Тимошкина марсельеза, стр. 31
Длинь! Длинь! — стукалась о чайник крышка, привязанная за верёвочку.
— Ты… ты не расплескай, — сказала Фрося. Она плакала, не вытирая слёз.
Мимо них к кипятильнику бежали озабоченные, невыспавшиеся в теплушках пассажиры.
Кто-то их выругал:
— Встали тут, разинули рты!
А они смотрели друг на друга и ничего не слышали.
Питерский поезд стоял на первом пути. Вагон, в котором ехала Фрося, был необыкновенный: от крыши до колёс он был разрисован яркими красками. И чего только тут не нарисовано: пузатый буржуй, поп, серп и молот, солнце с лучами, похожими на закрученные пружины, расколотая корона, летящий вверх тормашками царь, рабочий, рвущий цепи, и земной шар, обвитый кумачом.
Вслед за Фросей Тимошка поднялся по ступенькам. Внутри расписного вагона было сумрачно и тихо.
— Не бойся, ставь сюда, — сказала Фрося.
И Тимошка поставил чайник с кипятком на перевёрнутый вверх дном ящик.
— Это ты, Фрося? — раздался голос до того знакомый, что Тимошка зажмурился.
Занавеска рядом с ящиком колыхнулась. На лавке сидел Александр Иванович.
Тимошка даже отступил — так это было неожиданно. Боясь, что клоун Шура исчезнет, Тимошка стоял не шевелясь. Но Александр Иванович не исчез. Шаркая по полу, он нашёл свои глубокие ботики.
— Тимми! Боже мой! — сказал он, поднимаясь.
Тимошка уже был не в силах всего этого перенести. Он встал на руки и пошёл колесом…
— Тимми! Тимми! — повторял Александр Иванович.
Клоун Шура! Вот он!.. В телогрейке с прожжённым рукавом, в шапке-ушанке стоит рядом. И Фроська — тоже наяву — машет на него руками, кричит:
— Перестань, с ума сошёл!.. Перестань кувыркаться! Слышишь?..
— Слышу! Слышу! — орёт Тимошка и опять встаёт вверх ногами.
Разве можно сразу рассказать, что с каждым произошло? Они сидят втроём вокруг ящика, который служит им столом.
— Потом, всё потом, — говорит клоун Шура. — А сейчас мы устроим чай.
Нет, это не сон. Тимошка обжигается, хлебнув из жестяной кружки.
— Ага! — смеётся Фроська. — Припёк язык!
— Я немного прихварываю, Тимми, — говорит Александр Иванович.
Он обвязывает шею давно не стиранным шарфом.
— Но это пройдёт, это должно обязательно пройти, а то как же работать номер? — Клоун Шура заваривает себе полоскание. — Сейчас полечимся.
— Какой номер? — не понимает Тимошка.
В хмуром небе из-за туч выбирается солнце. В вагоне тоже светлеет.
Тимошка разглядывает знакомые ему вещи: рыжий парик, пёстрый балахон, колпак с бубенчиками. Даже зеркало, большое овальное зеркало висит на стене против окна.
Тимошка видит, как в зеркале мелькает пустая железнодорожная платформа, потом семафор, насыпь, на насыпи будка, перед будкой стрелочница с жёлтым флажком в руке.
Тара-там-там! — подпрыгивает на ящике пустой чайник.
Поезд спешит, набирает вёрсты, а Тимошка не заметил, как он тронулся.
Тимошка замолкает, прильнув к окну.
— Ну, рассказывай, Тимми, рассказывай, — просит Александр Иванович.
— Вёдра-то я бросил, — говорит Тимошка. — Кто ей теперь принесёт воды?
А за окном уже поля с неубранными подсолнухами, хаты. Над хатами — лёгкие облака, которые плывут вперегонки с поездом.
Агитвагон
На большой станции перед пёстрым вагоном — толпа народу. Поближе не протиснешься. На раздвинутых дверях занавес. Но вот занавес раскрывается.
— Товарищи! — говорит пожилая женщина в очках. На ней кожаная куртка, а на голове красноармейский шлем. — Товарищи красноармейцы!
— Мамаша, винтовочку где обронили? — выкрикивает кто-то в задних рядах.
