Восемьдесят восемь дорог, стр. 29

Вечером Хаким уехал с письмом, которое мы подписали. Сначала в Душанбе, потом в Ташкент, потом дальше — к самому товарищу Ленину…

Хайдар-ота умолк. Ветер качнул раму окна. На стекле вспыхнули красные отсветы заходящего солнца. Поползли по стене, нашли на паласе белую крышечку чайника, согрели ее нежным розовым теплом, а потом скользнули куда-то в угол и спрятались там в темноте.

— Бобо, а письмо дошло? — тихо спросил Гулям.

— Дошло. Я тебе уже говорил, Гулям. Ленин прочитал его и прислал сюда красных аскаров. Он прислал не сразу. Горе было везде. Много людей просило помощи у Ленина. Нам пришлось подождать. Мы дрались рядом с русскими. Дрались камнями и палками. Не зря называли нас краснопалочниками.

В этом бою ранили командира красных аскаров. Его звали Федором. Он лежал в мехмонхоне. Самолетов тогда было очень мало, а сидеть на лошади Федор не мог. Мы лечили командира целебными травами и черной смолой мумие, которая затягивает все раны.

Федор был москвичом. Он рассказывал дехканам о Москве, Ленине и революции. Один раз я пришел к Федору, сел рядом на палас и сказал:

— Федор, ты видел Ленина своими глазами. Нарисуй нам Ленина. Мы тоже хотим увидеть его, потому что он для нас — самый дорогой человек.

Федор говорит:

— Я видел Ленина издали, когда мы отправлялись на фронт. И я не умею рисовать. Ты меня прости, Хайдар…

Я говорю:

— Нарисуй, как можешь. Мы тебя все просим. Неужели ты откажешь?

Федор долго думал, хмурил брови, потом сказал:

— Ну, хорошо. Давай я попробую.

Я принес большой лист бумаги и краски, которые мы добываем из глин. Коричневой — для глаз и бороды, красной — на звезду, а голубой — для неба. Федор начал рисовать. Дело у него шло медленно. Зайду я в мехмонхону, а он сидит возле окна, смотрит на бумагу и думает. Я спрашиваю:

— Федор, о чем ты думаешь?

А он говорит:

— Я вспоминаю, какой Ленин.

Хайдар-ота закончил рассказ, обвел всех взглядом и остановился на мне.

— Говорят, ты работаешь в газете и кое-что знаешь, — сказал он. — Скажи, похож он на Ленина или нет?

Я посмотрел на портрет на стене. Сначала мне показалось, что в нем не было никакого сходства с Ильичом. Но чем больше я вглядывался, тем больше находил знакомых дорогих черточек. Так мог рисовать только человек, который сам видел и горячо любил Ленина.

— Он очень похож, Хайдар-ота, — сказал я.

Хайдар-ота благодарно посмотрел на меня.

— Ты прав, джура, — сказал он. — Так говорят все.

Тихо скрипнула дверь. На пороге появился парень в синем комбинезоне. Это был шофер. Он смотрел на Гуляма и подзывал его к себе рукой. Гулям делал вид, будто ничего не замечает. Но шофер был с Гулямом накоротке и видел его насквозь.

— Давай, давай, нечего тебе, — сказал он. — Собирай компанию и марш к машине. Домой повезу.

Мы проводили наших друзей и стали готовиться ко сну. Раис приказал, чтобы завтра мы встали пораньше. Хайдар-ота уложил ребят в мехмонхоне. Мне постелили на веранде. Там висела на длинном шнуре электрическая лампочка. Мне хотелось еще немного поработать, записать, пока не забылся, рассказ Хайдар-ота.

Скоро в доме все утихло. Я сел на корточки и положил тетрадку на колени. С улицы прилетел на свет и сел на мою тетрадку белый мотылек. В стороне от него двигала крылышками черная тень. Мотылек не мешал мне думать и работать. Я только отодвинул его подальше от строки и начал записывать рассказ старого дехканина. Может, его напечатают в газете. Пускай ребята знают, что на земле, где они живут, пролито много крови и слез, и хорошая жизнь пришла не легко и надо ее беречь и любить.

Мы выехали на рассвете. Машина долго и осторожно спускалась вниз. Справа и слева тянулись отвесные горы. Они прятали ночную прохладу и тишину. Но вот горы позади. Машина выехала в долину, рявкнула скоростями и помчалась вперед. Вокруг нас бежали во все стороны, будто лучи солнца, тропки и дороги. Сколько их? Даже не сочтешь! Я стоял в машине и держался за железную измятую крышу кабины. Я вспомнил рассказ Каримова-ота про восемьдесят восемь дорог. Мне сейчас очень хотелось поехать по дорогам, которые бежали по этой долине, но сделать этого нельзя, потому что дорог много, а жизнь у человека только одна.

