Южные Кресты, стр. 12
Посадка прошла на удивление гладко, и у Сени отлегло от сердца.
– Ну, Господи, я твой должник! – сказал Сеня, хотя в Бога не верил. То есть пока летел – верил, а как приземлился – уже не очень. Сеня умел включать и выключать свои отношения с Богом так же, как имел способность забывать и вспоминать свои смуглокожие и длинноволосые переживания. Удобно и хорошо. Надо – вспомнил, не надо – забыл.
Ступив на твердую землю, Сеня подумал: «Ну, теперь самое страшное позади!», – и у него стало хорошо и весело на душе.
Пройдя таможню, Сеня из-за карантинных правил расстался с немалой частью подарков, купленных жене и маме, ответил на миллион вопросов о цели поездки, почему только на пять дней, почему не заказано жилье и транспорт, кого он знает в Новой Зеландии…
Когда Сеня проходил визовый отдел, к нему подошли два полицейских иммиграционной службы и попросили пройти с ними. Сеня не волновался. Он знал этих англоязычных ублюдков по учебе в Бостоне, где он, тогда еще рассчитывая на карьеру в системе здравоохранения, частным образом получал сначала первую, а потом и вторую академическую степень по ускоренной программе. Они тогда решили на пару дней съездить в Канаду, и там ему устраивали такие же спектакли с расспросами и деланием вида, что не пустят или не выпустят.
Сеню привели в кабинет, где он увидел одного из своих протеже. Вечнов спросил хохла, в чем у него проблема, и тот сообщил, что у него взяли паспорт на проверку. На вопрос, где остальные, он пожал плечами.
Потом Сене вдруг сообщили, что ему отказано в разрешении на въезд и что его отправят обратно в течение трех суток.
«Так вот она где, катастрофа!» – подумал Вечнов, еще не совсем осознавая, что же произошло.
Глава 9
В шоке
Сеня Вечнов ошибался. Это была еще не катастрофа… Катастрофа началась, когда сначала на просьбу связаться с домом Сеня получил отказ, а потом его отвели в полицейский участок аэропорта и запихнули в камеру. В ответ на просьбу увидеться с представителем Израиля Сеня получил пару раз по почкам, на него надели наручники и заперли в туалете вместо карцера на несколько часов!
Сеня сидел на крышке унитаза, опустив голову на руки, закованные в наручники. Его трясло мелкой нервной дрожью. В мозгу, словно росчерки гибельных молний, вспыхивали обрывки мыслей.
«Что со мной происходит? Как такое могло случиться? Почему они надели на меня наручники? Что я им такого сделал? Что хохлы наговорили им про меня? Какое я вообще имею к ним отношение? Что же теперь со мной будет?»
В первый момент, когда закрылась дверь туалета и Сеня остался один, ему показалось, что все это только сон, и он реально напрягся, чтобы проснуться. Голова закружилась от напряжения, но Сеня не пробуждался.
«Это какая-то ошибка. Они явно приняли меня за кого-то другого. Сейчас все должно выясниться. Даже если у этих хохлов паспорта поддельные (что маловероятно, потому что не совсем же они идиоты), новозеландцы не могут меня задерживать за то, что я летел в одном самолете с украинцами с поддельными израильскими паспортами. За что же они меня задержали? Ведь паспорт-то у меня настоящий!»
Вдруг Сеня почувствовал блаженное расслабление. Его осенило! Просто эти новозеландские дуболомы решили, что и у него паспорт поддельный, и загребли до кучи. Сейчас они разберутся и его отпустят. Конечно, иначе почему ему было отказано в свидании с представителями израильского консульства? Потому, что новозеландцы думают, что я не израильтянин. Вот почему».
Однако со дна души стала подниматься другая тяжелая и какая-то замогильно-леденящая мысль.
«А что если они не разберутся? А что если разберутся наоборот? Вдруг хохлы наболтали, что это я им дал эти паспорта? Глупости! А где доказательства? Да и зачем хохлам на меня наговаривать…»
Сеня почувствовал себя никем иным, как злополучным Йозефом К. из романа Кафки «Процесс», бедным Йозефом, который должен был предстать перед судом, но не знал, в чем его обвиняют, а потом был аккуратно казнен ударом ножа так и не поняв, в чем же, собственно, он был виноват. От такого воспоминания Сеню охватил нестерпимо-гулкий, как эхо гробницы, ужас и прошиб холодный пот. Он горько заплакал, словно беспомощный ребенок, запертый в чулан неизвестно за что.
