Петербургские трущобы. Том 1, стр. 95

Поэтому камелии очень любят пикники, как средство выручающее.

Такого же свойства был и тот пикник, на который отправился Шадурский.

Народу – не особенно много и не особенно мало; впрочем, красовалось несколько представительных субъектов из гаменов и jeunesse doree [259]. Общество смешанное: кто заплатил двадцать пять целковых, тот и прав, ходи себе полным хозяином и повествуй потом, что я-де был на пикнике с князем N, с графом X и т.д. Словом, все обстояло благополучно: десять музыкантов, что называется, «наяривали» изо всей мочи фолишонный кадриль; какой-то неуклюже тучный господин бегал по всем углам ресторана и навязывал всем и каждому, знакомым и незнакомым, билеты на следующий, посторонний пикник; Эрмини стреляла своими громадными серыми глазами; Жозефина как-то изловчалась сентиментальничать по-французски, что, действительно, штука довольно мудреная – француженка и сентиментальность! Жюли, ради своей далеко не первой молодости, брала более насчет скромности; Луиза Ивановна – насчет немецкого «ach»! и шампанского; Прозерпина отчаянно-ловко канканировала и подпевала французские куплеты, а одна французская актриса щеголяла своим знанием русского языка, даже с известного рода пикантностью. Но венец всего собрания является в образе набеленной, нарумяненной и всячески раскрашенной кубышки, которая хотя тоже называется Прозерпиной, но, соответственно весьма преклонным летам своим, известна более под именем бальзамированной египетской мумии, и если годится на роль Прозерпины, то разве только в собачью комедию. И она тоже танцевала, и даже – о, ужас! – канканировала. В качестве танцующих кавалеров фигурировали более купчики да вновь испеченные прапорщики. Одним словом – повторяем – все было как всегда, ничем не хуже, ничем не лучше, – в конце можно было, по обыкновению, ожидать какого-нибудь легонького скандальчика, и все это обещало некоторый дивиденд злосчастной Берте, которая, несмотря на свои кружева и брильянты, – быть может, взятые напрокат, по случаю спуска собственных, – никак не могла утерпеть, чтобы поминутно не бегать в прихожую, где какая-то кривоглазая особа, немецкой расы, продавала и отбирала входные билеты.

В одной из уютных и довольно изящных беседок зимнего сада, освещенных висячими шарами, заседала компания блистательных молодых людей. Шампанского, судя по бутылкам, добросовестно истреблено изрядное количество. Разговоры шли «завсегдашние», то есть самые обыкновенные, которые, однако, надо полагать, отличаются для этих господ особенною занимательностью и интересом, ибо тема их останется неизменной во веки веков. Это – всегда одна и та же, постоянная и никогда не надоедающая им тема – где бы и как бы они ни сошлись – о лошадях, женщинах, собаках и новом производстве. Надо удивляться только той необыкновенной общности, которая господствует в их понятиях касательно этих разнородных, но достолюбивых предметов.

– Князь! здоровье твоей Мери! – обратился к Шадурскому его vis-a-vis, белогубый юноша, протягивая через стол свой бокал, чтобы чокнуться.

– Это с какой стати? – спросил князь, притворяясь удивленным.

– Эге!.. да ты, брат, тово… Уж не ревнуешь ли? – улыбнулись два-три человека соседей.

– Я?.. Да мне-то что ревновать ее?

– Ну, нет, такую женщину отчего ж и не поревновать немножко… Да, кстати, что ее нигде не видать, что она у тебя поделывает?

– А кто ее знает! – сгримасничал князь.

– Вот мило! «Кто знает!» Да кому ж больше и знать, как не тебе?

– Я не знаю.

– Ха, ха, ха!.. Почему?

– Да так… Очень просто: я ее бросил.

– Бросил! – это слово вмиг облетело весь стол и привлекло к Шадурскому общее внимание. – Бросил!.. Ну, полно, любезный друг, шутишь! – усомнился один из состольников.

– Parole d'honneur [260], без всяких шуток… Да и что ж тут особенного? – с достоинством истинно порядочного человека возразил Шадурский.

– А, в таком случае, это – новость. Да, впрочем, за что же? помилуй!..

– А так себе, просто бросил… Надоела.

– Но разве может такая женщина надоесть? – с цинически двусмысленной улыбкой вмешался белогубый юноша, предлагавший выпить за ее здоровье.

– Почему же нет? Как и всякая женщина.

– Однако чем же она успела надоесть-то? Ведь это еще не слишком древняя история?

