Час Ноль, стр. 14

Томас Ройд едва заметно шевельнулся на стуле.

— Непонятно как-то, — сказал он.

— Поясни, — потребовала леди Трессилиан.

— Никогда бы не подумал, что Стрэндж такой человек.

— Удивительно, что ты так говоришь. Потому что я чувствовала то же самое. Это совсем не похоже на Невила. Невил, как и большинство мужчин, стремится избегать неловких или чреватых неприятностями ситуаций. Я с самого начала подозревала, что это не его идея, но тогда я теряюсь в догадках, чья же она.

Леди Трессилиан помолчала, потом с интонацией, которая лишь чуть заметно отличает вопрос от утверждения, произнесла:

— Это не Одри?

— Нет, — сразу же ответил Томас. — Не Одри.

— И я едва ли могу поверить, что идея принадлежала этой несчастной юной женщине Кэй. Разве что она действительно выдающаяся актриса. Ты знаешь, последнее время мне ее почти жаль.

— Вы ведь ее не любите? Или я ошибаюсь?

— Нет, не люблю. Она мне представляется пустышкой, которая совершенно не умеет держать себя. Но, как я сказала, я начинаю жалеть ее. Она тычется повсюду, как долгоножка при свете лампы. И абсолютно не представляет, каким оружием ей воспользоваться. Капризы, дурные манеры, детская грубость — все это производит как раз обратный эффект на таких мужчин, как Невил.

Томас спокойно заметил:

— А я считаю, что в трудном положении находится Одри.

Леди Трессилиан пристально на него посмотрела.

— Ты всегда был влюблен в Одри, не правда ли, Томас?

Ответ прозвучал совершенно невозмутимо:

— Предположим, что так.

— Практически с того времени, когда вы вместе играли детьми?

Томас молча кивнул.

— А потом появился Невил и увел ее прямо у тебя из-под носа.

— Ну вообще-то я всегда знал, что шансов у меня никаких.

— Пораженец, — с укором выговорила леди Трессилиан.

— Со мной всегда бывает скучно.

— Старая кляча!

— «Добрый старый Томас» — вот что Одри думает обо мне.

— Верный Томас, — поправила его старая леди. — Ведь именно так она звала тебя раньше.

Он улыбнулся. Эти слова напомнили ему дни детства.

— Забавно! Я этого уже много лет не слышал.

— Теперь это может серьезно укрепить твои позиции, — заметила леди Трессилиан. Она прямо и выразительно посмотрела ему в глаза. — Верность, — сказала она, — как раз то качество, которое люди, прошедшие через все, что выпало на долю Одри, учатся ценить. Слепая преданность, которой хватает на всю жизнь, Томас, иногда бывает вознаграждена.

Томас опустил глаза. Его пальцы вертели трубку.

— В надежде на это я и приехал, — признался он.

Хэрстл, престаревший дворецкий, отер платком лоб. Когда он появился в кухне, кухарка, миссис Спайсер, едва взглянув на него, спросила, что это с ним случилось.

— Выносить все это и оставаться спокойным я не в силах, и это сущая правда, — сказал Хэрстл. — Смею заметить, у меня такое чувство, что все, что говорится и делается в этом доме в последнее время, на самом деле означает совсем не то, что кажется на первый взгляд, если вы понимаете, что я имею в виду.

Миссис Спайсер, видимо, не понимала, что он имеет в виду, поэтому Хэрстл продолжал:

— Мисс Олдин вот сейчас, когда они сели за стол, сказала: «Вот мы все и собрались наконец», — и от этих слов у меня все похолодело внутри! Будто дрессировщик собрал диких животных в клетке, и дверца — клац! — захлопнулась. Вдруг ни с того ни с сего мне почудилось, что мы все оказались в ловушке.

— Скажете тоже, мистер Хэрстл, — отмахнулась от его слов миссис Спайсер. — Вы, наверное, просто съели чего-нибудь.

— Пищеварение тут ни при чем. А вот то, что все как на иголках, — при чем. Входная дверь стукнула, так миссис Стрэндж — наша миссис Стрэндж, мисс Одри, — вздрогнула так, словно ее подстрелили. Опять же эти молчания. Что-то в них есть не то. Будто все вдруг ни с того ни с сего боятся слово вымолвить. А потом всех словно прорвет — разом начинают говорить первое, что придет в голову.