Машина летела вперед. Мы слушали свист ветра в ушах и пели песню. Нам нравилась эта дорога. Она вела к друзьям.

Последний день

В Куляб мы приехали в разгар дня. Тут мне уже все было знакомо: и высокие дома с парадными подъездами, и маленькие тихие кибитки на окраинах. За дувалами зеленеют тутовники. На деревьях, поедая сладкие водянистые плоды, сидят мальчишки, а осы летают и гудят вокруг, как самолеты на аэродроме.

Шумно и весело на кулябских улицах. Там женщины в платьях, сотканных из весенних радуг. Там мужчины, как ангелы, в белых рубахах, белых коротких штанах и остроносых галошах. Передать, что такое Куляб, невозможно. У художника не хватит красок, у летописцев чернил, а у поэта — сравнений.

Машина привезла нас к почтамту. Мы сложили под деревом вещи, оставили дежурного, а сами пошли получать письма. План у нас был такой: сначала мы пообедаем, оставим вещи у чайханщика, а потом пойдем по адресам, которые дали нам кузнец Ахад Давлятов и его друзья. В земотдел тоже придется заглянуть. Может, там скажут что-нибудь про Давлятова и Лунева.

Письма получили все. Только Алибекниязходжа-заде не повезло. Вместо конверта, от которого пахнет дорогой и теплом милой руки, ему дали серую телеграмму. Подсолнух держал в руках телеграмму и с завистью смотрел, как мы читали свои длинные письма. Мне было жаль Алибекниязходжа-заде. По-моему, телеграммы надо вообще запретить. В них ничего толком не скажешь и не объяснишь. Они только развивают подозрительность и портят настроение.

Мне мама прислала письмо и деньги, которые я отложил на костюм. Мама сообщала новость. Каримов-ота собирался в Москву. Я читал письмо, вспоминал деда и улыбался. Видно, зря он назвал меня бродягой…

Мы стали разбирать свои рюкзаки. Но тут подошел какой-то таджик в белой рубахе навыпуск, галифе и хромовых сапогах с тупыми носами. Он с любопытством посмотрел на нас и спросил:

— Скажите, пожалуйста, вы из Душанбе?

Как будто у нас на носу было написано, что мы из Душанбе, а не из другого города!

— Да, рафик, мы из Душанбе, — сухо сказал я. — Что вам надо?

— Так я вас ищу!

— Очень приятно. С кем имею честь?

Таджик в белой рубахе досадливо махнул рукой.

— Говорю — вас ищу. Ты Нечаев, да?

— Ну, Нечаев…

— А я Ашур Давлятов. Теперь понял?

Только сейчас я понял, кто стоял передо мной. Давлятова в одну минуту обступили ребята. Шумели, суетились, дергали за рубаху.

— Значит, это вы? Вот это да! Неужели вы?!

Да, это был Ашур Давлятов, побратим Сергея Лунева, человек, которого мы искали. Он обнимал оторопевшего Игната, отслонял от себя, вглядывался в его лицо и снова прижимал к груди.

— Абсолютно на дядьку похож, — говорил он. — Ну, как две капли воды. Точно говорю!

Но вот прошли первые минуты знакомства и узнавания. Мы спросили Давлятова о Сергее Луневе.

— Где он? Тут, с вами?

На миг по лицу Давлятова скользнула тень.

— Все расскажу. Не торопитесь.

— Значит, его тут нет? — упрямо и настойчиво спросил Игнат.

— Ну, нет… Пошли в чайхану. Пообедаем, а потом поедем ко мне. Хоб? Там и поговорим — дома…

Давлятов вытащил из общей кучи два рюкзака и бросил их на плечо. Затем он взял Игната за руку, как маленького, и зашагал по улице широким прямым шагом. Возле летней чайханы стояла грузовая машина с белыми скамейками поперек кузова. Из-под машины выглядывали ноги шофера в пыльных сапогах. Глухо стучал гаечный ключ. Давлятов сел на корточки, поговорил с шофером, а потом повел всех к длинной глиняной суфе. Чайханщик увидел нас, засуетился возле самовара. Из трубы и поддувала полетели во все стороны искры и легкий серый пепел.