– Чересчур уж сахару много – тем и надоела, и потом – как-то странно держит себя… будто и в самом деле порядочная женщина, – опять сгримасничал князь. – Ну, однако, ведь это скучно – тянуть все одну канитель, – добавил он для перемены разговора. – Здоровье моей пегой кобылы, господа!

– Браво, князь! Это – дело существенное! – подхватила блистательная компания, единодушно сдвигая стаканы.

– Кто хочет отправиться со мной в маскарад? Сейчас еду, – предложил Шадурский, взглянув на часы.

– Да что там делать, в маскараде?

– А здесь-то что? Скука везде одна и та же, но все-таки разнообразнее.

– Нет, уж оставайся-ка лучше и ты с нами! Стоит ли ездить?.. Погибнем все вместе – «мертвые сраму не имут», так ведь это, кажется, говорится? – уговаривали Шадурского.

– Нет, мне нельзя… Я должен ехать, – значительно возразил этот, и возразил с целью, чтобы дать понять, будто у него есть серьезная интрига в маскараде.

По правде же говоря, и весь разговор-то затеял он с тем, что уж больно хотелось похвастать анонимным приглашением.

– Меня, кажется, сбираются мистифицировать, – с иронической миной заметил он, помолчав минуту, и бросил на стол вынутое из кармана письмо маски.

– Кто же это, не знаешь? – полюбопытствовали некоторые.

– Не знаю… Но по этому письму, по руке, доберусь потом до правды!.. Знаю только одно, que c'est une femme de monde [261], и, кажется, как будто Варинька Корсарова, – с самодовольной улыбкой сделал он предположение.

– Ты думаешь?..

– Почти уверен, – сказал Шадурский, и сказал таким тоном, что каждый должен был понимать: не почти, а совсем уверен.

– Почему ж ты полагаешь, что это мистификация?

– Н… не знаю… может быть, и нет, – замялся он, и опять-таки замялся таким образом, что выходило – наверное нет.

– Счастливец! – вздохнул белогубый. – Желаю полного успеха! – и сам остался необыкновенно доволен, потому что назавтра есть еще одна новая тема для разговора, кроме лошадей и производства, о том, что Варинька Корсарова влюблена в Шадурского, пишет ему письма, была вчера для него в маскараде и т.д.

Это – самый обыкновенный и самый невинный способ пустить, ни с того, ни с сего, по ветру имя порядочной женщины, – способ, на который очень падки блистательные юноши подобного сорта.

XXIX

МАСКАРАД БОЛЬШОГО ТЕАТРА

Самые популярные из петербургских маскарадов, бесспорно, маскарады Большого театра. Хотя порою по всем залам атмосфера доходит там почти до банной температуры, хотя в столовой постоянно накурено табачищем до того, что не только съесть что-либо, но и дохнуть невозможно, чтобы не закашляться до удушья, хотя, наконец, по всем лестницам распространяется вонь нестерпимая от жарящихся на кухне рябчиков и бифштексов – однако петербургская «публика» весьма усердствует и благоволит к театральным маскарадам. Что в них особенно заманчивого – не знаю; но театральный маскарад служит пунктом безразличного вмещения всех каст и сословий. Вы думаете, например, что эта великосветская дама (блистающая на словах своей наивностью и целомудрием относительно некоторых предметов житейской опытности), в то время как она с любопытством спрашивает, что такое маскарад, и сожалеет, что никогда не видала его, – вы думаете, она и в самом деле никогда не бывала там? Жестоко ошибаетесь: бывает, довольно часто, почти постоянно бывает; но ездит с предосторожностями и фокусами: она нарочно подобрала себе для этого камеристку одного роста с собой, подобрала глупенькую великосветскую приятельницу, тоже подходящего роста; и вот втроем отправляются в то заманчивое место, о котором в салоне обе говорят, что не имеют ни малейшего понятия. У камеристки в запасе есть несколько пар перчаток и несколько бантиков. Втроем появляются они в маскарадной зале, каждая порознь интригует, кого вздумается, потом сходятся все трое в женской уборной, чтобы перемениться своими домино и капюшонами, отстегнуть какой-нибудь старый и пристегнуть новый бантик и затем снова появиться, в новом образе, среди маскарадной залы. Увы! теперь одной из них нельзя уже притвориться неведением маскарадных таинств, потому что камелия, увидя ее в ложе со своим покровителем, разыграла сцену ревности и учинила великий скандал, сорвавши в коридоре маску с лица простоватенькой приятельницы целомудренной дамы.