Женщина поднимает руку и начинает речь. Женщина говорит горячо, убеждённо. Её слушают со вниманием. После неё выступает чтец. Громко читает он непонятные стихи.
— Чего это он? — спрашивает один боец другого.
— Потом разберёмся! Слухай!
Но вот на сцене появился клоун.
— Граждане публика! — Клоун делает антраша. Громкий хохот не даёт ему говорить. — Граждане!
Клоун Шура творит чудеса.
На сцене — пузатый мировой капитал. Ему не страшно, что вокруг столько штыков: что, мол, мне Красная Армия? Она меня штыком не проткнёт. И вдруг у всех на глазах мировой капитал съёживается, исчезает его толстое брюхо.
— Лопнул, лопнул!!! — вопит публика.
Вместо капитала на сцене генерал: мундир английский, погон российский… Генерал скачет на коне. Неспокойный у него конь. Бравый генерал едва удерживается в седле. И вдруг…
— Полундра! Бей его!
Нет ни коня, ни генерала.
Зрители опять видят весёлого клоуна.
— Даёшь, Рыжий! Даёшь!.. Здорово!
— Граждане публика… Прошу внимания! — говорит клоун.
Глухо гудит барабан.
Это Фрося. Что есть силы ударяет она по натянутой коже: бум, бум!
Рядом с клоуном появляется худой чернявый мальчишка. Звучит всем знакомый мотив: «Эх, яблочко, да куда катишься?!» Весёлый клоун играет на гармошке, а мальчишка пускается в пляс.
— Жарь! Жарь! — кричат зрители, притопывая ногами и хлопая в ладоши.
— Граждане! — говорит клоун, когда пляска окончена. — Товарищи!..
Уже никто не смеётся.
Старый клоун держит за руки мальчика и девочку:
— Товарищи! Вы едете на фронт воевать за рабоче-крестьянскую власть. Сейчас дети споют вам боевую песню.
Клоун растягивает маленькую гармошку.
запевают мальчик и девочка.
подхватывают красноармейцы.
Бойцы сняли шапки. А к агитвагону проталкивается оратор.
— Для чего нам дано оружие? — спрашивает он, потрясая винтовкой. Шинель на нём покоробилась, на ногах стоптанные сапоги. Видно, повоевал солдат. — Для чего? — спрашивает он уже грозно, взобравшись на сцену.
— Чего-оо-оо! — прокатывается по толпе.
— Для того, чтобы громить тех, кто хочет нас распять, задушить. Не выйдет! — Оратор переходит на крик. — Не выйдет!.. Не сядут нам опять на шею генералы-бароны!..
Уже стемнело. А ораторы, сменяя друг друга, всё ещё произносят пламенные речи.
— К коням! К коням! — раздаётся в темноте.
Бойцы пропускают к вагону командира. Придерживая шашку, он легко взбирается на помост.
— Где Швычко? — спрашивает командир.
— Швычко! Швычко! — перекликаются бойцы.
— Конь его не чищен! — повышает голос командир.
Командир ждёт ответа.
— Он до хаты побежал, — откликается чей-то робкий голос.
— До хаты? Ну, я ему!..
И все понимают, что будет Швычке, если он явится.
— Позор! — гремит командир. — Позор для всей нашей рабоче-крестьянской армии.
— Ну и всыплет он ему! — говорит Тимошка. — Коня надо чистить, а потом поить.
— Ты-то почём знаешь? — спрашивает Фрося.
— Знаю…
Чем ближе поезд к Питеру, тем больше и больше озабочен Тимошка. Фрося, та радуется:
— Скоро дома буду.
«А что там дома? Может, нет никого и окна заколочены…» — думает Тимошка.
Уже какой вечер они говорят, а ещё не всё переговорено. Когда Фрося рассказала про Репкина, Тимошка переспросил:
— Так и сказал про меня — всемирный артист?
— Так и сказал, — подтвердила Фрося. И тут же утешила: — Он жалел тебя, не ругал.
Наговорившись, Фрося и Тимошка засыпают.
— Тише, пожалуйста, — предупреждает Александр Иванович кондуктора, который входит в вагон.