Вологодская полонянка, стр. 12

Спустя три года Мохаммед-Эмин рискнул повторить попытку. Такая неизбывная тоска по ней змеею вползла в его душу, что, будучи в новом своем серпуховском владении, кликнул он своих джур и направился в Вологду, рискуя вызвать гнев великого князя. Приставы, охранявшие Таиру, покобенились, но за полновесную мзду разрешили-таки повидаться с полонянкой.

Возвращаясь назад, Мохаммед-Эмин твердо решил, что чего бы ему это ни стоило — трона ли, головы ли, а она будет его. Так спустя четырнадцать лет полона Таира получила свободу.

Дьяк Семен Иванович Ржевский, конечно, привез ее в столицу Руси не в три дни, однако ж и пять с половиной ден для сего вояжу из Вологды до Москвы было вельми скоро. К тому же половину пути, ежели не боле, царица проскакала верхом, и сам дьяк, лихой наездник, коему на Москве мало было в сем деле равных, едва поспевал за недавней полонянкой, восхищаясь ее умением править конем и отчаянным бесстрашием.

А Таира могла скакать часами. Быть для нее в седле — это двигаться вперед, пусть в неизвестность, но главное двигаться. А сие означало — жить. Снежные брызги из-под копыт, мокрые холодные хлопья в лицо и свист ветра в ушах — если это не жизнь, тогда что вообще такое жизнь? По крайней мере, долгие годы ее вологодского заточения она бы не назвала жизнью ни в коей мере. Скорее, то был сон. И она вновь пробудилась от него, как тогда, в последний год правления Ильхама в Казани.

На Москве ее встречали с царскими почестями. Она было даже не вникла сразу, пошто все эти бояре толпятся и шепчутся, в ее сторону глядючи. Но когда на крыльцо великокняжеского дворца вышел сам государь московитов Иван Васильевич да руки ей навстречу протянул, поняла полонянка: то ее встречают, а стало быть, и правда, кончился ее полон.

— Добро пожаловать, царица, — спустился со ступеней крыльца Иван Васильевич, радушно простирая к ней руки. — Как доехала, все ли ладно?

Подошел близко, слава Всевышнему, опустил руки. Иначе могло случиться неладное: Таира решила про себя, что ни за что не даст московитскому улубию даже коснуться себя.

— Высе латны, кыназ Ибан, — нарочно коверкая на тюркский лад русские слова, ответила она, хотя за столько лет научилась говорить по-русски вполне чисто. — Былагударыстывуй.

— Здорова ли? — прищурился Иван Васильевич, конечно, заметив, что полонянка назвала его просто князем, коих на Руси чуть не тыща. Однако виду решил не подавать и обид своих не считать. Ибо негоже перед бабою, пусть и ханской невестою, обиды казать.

— Тывоими молитывами, кыназ, — смиренно опустила голову Таира, но Иван Васильевич все же успел заметить ехидные искорки в ее глазах.

— Вот и слава Богу, — елейным голосом произнес великий князь. — Проходи, царица, разговоры с тобою разговаривать будем.

В покоях великого князя они пробыли не долго. О чем говорили, тому едино Господь свидетель. Или Аллах. Впрочем, как ни назови, все верно будет, ибо Бог на небе один, просто у него имен много.

Разошлись Иван Васильевич с Таирой, похоже, довольные друг другом. Женщина, выйдя из покоевых дверей, несла на губах едва заметную улыбку. Радость это была или лишь обычное удовлетворение от услышанного — то опять-таки ведомо лишь одному Тому, Кто един на Небесах. Довольствие нес на своем лице и великий князь. Он самолично проводил Таиру до отведенных ей покоев и сказал на прощание:

— Весьма рад, что ты готова блюсти древние обычаи твоих предков. Сие делает тебе честь. Что держали тебя взаперти — прости. С ворогом — по-вражески, с другом — по-дружески. Надежду имею, помощницей сыну моему и брату Мохаммеду-Эмину будешь и преданнейшим другом. Он ведь про тебя все эти года помнил и покою мне не давал.

— Можешь не сомневаться, великий князь, — по-русски чисто ответила Таира и серьезно посмотрела Ивану Васильевичу в глаза. — Я крепко постараюсь.

— Да уж, царица, постарайся, — пробормотал Иван Васильевич. Лицо его было задумчиво. Впрочем, сие у государей державных планида такая — чело думами хмурить. А иначе-то как же?

