. Но ведь он был женат!

Топнув ногой и в отчаянии охнув, Полина бросилась на кухню, чтобы отвлечься от тягостных мыслей указаниями повару для обеда.

7

После разговора с Полиной Черкесов вылетел сгоряча из дому, оседлал своего любимого Алкида и кинулся прочь, или, как пишется в романах, куда глаза глядят.

сказал поэт. Но в душе Черкесова жила не грусть, там были скорее гнев и ярость. Он летел, образно выражаясь, будто черт гнал его из дому. Но черт был специальный: в юбке.

Черкесов чувствовал, что еще немного, и он уже с собой не совладает. Или убийство, или самоубийство, но что-то он сотворит.

Однако Господь хранит безумцев, как всем известно. И Петр Иванович, к счастью, наткнулся дорогой на старосту, который, не обращая внимания на свирепый вид господина управляющего, пристал к нему с хозяйственными заботами. Петр Иванович несколько поостыл, но возвращаться в имение не захотел. Попридержав коня, он повернул к постоялому двору, куда обыкновения заезжать не имел, но нынче изменил собственным обыкновениям.

Бросив Алкида во дворе на откуп смотрителю, Петр Иванович вошел в комнату, служившую пристанищем для всякого рода проезжих через сию станцию. Усевшись у стола, потребовал от хозяйки стакан чаю. Та, подойдя к кипевшему самовару, тут же налила горячий душистый напиток и, не говоря ни слова, поставила его на стол перед гостем. Вид Черкесова был так мрачен, что женщина не решалась и слова сказать, хотя была от натуры говорлива.

Будучи в расстроенном состоянии духа, Петр Иванович не сразу заметил, что поодаль от него расположилась небольшая компания: молодой мужчина, офицер немногим младше Черкесова, и с ним девушка лет двадцати на вид. Также Черкесов не обратил внимания, что стал предметом пристального интереса с их стороны, да такого сильного, что по прошествии получаса, в течение которого Петр Иванович пребывал в мрачном раздумье над уже остывшим чаем, мужчина решился подойти к Черкесову.

— Покорно прошу, — начал он, — без церемоний… Не угодно ли вам выкушать со мной и моей сестрой стакан чаю?

— Что? — поднял голову Черкесов и окинул подошедшего внимательным взглядом.

— Честь имею рекомендоваться! — улыбнулся офицер. — Дубельт Андрей Андреевич, ротмистр N-ского гусарского полка. А это, — Дубельт повел рукой в сторону молодой девушки, мило улыбнувшейся Черкесову, — сестра моя Марина Андреевна.

Черкесов кивнул девице и перевел взгляд на ротмистра:

— Петр Иванович Черкесов, управляющий имением госпожи Михайловой, к вашим услугам.

— Вы простите, что я так по-простому, по-дорожному, без церемоний, — Дубельт присел рядом с Черкесовым, — но ваш печальный вид вызвал живое сочувствие в моей сестре, и она велела мне непременно подойти и представиться вам.

— Благодарю за заботливость, — пробормотал Черкесов, — это очень мило.

В душе, правда, Петр недоумевал: к чему это любопытство и эта участливость? Но… Ежели рассудить, то оно и к лучшему. В его нынешнем состоянии духа было необходимо, чтоб кто-нибудь или что-нибудь рассеяло его настроение. А посему он любезно ответил на приглашение случайного знакомца и присел к столу. Марина Андреевна налила ему чаю из пузатого смотрителева самовара и любезно улыбнулась. Дубельт начал какой-то разговор, а Черкесов принялся разглядывать брата и сестру со всей возможной внимательностью.

Ротмистр, как человек любезный и воспитанный, весьма деликатно вел беседу, ни о чем серьезном не расспрашивая. Разговор шел все больше о погоде, о местных краях да о службе.

Марина Андреевна помалкивала, однако когда считала нужным что-нибудь сказать, это было чрезвычайно метко и дельно. Девушка была мила, манеры имела решительные, но без развязности. Однако в ней чувствовались сила и умение настоять на своем.

Из разговора стало ясно, что молодые люди задержатся в их краях по неким делам, для которых Дубельт специально испросил отпуск. Но поселиться они пока вынуждены в доме смотрителя.