Петербургские трущобы. Том 1, стр. 44

Не успела она еще опомниться от недоумения при новом, незнакомом имени и значении самого визита, как в комнату вошла уже генеральша, в белой шляпе с перьями, завернутая в богатую турецкую шаль, с собольей муфтой в руках, украшенных кружевами и браслетами, и, с любезным апломбом особы, знающей себе цену, поклонилась Юлии Николаевне.

– Я слишала, ви желайт продать брильянты? – начала она своим обычным акцентом.

Юлия Николаевна вспомнила слова Груши, сообщившей ей вчера о предложении зеленьковской тетки, и потому отвечала утвердительно, прося присесть свою гостью.

– Могу смотреть их? – продолжала генеральша, незаметно оглядывая обстановку гостиной.

Бероева вынесла ей из спальни сафьянный футляр с брошем и серьгами.

– Ah, cela me plait beaucoup! – процедила генеральша, любуясь игрою брильянтов. – Je dois vous dire, que j'ai une passion pour toutes ces bagatelles… [144] Это ваши малютки? – с любезной нежностью вдруг спросила она, делая вид, что сердечно любуется на двух ребятишек.

– Да, это мои дети, – ответила Бероева.

– Ah, quels charmants enfants, que vous avez, madame, deux petits anges!.. [145] Поди ко мне, моя душенька, поди к тетенька! маленька, – нежно умилялась генеральша и, притянув к себе детей, поцеловала каждого в щеку. – О, les enfants c'est une grande consolation! [146] * А тож я это понимай… сама мать! – покачивала головой фон Шпильце и в заключение даже глубоко вздохнула. – Мне нравятся ваши безделушки… Я хочу купить их, – свернула генеральша на прежнюю колею, снова принимаясь любоваться игрою каменьев. – А что цена им? – спросила она.

– Заплачены были двести восемьдесят, а я хотела бы взять хоть двести, – отвечала Бероева.

– О, се n'est pas cher! [147] – согласилась Амалия Потаповна. – Така деньги почему не дать! Я буду просить вас завтра до себя, – продолжала она, возвращая футляр вместе со своей карточкой, где был ее адрес. – Demain a deux heures, madame [148]. Я пошлю за ювелиир и посоветуюсь с племянником, а там – и деньги на стол, – заключила она, любезно протягивая Бероевой руку.

Юлия Николаевна со спокойным, светлым и довольным лицом проводила ее до прихожей, где ожидал генеральшу ливрейный гайдук с богатой бархатной собольей шубой.

IX

ВЫИГРАННОЕ ПАРИ

На следующий день, в назначенное время, Бероева приехала к генеральше.

Петька, предуведомленный молодым Шадурским, нарочно в это самое время прохаживался там мимо дома, чтобы быть свидетелем ее прибытия, и видел, как она, расспросив предварительно дворника, где живет генеральша, по его указанию вошла в подъезд занимаемой ею квартиры. Петька все это слышал собственными ушами и видел собственными глазами. Теперь в его голове не осталось ни малейшего сомнения в существовании связи между Бероевой и Шадурским. Он сознал себя побежденным.

Лакей проводил Бероеву до приемной, где ее встретила горничная и от имени Амалии Потаповны попросила пройти в будуар: генеральша, чувствуя себя нынче не совсем здоровой, принимает там своих посетителей.

«В будуар – так в будуар; отчего ж не пройти?» – подумала Бероева и отправилась вслед за нею.

– Ах! я отчинь рада! – поднялась генеральша. – Жду ювелиир и племянник… Племянник в полчаса будет – les affaires l'ont retenu [149], – говорила она, усаживая Бероеву на софу, рядом с собою.

– Et en attendant, nous causerons, nous prendrons du cafe, s'il vous plait, madame! [150] Снимайте шля-апа! – с милой, добродушно-бесцеремонной простотой предложила генеральша, делая движение к шляпным завязкам Бероевой.