Вечнов никогда не предполагал, что он такой чувствительный, но там, в туалете, у него было ощущение, что он, как и Йозеф К., грезит наяву, и видит надгробье с собственным именем, неаккуратно, словно бы второпях, начертанным на нем, да еще и с орфографической ошибкой.
Жизнь заставляет нас делать надписи на собственных надгробьях, а потом казнит за то, что мы совершаем ошибки в собственных эпитафиях!
Наконец дверь туалета открылась, и Сеню вернули в общую камеру. Там уже были два хохла. Сеня успокоился. Зачем бы их стали сажать вместе, ведь подельников никогда не содержат вместе, чтобы они не договорились, как давать ложные показания. Хохлы рассказали Сене, что их допрашивала полиция из-за паспортов, оказавшихся фальшивкой, и на чем свет стоит ругали старуху-агентшу, мельком упомянув, что их все время спрашивали о Сене.
У Вечнова кольнуло сердце. Он поинтересовался, что именно спрашивали и что они сказали. Ответ был прост – всё, как было, то и сказали. Сеня успокоился. Ну, значит, подержат немного – и на самолет… Он – чист. На него у новозеландской полиции ничего нет, да и быть не может.
Женщину держали в соседней камере, отдельно от них. Наутро, которое можно было определить только по часам, поскольку в камере не было окон и круглые сутки горел свет, Сеня увидел, что за женщиной приходили, и ее долго не было. А вернулась она вся в слезах. Прокричала, что их обвиняют в незаконном пересечении границы, а это – до шести лет лишения свободы.
«Ну что ж, значит судьба у вас такая, – подумал Сеня. – Какими нужно быть идиотами, чтобы полезть через пограничный контроль с поддельными паспортами! Тоже мне, штирлицы недоделанные!»
Через какое-то время пришли за Сеней и отвели в одиночку. Вечнов считал часы до момента депортации. Он не мог глаз сомкнуть и вышагивал по камере взад-вперед как заведенный.
– Ну еще полчаса, а потом еще три часа, а потом еще… – уговаривал он себя, но сердце чуяло недоброе. Уж больно по-хамски и бесцеремонно с ним обошлись, как будто он преступник. На каком основании? Ну не желают они его впускать в страну, а задерживать-то за что? Наручники, почему наручники? По почкам по какому праву? А в туалет запирать – это что, законно?
Потом Сеня устал и уселся на краешек койки. Он стал рассматривать трещинки на бетонном полу. «Наверное, так себя чувствует человек, когда внезапно проваливается пол под ногами. Еще секунду назад – веселый, преуспевающий, а вот теперь – инвалид в обломках. А может, я мертвый? Ах, вот оно что. Наверное, я умер, и это какая-то разновидность ада. Самолет все-таки упал, а мне все привиделось, и теперь я буду вечно мучаться так. А может быть, сюда, в камеру, ко мне больше никто никогда не придет? А я не смогу умереть, потому что уже умер? Есть мне не хочется совсем. Спать – тоже… Точно, я не живой, а то, что дышу – мне это только кажется. А спина болит от ударов – тоже кажется? Тогда как же отличить то, что кажется, от того, что есть на самом деле?»
Взгляд Сени упал на малюсенького жучка, заползающего в трещину в полу. «Нет, не может быть. Зачем бы мне привиделся этот жук? Боже, как я хотел бы быть этим жуком… И уползти из этой проклятой камеры».
Иногда Сеня пытался себя гипнотизировать, внушая, что он сидит где-нибудь в другом месте и в любой момент может встать и уйти. Закрыв глаза, он представлял себя на дежурстве в больнице в Израиле или еще где-нибудь. Это немного помогало, но потом из темных недр души поднимался ужас вперемешку с отчаянием.
Больше всего Сеню убивали неизвестность и полная беспомощность.
По его подсчетам, прошло уже много времени – трое суток. Сене самому не верилось, что он ни разу не сомкнул глаз.