— Да, так ведь и есть отчего смутиться.

— Две миссис Стрэндж в доме. Это неприлично, вот что я вам скажу!

Тем временем в столовой установилось то самое молчание, о котором только что говорил кухарке Хэрстл.

С видимым усилием над собой Мэри Олдин повернулась к Кэй и сказала:

— Я пригласила вашего друга, мистера Латимера, пообедать с нами завтра вечером.

— О, спасибо, — ответила Кэй. Невил переспросил:

— Латимер? Он разве здесь?

— Он остановился в отеле «Истерхед Бэй», — сказала ему Кэй.

— Мы могли бы все вместе съездить туда как-нибудь на днях и пообедать, — предложил Невил. — До которого часа ходит паром?

— До половины второго, — ответила Мэри.

— Я полагаю, по вечерам там танцы?

— Большинству отдыхающих уже лет по сто.

— Не очень-то весело твоему приятелю, — заметил Невил, обращаясь к Кэй.

Мэри поспешила вмешаться:

— Мы могли бы как-нибудь выбраться в Истерхед Бэй купаться. Вода еще совсем теплая, и там чудесный песчаный пляж.

Томас, наклонившись к Одри, вполголоса предложил ей:

— Я собирался завтра прокатиться на яхте. Хочешь поехать со мной?

— Да, с удовольствием.

— А почему бы нам не поехать всем вместе? — сказал на это услышавший их разговор Невил.

— Если не ошибаюсь, ты говорил, что собираешься играть в гольф, — заметила Кэй.

— Я и правда подумывал выйти на поле. Третьего дня игра у меня совсем расклеилась.

— Какая трагедия! — съязвила Кэй. Невил ответил добродушно:

— Что ж, гольф — игра трагическая. Мэри спросила Кэй, играет ли она в гольф.

— Да, теперь все играют.

Невил добавил:

— У Кэй дело бы пошло просто замечательно, приложи она хоть каплю старания. Задатки у нее превосходные.

Кэй повернулась к Одри:

— А вы спортом не увлекаетесь, не так ли?

— Практически нет. Разве что немного играю в теннис, но я такая трусиха.

— Ты по-прежнему играешь на фортепиано, Одри? — спросил Томас.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, последнее время нет.

— У тебя раньше неплохо получалось, — похвалил ее Невил.

— Я всегда думала, что ты не любишь музыки, Невил, — заметила Кэй.

— Просто я в ней совсем не разбираюсь, — небрежно ответил он. — Меня всегда удивляло, как Одри могла взять октаву: у нее такие маленькие руки.

Он как раз смотрел на них, когда она клала на стол свой десертный ножичек и вилку.

Одри слегка покраснела и быстро проговорила:

— У меня очень длинный мизинец. Наверное, поэтому.

— Значит, вы самолюбивая, — сказала Кэй. — У тех, кто больше думает о других, мизинец всегда короткий.

— В самом деле? — спросила Мэри Олдин. — Тогда я не самолюбивая. Посмотрите, мизинцы у меня совсем короткие.

— Я уверен, вы очень много думаете о ближних, — сказал Томас Ройд, смотря на нее долгим внимательным взглядом.

Мэри покраснела, потом торопливо продолжила:

— Ну-ка, кто из нас самый несамолюбивый? Давайте все сравним мизинцы. Мои короче, чем у вас, Кэй, но с Томасом, я вижу, мне не тягаться.

— Вам обоим далеко до меня, — поддержал игру Невил. — Посмотрите-ка.

Он вытянул руку.

— Это только на одной руке, — отметила Кэй. — Левый мизинец у тебя короткий, зато правый — гораздо длиннее. Левая рука означает то, что вам дано от рождения, а правая — то, что вы сами делаете со своей жизнью. Вот и получается, что родился ты несамолюбивым, но со временем стал эгоистом.

— Вы умеете гадать, Кэй? — заинтересовалась Мэри Олдин. Она протянула свою руку ладонью вверх. — Гадалка однажды предсказала мне, что у меня будет два мужа и трое детей. Придется мне поторопиться! Кэй пояснила:

— Эти маленькие перекрестья — не дети, а путешествия. Это значит, что вам предстоят три путешествия по воде.

— Тоже маловероятно, — заметила Мэри Олдин.

Томас Ройд спросил ее:

— А вы много путешествовали?

— Нет. Можно сказать, совсем не путешествовала.