Шедевр, стр. 20

— Всем привет! — Глаза Денни хитро посверкивали. — А вот и то, чего вы ждете…

Он откинул край ткани и выложил «Мужество» на середину стола.

Марвин, стараясь разглядеть рисунок, придвинулся поближе. И затаил дыхание.

Уверенные тонкие красивые линии — именно такие, как ему запомнилось. Девушка бесстрашно обхватила рычащего льва.

— Стоит кучу денег, да? — тихо, почти шепотом спросил Джеймс.

Кристина кивнула.

— За «Справедливость» мы заплатили семьсот тысяч долларов. «Добродетели» Дюрера датируются самым началом шестнадцатого века, поэтому они ценятся даже больше остальных рисунков великого мастера.

Денни кивнул, поглаживая пальцами раму.

— Музею Гетти повезло, нам досталось «Мужество». Такой маленький рисунок, но в превосходном состоянии. Совершенно исключительная работа. От Дюрера осталось больше тысячи рисунков, но «Добродетели» стоят особняком. — Он помедлил. — В них есть некое величие.

— Что? — удивился Джеймс.

— Возьмем «Справедливость», к примеру. Справедливость — всеобщий идеал, от нее зависит само существование цивилизации. Ради нее ведутся войны, люди жертвуют жизнью.

Кристина потянулась к пыльному альбому Дюрера, пролистнула несколько страниц.

— Есть замечательное высказывание Плутарха. Джеймс, ты знаешь, кто это? Древнегреческий философ и историк. — Она наконец нашла нужное место. — Вот тут: «Справедливость — первейшая из добродетелей, без справедливости, что пользы в доблести? Коли все мужи судили бы справедливо, в доблести вовсе не было бы нужды».

— А что такое доблесть? — спросил мальчик.

— Храбрость, — объяснил Карл. — Смелость.

— Или мужество, — задумчиво добавил Денни. — Плутарх хочет сказать: если бы все было по справедливости, мужество бы не понадобилось.

Кристина кивнула.

— Греки считали, что все четыре главных добродетели связаны между собой. Невозможно совершенствоваться в одной, не совершенствуясь в остальных.

Денни улыбнулся.

— С другой стороны, Ницше… — он повернулся к Джеймсу, — знаменитый немецкий философ — утверждал прямо противоположное. Ницше считал, что различные добродетели друг с другом несовместимы. Он, например, говорил, что нельзя быть одновременно и мудрым, и храбрым.

Марвин заполз обратно в укрытие — под воротник куртки. Об этом надо подумать. Конечно, показаться Джеймсу на глаза тогда, в самом начале, только-только закончив рисунок, было делом нешуточной храбрости. Но мудрым этот поступок никак не назовешь. Взять все четыре Добродетели, нарисованные Дюрером, — Справедливость, Мужество, Умеренность и Благоразумие. Если надо выбрать одну, какая из них самая важная? Что лучше, быть мудрым или храбрым? Рассудительным или честным? Наверно, зависит ситуации, решил Марвин.

— Ты готов, Джеймс? — Денни провел пятерней по своей седеющей шевелюре и ободряюще улыбнулся.

— Да, кажется… — отозвался мальчик. Правда, Марвину показалось, что Джеймс совершенно ни к чему не готов. Карл обошел вокруг стола и встал рядом с сыном, вглядываясь в рисунок.

— Не волнуйся, Джеймс, — добавила Кристина. — И не напрягайся. Это куда важнее, чем все в точности воспроизвести. В хорошей подделке главное — легкость… Линия должна быть гладкая, плавная, без запинок. Понимаешь, что я хочу сказать?

Кристина обернулась к Джеймсу, и Марвин, вспомнив, как она его в прошлый раз заметила, тут же спрятался глубже под воротник. От Кристины приятно пахло мылом, щеки у нее были нежные, а волосы пушистые.

— Каждый рисунок рассказывает свою историю, — пробормотал Денни. — Каждый из них говорит с тобой.

