Тимошкина марсельеза, стр. 25
— Я виноват, папаша, — сказал Репкин. — Я! — и, козырнув, исчез в метели, которая плясала по всему Питеру.
— Как же так? Как же так? — повторял клоун Шура, шагая уже один в снежной мгле, и вдруг, оглядевшись, с удивлением увидел, что сбился с дороги, по которой ходил изо дня в день тридцать лет.
Незнакомая улица, чужие дома. Он остановился на перекрёстке, чтобы спросить встречного, как ему дойти до своего дома.
Уже совсем стемнело, когда, держась рукой за больное сердце, клоун Шура с трудом поднялся на обледеневшее крыльцо и позвонил в колокольчик.
— Что с вами, батюшка Александр Иванович? — спросила его хозяйка квартиры. Оберегая огонёк коптилки, она проводила его до дверей комнаты.
Клоун Шура сидел в кресле. Перед ним на столе — голубой шарик. Шарик на счастье — тот самый, который он подарил Тимошке в день его дебюта.
«К чёрту ваш сувенир! — кричал тогда Польди. — Вы умрёте на арен с вашим сантимент… У вас старый сердце, Шура!»
Старое сердце, как оно сейчас стучит…
— Вот выпейте капельки. — Старушка поставила перед ним рюмку.
И Александр Иванович покорно выпил лекарство.
— Я подремлю. — Он закрыл глаза.
Накануне отъезда, когда Польди уже упаковал чемоданы, Тимошка на минутку забежал к Александру Ивановичу.
— Вот, Шура, возьми. — И Тимошка положил на стол перед зеркалом голубой шарик. Прислушиваясь, не раздастся ли в коридоре голос Польди, Тимошка, торопясь, рассказал, как Польди вышвырнул в окно два других шарика. — А вот этот пусть будет у тебя.
Они обнялись.
Александр Иванович не помнит, что он говорил. Наверное, что-то ласковое и трогательное, потому что Тимошка его утешал и обещал, что когда заработает немного денег, то непременно приедет.
Коптилка чадит и чадит. Из дверки деревянных часов выпархивает кукушка: ку-ку! Ку-ку!
Уже утро. Скоро надо идти в цирк. Там никто не узнает, что у клоуна Шуры была бессонная ночь. Когда на манеже Рыжий — всем должно быть очень весело!
В Европу!
Поезд идёт на запад. За окном вагона мелькают аккуратные домики под черепичными крышами. Всё дальше и дальше поезд от России, где нет ни порядка, ни хлеба…
— Революция, доннер веттер, этот революция! — ворчит Польди.
Он зол, он никогда не был так зол. Все его три чемодана из превосходной кожи покачиваются в багажной сетке. Но самый ценный багаж исчез. Буквально у него на глазах. Польди скрипит зубами, у него белеют глаза.
— Вам худо? — спрашивает его сидящий рядом пассажир.
— О нет! — И Польди закрывается газетой.
Сколько ему стоил этот уличный оборванец? Надо было крепко держать его за руку. До пересадки на пограничной станции Польди ещё надеялся, что негодяй едет в другом вагоне. Но теперь ясно, что он удрал.
«Сколько я истратил на него, чтобы он выглядел прилично, этот вор… Я есть глупый дурак!..»
На вокзале, когда началась посадка, Польди скомандовал:
— За мной, Тимми! Шнель! Шнель!
И вслед за носильщиком направился к вагону. Он шёл, оглядываясь, а Тимошка, работая локтями, старался от него не отставать.
— За мной! — повторял Польди, но Тимошку оттёрли, и он уже с трудом пробирался за знакомым мохнатым пальто.
На подножку вагона, на которой стоял Польди, уже лезли другие.
— Пропустите мальшик! Это мой мальшик! — крикнул Польди.
Взбешённое лицо Польди мелькнуло в окне вагона и исчезло.
Началась давка.
Какая-то дама, ухватившись обеими руками за поручни, вопила:
— Мне дурно…
И матрос, который пытался следить за посадкой, махнул рукой:
— Озверела буржуазия. На буфере — да в Париж… Давай отправляй!
Без звонков, без свистков эшелон отошёл.
На платформе, кроме Тимошки, осталась пропасть народу. Послышались рыдания.
