Автобиография, стр. 134

Вскоре мы прибыли в гостиницу, но кучер знаками объяснил, что сначала мы должны пойти туда без вещей. Через несколько минут мы поняли, почему: нам сразу же сообщили, что мест нет. Мы спросили, где они могут быть, портье лишь безразлично пожал плечами. Снова сев в экипаж, двинулись дальше, объехали гостиниц семь – все они были переполнены.

В восьмой Макс решил действовать хитрее: нужно же было где-то спать. Мы рухнули на плюшевый диван в вестибюле и притворились, что не понимаем, когда нам привычно сообщили об отсутствии мест. Через некоторое время портье и все служащие воздевали руки к небу и бросали на нас отчаянные взгляды, но мы продолжали изображать непонимание и на всех известных нам языках тупо твердили через равные промежутки времени, что нам нужна комната на одну ночь. В конце концов они сдались. Возница внес наши вещи и удалился, приветливо помахав рукой на прощанье.

– Не кажется ли тебе, что мы сожгли мосты? – неуверенно спросила я.

– И только на это теперь наша надежда, – ответил Макс. – Поскольку уехать нам больше не на чем и весь багаж при нас, они, мне кажется, что-нибудь придумают.

Прошло минут двадцать, и вдруг к нам спустился местный ангел-спаситель в облике огромного – под два метра ростом – мужчины с устрашающими черными усами, в сапогах для верховой езды – я такого видела в русском балете. Мы смотрели на него с восхищением. Он улыбнулся, дружески похлопал нас по плечам и кивком пригласил следовать за ним. Мы поднялись на верхний этаж, пройдя два лестничных марша, затем сопровождающий толкнул дверь люка, ведущего на крышу, и приставил к отверстию переносную лестницу. Это показалось нам весьма необычным, но делать было нечего; Макс пролез первым, втащил меня, и мы вышли на крышу. Продолжая кивать и улыбаться, хозяин повел нас на крышу соседнего дома, где через такой же люк мы спустились в мансарду. Это была просторная, мило обставленная комната с двумя постелями. Он похлопал по ним рукой, сделал приглашающий жест и исчез. Вскоре нам доставили багаж. К счастью, на сей раз он не был слишком велик: часть его у нас забрали в Баку, пообещав отправить в Батум в грузовом вагоне. Мы надеялись на следующий день получить его, а пока единственное, чего нам хотелось, – спать.

Наутро предстояло найти франзузский корабль, в тот же день отплывавший в Стамбул, – у нас на него были заказаны билеты. Как ни пытались мы объяснить это своему хозяину, он ничего не понимал, и, похоже, не было вокруг никого, кто мог бы нас понять. Тогда мы пошли по улицам в надежде отыскать порт самостоятельно. Я не подозревала до той поры, как трудно найти море, если нет высокой точки, откуда его можно увидеть. Мы шли то в одну, то в другую, то в третью сторону, время от времени обращаясь к прохожим, на всех доступных нам языках называя слова «пароход», «порт», «причал» – никто не понимал ни по-французски, ни по-немецки, ни по-английски. В конце концов нам чудом удалось найти лишь дорогу обратно в гостиницу.

Теперь Макс нарисовал на листочке бумаги корабль – и наш хозяин моментально все понял. Он отвел нас в гостиную на первом этаже, усадил на диван и, как глухонемым, объяснил, что мы должны ждать. Через полчаса он вернулся в сопровождении дряхлого старика в остроконечной шляпе, который говорил по-французски. Этот реликт, видимо, служил портье в старые времена и все еще оказывал гостям услуги. Он продемонстрировал готовность немедленно проводить нас на корабль, получив предварительно наш багаж, отправленный из Баку. Старик повел нас прямо к дому, который по виду мог быть только тюрьмой. Там нас препроводили в запертую на множество замков камеру, посреди которой благополучно покоились наши вещи. Старик собрал их и повел нас в порт. Всю дорогу он ворчал на правительство, и мы начали немного нервничать, поскольку вовсе не желали критиковать власти страны, где не было даже английского консульства, которое могло бы, случись что, вызволить нас из беды.

Мы попытались успокоить старика, но безуспешно.