11

В новой ханской мечети, что ставлена у оврага Тезицкого, народу — невпротык. Да и на майдане против мечети вплоть до башни дозорной, как сказывают урусы, яблоку упасть негде. А потому такое столпотворение да давка, что вот-вот начнется хан кютермэк — поднятие в ханы, зрелище для любопытствующих и празднолюбцев самое что ни на есть заманчивое.

Мечеть новая, ханская, не как прежде, — из кирпича строена, ономнясь только краска на минаретах подсохла, что округ купола мечети пиками восьмигранными в небо глядят. Всего минаретов восемь, четыре из них высокие и на четыре стороны света строением своим указуют, а остальные четыре меж них — пониже, так что ежели на них сверху глянуть, так аккурат розу ветров и узришь. Сказывали сведущие, что мечеть сия строилась по старинным планам булгарским.

В самой мечети ковры стелены, а на них — кошма златотканая, а на ней сам Мохаммед-Эмин в одеянии ханском в молитве Всевышнему пребывает. Рядом — Кул-Мамет, Урак, новый арский улугбек Садыр и мурза Нарык тако же в молении ко Всевышнему находятся.

Наконец, завершена молитва. Карачи разом берутся за четыре конца кошмы и поднимают на ней Мохаммеда-Эмина. Мохаммед-Эмин видит красное от натуги лицо старого Урака. Затем на голову вновь избранного хана сыплются золотые монеты, и мечеть оглашается заздравными возгласами.

Многих лет новому хану!

Да продлит Аллах дыхание его!

На майдане ликует толпа, радостные крики которой явно становятся живее и искреннее, когда ханские повара выносят противни и чаны с дымящейся бараниной и жбаны с хмельным медовым шербетом. Открываются, скрежеща засовами и ослепляя дневным светом узников, кованые двери зинданов, — великий хан Мохаммед-Эмин прощает вас и объявляет вам волю!

Получают богатую милостыню нищие и убогие, — великий хан щедр и добр!

Специальным ханским фирманом [14]отменяются дополнительные поборы и налоги, введенные Мамуком и Абдул-Летифом — хан Мохаммед-Эмин мудр и думает о своем народе!

Сегодня и завтра — праздник! Рекою льется сладкий шербет. И уже стерся напрочь из народной памяти хан Мамук, забылось время Абдул-Летифа, занявшего ныне избяную светелку, в коей провела четырнадцать с лишком лет новая ханская жена, ханбике Таира. И казалось, что вот наконец и наступили столь долгожданные дни благоденствия державного, и будет так изо дня в день и по вся дни…

Свадебный обряд Мохаммед-Эмин и Таира совершили летом.

Первая брачная ночь с Мохаммед-Эмином не принесла ей особых радостей. Поначалу, когда они легли, Таира принялась ласкать мужа, как тому ее научил Ильхам. Она запустила ладошку меж ног Мохаммеда-Эмина, на что тот удивленно хмыкнул, однако покорно раздвинул свои крепкие мускулистые ляжки. Лаская одной рукой яички, она взялась другой за мужскую плоть и не смогла сжать ее. Ее пальцы едва сошлись вместе на еще не полностью восставшем стволе! Когда же естество Мохаммеда-Эмина приобрело твердость деревянного черена, она решилась посмотреть на него. Плоть мужа, действительно, походила на темный твердый корень придорожного дерева, на коих так неожиданно и резко подскакивают колеса повозок и колымаг. Старая Айха была права…

Таира, не отводя взора от мужниного естества, принялась поднимать и опускать на нем горячую кожицу. Ильхам последнее время любил, чтобы Таира смотрела на это, но то, что она видела теперь, было ей совершенно внове. В плоти Мохаммеда-Эмина чувствовалась сила; ее розовеющая в неясном свете масляных плошек головка, размером с небольшое яблоко, была похожа на воинский шлем, а вздувшаяся жила внизу под кожицей — на натянутую тетиву лука.

Она привычно стала убыстрять темп. Вот на головке ставшего как железо естества заблестела прозрачная капля, медленно скатилась к ее руке. Сок. Скоро брызнет семя, а потом муж отвернется к стене и заснет. А чуть позже заснет и она…

Мохаммед-Эмин с трудом перевел дух, затем отвел ее руки от своей плоти и отрицательно покачал головой.