— Не волнуйтесь, граждане. Подадим другой состав, всех вывезем, — успокаивал пассажиров военный в кожаной куртке. — Республика не заинтересована вас задерживать. Приготовьте документы.
Нет у Тимошки никаких документов. И бежать некуда.
Рядом на путях стоял пустой состав. Тимошка, подтянувшись на руках, взобрался в тёмный, пахнущий карболкой вагон и затаился как мышь.
Он ещё не успел подумать, зачем он спрятался, как состав дёрнулся и, громыхая пустыми вагонами, стал набирать скорость. Быстрее, ещё быстрее. Навстречу ему, приседая, будто в танце, неслись приземистые ёлочки.
Подняв голову, Тимошка огляделся. Вдоль вагона тянулись сколоченные из шершавых досок нары, а на стене висел плакат.
Тимошка видел этот плакат во дворце у Репкина: на красноармейца с ружьём нападает трёхголовая гидра, из каждой пасти у неё торчит раздвоенное жало…
Встретившись с гидрой взглядом, Тимошка похолодел. Ему почудилось, что на него со злой усмешкой глядит Польди: «Вот ты где, негодяй!..»
Нащупав на полу камешек, Тимошка швырнул его гидре в глаз и, взобравшись на нары, отполз в угол, чтобы гидра его не видела…
Поезд пошёл вдруг под уклон. Тяжёлая дверь вагона со стуком захлопнулась. В наступившей темноте Тимошка почувствовал себя спокойнее. Устав от волнений, он задремал. А когда очнулся, то дверь вагона была опять раскрыта. В неё зябко дышал ветер, пахнущий талым снегом, а в потемневшем небе мигали далёкие холодные звёзды.
Тимошка оробел…
«Тимми! Тимми! Тимми!» — стучали колёса поезда.
«Ну-ка он совсем не остановится?» — со страхом подумал Тимошка.
Но поезд пошёл медленнее и остановился.
Санитары
Тревожно гудел паровоз, громкие голоса перекликались в сумерках:
— Погрузку начинай!
— Не задерживай, не задерживай!
— Чья очередь?!
Тимошка уже хотел спустить с нар закоченевшие ноги, как вдруг в дверях вагона показалась солдатская папаха. Кряхтя и чертыхаясь, солдат вдвинул в вагон большой ящик.
— Осторожно! Никуленко, осторожно! — повторял снизу настойчивый женский голос.
— Як здесь можно быть осторожно? — рявкнул солдат.
— Никуленко, дайте мне руку! — попросил тот же голос.
В вагоне вслед за ящиком появилась тоненькая девушка.
— Никуленко, а матрасы? — спросила она строго.
— Нема здесь матрасов, — ответил мрачно Никуленко.
— Как же без матрасов?
Никуленко не отозвался.
Девушка ощупью нашла нары и села почти рядом с Тимошкой. Тимошка не шевелился. Он слышал, как она дышит, пытаясь отогреть дыханием озябшие руки. И вдруг в темноте в раздвинутых дверях вагона закачалось оранжевое пятно и вплыло в вагон. Это Никуленко принёс и поставил на пол фонарь.
— Вот вам «летучий мышь», — сказал он и снова исчез.
Присев на корточки, девушка прикрутила фитиль.
При свете фонаря Тимошка смог её разглядеть. В драповом узком пальтишке, в косыночке, в больших подшитых валенках девушка по-хозяйски прошлась по вагону. Подняв фонарь, она, наверное, хотела посветить на нары, но в это время в вагоне появился Никуленко. Громыхнув пустым железным бачком, он снова спрыгнул обратно в темень.
— Никуленко, а вода? — крикнула ему вслед девушка, повернув в бачке сухой кран.
Где-то вдали чертыхнулся Никуленко. Через некоторое время он появился с ведром, над которым поднимался пар.
— Кипяток! — обрадовалась девушка. Она протянула над паром распухшие руки. — Вы чудесный, товарищ Никуленко! Вы просто волшебник!
— Не надо на меня тявкать, Лидочка, — сказал Никуленко. — Когда на меня не тявкают, я могу достать всё!
— Я не тявкаю, я даю вам распоряжения!
Лидочка снова стала строгой, и Никуленко исчез.
Погрузка продолжалась.
— Торопись! Торопись! — выкрикивал кто-то на платформе.