– Теперь все не так, как прежде, – продолжал ворчать он. – Почему, как вы думаете? Вот посмотрите на мое пальто. Это хорошее пальто, ничего не скажешь, но мое ли оно? Ничего подобного, мне его выдали на службе, оно принадлежит государству. В былые времена у меня было не одно пальто – четыре! Может быть, они не были такими хорошими, как это, но то были мои вещи: зимнее пальто, осеннее, плащ для дождливой погоды и выходное пальто. Четыре!

Наконец он немного понизил голос и произнес:

– У нас строго запрещено брать чаевые, поэтому, если вы собирались мне что-нибудь заплатить, лучше сделать это сейчас, на этой тихой улочке.

Такой прозрачный намек нельзя было оставить без внимания. Поскольку помощь старика была неоценима, мы поспешно отсчитали ему щедрое вознаграждение. Он выразил одобрение, еще немного поворчал на правительство и наконец гордо указал нам на пристань, у которой стоял наш почтово-пассажирский морской корабль.

Путешествие по Черному морю было чудесным. Больше всего мне запомнился заход в порт Инеболу, где на борт взяли восемь или десять прелестных бурых медвежат. Их везли, по слухам, в марсельский зоопарк. Я жалела их: они были так похожи на игрушечных, но в отличие от тех, могли иметь печальную участь – не исключено, что их убьют, сделают из них чучела или случится что-нибудь столь же ужасное. Пока, впрочем, их ждало приятное морское путешествие. До сих пор не могу без смеха вспоминать, как какой-то оборванный французский матрос кормил их по очереди молоком из соски.

Глава четвертая

Другим важным событием в нашей тогдашней жизни был визит к доктору и миссис Кэмпбелл-Томпсон. Нас пригласили на выходные, чтобы подвергнуть испытанию, прежде чем разрешить Максу взять меня с собой в Ниневию. О самом Максе вопрос был практически решен: он ехал с ними на раскопки в следующий осенне-зимний сезон. Вули были недовольны, что он оставляет Ур, но Макс сделал окончательный выбор.

У Си-Ти, как обычно его называли, была своя система тестов, по которой он проверял людей. Одним из испытаний считался поход по пересеченной местности. В самый дождливый день он приглашал своих гостей на прогулку по деревенскому бездорожью и смотрел, какую обувь они надевают, быстро ли устают, не злятся ли, когда приходится продираться сквозь кустарник и прокладывать путь через лесную чащу. Я успешно выдержала испытание, имея за плечами исхоженный вдоль и поперек Дартмур. Деревенское бездорожье меня не пугало, но все же хорошо, что он не водил нас по сплошь вспаханным полям – вот это в самом деле утомительно!

Далее он проверял, не слишком ли я разборчива в еде. Убедившись, что я ем практически все, Си-Ти тоже остался доволен. Ему нравились мои детективы, что заранее расположило его в мою пользу. А когда оказалось, что я и по другим статьям подхожу для ниневийского общества, решение было принято окончательно. Макс должен был отправиться на раскопки в конце сентября, я собиралась приехать к нему в конце октября.

Мне хотелось провести несколько недель на Родосе – отдохнуть и написать что-нибудь, а затем доплыть на пароходе до порта Александретта, где британским консулом был мой знакомый. Там я должна была нанять машину до Алеппо. Оттуда на поезде доехать до местечка Нусайбин на турецко-иракской границе, а далее – восемь часов на автомобиле до Мосула.

Этот отличный план был согласован с Максом, который, как предполагалось, встретит меня в Мосуле. Но на Ближнем Востоке планы редко осуществляются так, как они задуманы. На Cpедиземном море часты штормы. После захода в Мерсин я пластом лежала на своей койке и стонала. Стюард-итальянец мне очень сочувствовал, особенно огорчался из-за того, что я ничего не могла есть. Время от времени он просовывал голову в дверь и соблазнял меня чем-нибудь вкусненьким: «Я принес вам замечательные спагетти. Отличное блюдо, много томатного соуса – как вы любите». – «О!» – стонала я в ответ. Даже мысль о горячей, жирной еде, обильно политой томатным соусом, была невыносимо мучительна. Стюард возвращался чуть позже: «Я принес то, что вы любите: голубцы из виноградных листьев в оливковом масле, начиненные рисом. Очень вкусно!» Я отвечала лишь новыми стонами. Однажды он принес мне полный судок супа, но, увидев слой жира в дюйм толщиной на поверхности, я позеленела.