И люди, и жук не сводили глаз с «Мужества». Марвин, крепко вцепившись в ткань куртки, разглядывал напряженные мускулы нарисованной девушки. И льва, готового то ли броситься на нее, то ли бежать прочь.

Все собравшиеся в комнате благоговейно молчали. Будто загипнотизированные,подумалось Марвину. Шум машин за окном отодвинулся куда-то далеко-далеко.

Первым, не отводя взгляда от рисунка, заговорил Денни:

— Порой кажется, что от картин Дюрера веет холодком. Рисунки — совсем другое дело. Они по-настоящему добрые.

Кристина отозвалась не сразу:

— Но все равно в них есть какая-то недосказанность. Как будто художник просто не решается показывать всем переполняющую его нежность.

Марвин сразу понял, о чем она говорит. Дюрер словно видел в своих героях что-то удивительно хрупкое и прекрасное — и старался защитить все это от грубого мира.

Кристина повернулась к Джеймсу и заботливо сказала:

— Можешь не торопиться, Джеймс, времени у тебя предостаточно. Мы вернемся через час, договорились? Вот коричневые чернила.

Она поставила на стол маленький флакончик и придвинула один из листов старинной бумаги.

— Да, надо перышко почистить. Чтобы и следа твоих чернил не осталось, — Кристина вынула из футляра ручку, смочила чистый носовой платок прозрачной жидкостью из стоящей на столе бутылочки и тщательно протерла кончик пера.

Положив ручку обратно в футляр, Кристина выжидающе посмотрела на мальчика:

— Начинаем?

— Ну что, сынок, готов? — Карл ласково обнял Джеймса.

— Да, — ответил мальчик. Марвин обрадовался, услышав его твердый голос.

— Вот и молодец! — заключил Денни.

И трое взрослых вышли из комнаты.

Не просто копия

Как только за ними закрылась дверь, Джеймс отогнул манжету. Не обнаружив Марвина, заглянул под воротник куртки и с облегчением воскликнул:

— Ты тут, малыш? Думаешь, справишься? Вот он, настоящий рисунок, смотри!

Мальчик посадил Марвина на палец и осторожно опустил на стол.

Жук взобрался на рамку, пополз по стеклу, закрывающему подлинный рисунок. Надо хорошенько запомнить, где девушка, а где лев. И как их тела наклонены друг к другу. В прошлый раз Карл и Кристина говорили, что фигурки на рисунке Марвина оказались близковато? Что ж, значит, на этот раз он сделает лучше.

— Ты ведь слышал, что Кристина рассказывала о Дюрере? — спросил Джеймс. — О том, как он рисовал? Поможет это тебе нарисовать похожую картинку? Совсем как у него?

Мальчик встряхнул флакон с чернилами, отвинтил крышку и поставил рядом с чистым листом бумаги. На блестящей темно-коричневой поверхности играли красновато-золотистые искорки.

Марвин глубоко вздохнул и подполз ближе. Обмакнул передние лапки в чернила, не торопясь вернулся к листу бумаги и принялся рисовать.

Казалось, время остановилось. Марвин так увлекся работой, что совершенно забыл обо всем на свете, даже о Джеймсе. Стены комнаты будто исчезли, и стол куда-то уплыл. Остались только чистый лист бумаги, чернила и «Мужество».

Он работал быстро, уверенно наносил на бумагу плавные тонкие линии. Уже появились очертания тела девушки, сильная спина, крепкие мускулистые руки. Девушка почти сливается со своим грозным противником.

Марвин то и дело переводил взгляд с оригинала на свой рисунок, выверял пропорции, вглядывался в мельчайшие детали — затейливое кружево на платье девушки, пышную кисточку львиного хвоста. В центре листа теснились и переплетались тонкие коричневые линии.

Джеймс не сводил с него широко раскрытых глаз.

А Марвин все рисовал и рисовал, сверяя каждую линию с рисунком Дюрера. Глаза болели, лапки ломило от усталости.

— Уже час прошел, — прошептал Джеймс. — Они скоро вернутся.

Наконец Марвин, совершенно обессиленный, вытер передние лапки и устроился на краю листа, оглядывая проделанную работу.