Юлия Николаевна уступила ее добродушным просьбам и обнажила свою голову.

– Я эти час всегда пью ко-офе – vous ne refuserez pas? [151] – спросила любезная хозяйка.

Бероева ответила молчаливым наклонением головы, и генеральша, дернув сонетку, отдала приказание лакею.

Будуар госпожи фон Шпильце, в котором она так интимно на сей раз принимала свою гостью, явно говорил о ее роскоши и богатстве. Это была довольно большая комната, разделенная лепным альковом на две половины. Мягкий персидский ковер расстилался во всю длину будуара, стены которого, словно диванные спинки, выпукло были обиты дорогою голубою материею. Голубой полусвет, пробиваясь сквозь опущенные кружевные занавесы, сообщал необыкновенно нежный, воздушный оттенок лицам и какую-то эфемерную туманность всем окружающим предметам: этому роскошному туалету под кружевным пологом, заставленному всевозможными безделушками, этому огромному трюмо и всей этой покойной, мягкой, низенькой мебели, очевидно, перенесенной сюда непосредственно из мастерской Гамбса. В другом конце комнаты, из-за полуприподнятой занавеси алькова, приветно мигал огонек в изящном мраморном камине, и выставлялась часть роскошной, пышно убранной постели. Вообще весь этот богато-уютный уголок, казалось, естественным образом предназначался для неги и наслаждений, так что Юлия Николаевна невольно как-то пришла в некоторое минутное недоумение: зачем это у такой пожилой особы, как генеральша фон Шпильце, будуар вдруг отделан с восточно-французскою роскошью балетной корифейки.

Человек внес кофе, который был сервирован несколько странно сравнительно с обстановкой генеральши: для Амалии Потаповны предназначалась ее обыденная чашка, отличавшаяся видом и вместимостью; для Бероевой же – чашка обыкновенная. Когда кофе был выпит, явившийся снова лакей тотчас же унес со стола чашки.

Прошло около получаса времени, и в будуаре неожиданно появился новый посетитель, которому немало удивилась Бероева.

Это был князь Владимир Дмитриевич Шадурский.

– Меня прислал ваш племянник, – обратился он к генеральше, успев между тем и Бероевой поклониться, как знакомый. – Он просил меня заехать и передать вам, что непременно приедет через полчаса, никак не позже…

– Il ne sait rien, soyez tranquille [152], – успела шепнуть генеральша Бероевой.

– Вы мне позволите немного отдохнуть? – продолжал Шадурский, опускаясь в кресло и вынимая из золотого портсигара тоненькую, миниатюрную папироску. Генеральша подвинула ему японского болванчика со спичками.

Князь Владимир курил и болтал что-то о новом балете Сен-Леона и новой собаке князя Черносельского, но во всей этой болтовне приметно было только желание наполнить какими-нибудь звуками пустоту тяжелого молчания, которую естественно рождало натянутое положение Бероевой. Амалия Потаповна старалась по возможности оживленно поддакивать князю Владимиру, который с каждой минутой очевидно усиливался выискивать новые мотивы для своей беседы. Генеральша не переставала улыбаться и кивать головою, только при этом поминутно кидала украдкой взоры на лицо Бероевой.

– Что это, как у меня щеки разгорелись, однако? – заметила Юлия Николаевна, прикладывая руку к своему лицу.

– От воздуху, – успокоительно пояснила генеральша и бросила на нее новый наблюдательный взгляд.

– Ваше превосходительство, вас просят… на минутку! – почтительно выставилась из-за двери физиономия генеральской горничной.

– Что там еще? – с неудовольствием обернулась Амалия Потаповна.

– Н… надо… там дело, – с улыбкой затруднилась горничная.

– Pardon! – пожала плечами генеральша, подымаясь с места, – Je vous quitte pour un moment… Pardon, madame! [153] – повторила она снова, обращаясь к Бероевой, и удалилась из комнаты, мимоходом, почти машинально, притворив за собою двери.