На тихой улице, стр. 32
— Понимаю вас, Вера Сергеевна, — кивнул головой Беляев. — Тяжкая история… — Он подобрался и уже с официальной суховатостью продолжал: — Итак, дело о квартирных кражах в доме номер шесть проясняется…
Беляев собирался было употребить более определенное слово: «выяснилось», но сомнения прокурора передались и ему.
Отправляясь на доклад к Гурьевой, Константин Юрьевич с особенной тщательностью подобрал все факты, все доказательства по расследованному делу, наперед зная, что Гурьева будет «цепляться» к малейшей неточности. Беляев работал с Верой Сергеевной десять лет и хорошо изучил ее. Опытный следователь, он считал, что у Гурьевой, прокурора отличной зоркости, есть все же свои слабости, с которыми хочешь не хочешь надо считаться. Одна из этих слабостей проявлялась в том, как вела Гурьева дела, где хоть в малой мере были замешаны подростки. Такие дела Гурьева прослеживала с исключительным вниманием, не жалея труда и времени на выяснение самой, казалось, пустяковой подробности.
— Это в вас не прокурор, а мать говорит! — досадуя порой на придирки Гурьевой, ворчал Беляев.
— Не знаю, не знаю, что там такое во мне говорит, — сухо возражала Вера Сергеевна, — а только доказательства ваши меня не убеждают.
Докладывая Гурьевой подробности дела о квартирных кражах в доме номер шесть, Беляев снова столкнулся с ее возражениями, хотя для него лично все как будто было ясно.
Но вот, поговорив с Гурьевой, Константин Юрьевич усомнился кое в чем и сам.
«Да, — думал он, — возражения ее резонны. Как велика вина ребят? Можно ли их арестовывать, не рискуя совершить ошибку? Все это при общей ясности дела еще не совсем ясно. Между тем шутка ли — арест, камера, когда тебе каких-нибудь четырнадцать лет…»
Гурьева, угадав по взгляду следователя, что ее доводы убедили его, снова заговорила о своих сомнениях:
— Да, да, Константин Юрьевич, нужны еще факты, еще доказательства. Если бы речь шла просто о квартирных кражах, то нам за глаза хватило бы собранных вами доказательств. Но речь идет о преступлении, в котором замешаны подростки. Это уже не кража десятка костюмов. Это покушение на две юные человеческие жизни. Виноваты? Насколько? Вот что хочу я знать, Константин Юрьевич, вот почему медлю с последним шагом.
— Хорошо, — сказал Беляев. — Полагаю, что еще сегодня мы будем располагать самым убедительным доказательством…
Беляев встал — он сидел в кресле напротив Гурьевой — и не спеша направился к дверям.
23
Симагин стоял во дворе своего дома. Нервно переминаясь с ноги на ногу, он смотрел вверх, на одно из выходивших во двор окон. Вдруг, отбросив в сторону изжеванную папироску, он заложил в рот два пальца и пронзительно, коротко свистнул.
Этот свист донесся до комнаты Быстровых. В комнате были Коля и его мать. Услышав свист, мальчик испуганно вздрогнул.
— Что с тобой, Коля? — тревожно спросила его Лидия Андреевна. Они сидели друг против друга — мать на стуле, сын на диване. — Что с тобой?
Коля не ответил. Он напряженно вслушивался, не повторится ли так испугавший его отрывистый, пронзительный свист.
Мать горестно поглядела на сына.
— Ты должен понять меня и Дмитрия Алексеевича, — с трудом подбирая слова, сказала она. — Ты не маленький, ты должен понять…
Коля оторвал свой взгляд от окна и устало посмотрел на мать: «О чем это она?»
— Мама! Мамочка! Прошу тебя! — умоляюще сказал он. — Отпусти меня в морское училище! Я не могу больше так! — Он снова испуганно глянул на окно. — Не могу! Мне нужно уехать!
— Но почему? Почему ты хочешь оставить меня? — печально спросила мать. — Неужели ваши отношения с Дмитрием Алексеевичем так и не могут наладиться? Коля, сынок, после того, что случилось, я снова говорила с ним и увидела, что он многое понял. — Лидия Андреевна наклонилась к сыну, с надеждой заглянула ему в глаза. — Поверь, вы еще станете друзьями…
— Нет, нет! — отстраняясь от матери, крикнул мальчик. — Я не могу! Мне нельзя здесь оставаться! Пойми, нельзя!..
— Да, да, понимаю… — недоуменно сказала мать. — Ах, ты об этом — о суде? — догадалась она. — Так ведь Мельникова взяла заявление, и суда не будет. Слышишь, не будет! Теперь все, все наладится.
Коля только отрицательно покачал головой. Отвернувшись от матери, он все смотрел и смотрел на окно.
— Что же делать? — в отчаянии прошептала Лидия Андреевна. — Что же делать?
— Я должен уехать, — твердо сказал Коля.
— Ну хорошо, хорошо, — кивнула мать. — Но куда? В училище тебя еще не примут.
— А в школу нахимовцев? — оживился мальчик. — Туда меня, как сына моряка, должны взять.
— Да, да, я похлопочу… — обронила мать трудные для нее слова. — Ты уедешь…
— «Похлопочу»? Это сколько еще времени пройдет, а я больше ждать не могу. Пойми!
— Ну, мне пора на работу! — вдруг спохватилась Лидия Андреевна и, поднявшись, быстро вышла из комнаты.
— Не уходи! Не уходи! — вскочил Коля, порываясь остановить мать.
Но в это время снова раздался пронзительный, короткий свист, и мальчик, как от грубого толчка, упал обратно на диван.
Несколько секунд он сидел неподвижно, заткнув пальцами уши, чтобы ничего, ничего не слышать, а затем, подгоняемый настойчивым свистом Симагина, вскочил с дивана и, перевесившись через подоконник, слабо махнул Симагину рукой.
Заметив сигнал мальчика, Симагин украдкой огляделся по сторонам и внешне спокойно, вразвалочку пошел к дверям подъезда. Довольный, что ни с кем не повстречался на лестнице, он уверенно нажал на кнопку звонка, а когда дверь перед ним отворилась, так весело и беспечно улыбнулся Коле, что в иное время мальчик и сам бы не удержался от ответной улыбки. Но чувство тревоги, чувство неумолимо надвигающейся беды, с которым не расставался последние дни Коля, было в нем так велико, что он лишь хмуро глянул на Симагина и, посторонившись, с явной неохотой пропустил его в коридор.
— Так ты спускайся к гаражу и жди меня, — не теряя времени на разговоры, сказал Симагин. — А я быстренько посмотрю, что это за телевизор у Лунякова, и делу конец.
Симагин прошел по коридору к дверям комнаты соседа Быстровых, но Коля решительно заступил ему дорогу.
— Не ходите туда, — сказал он. — Я спрашивал у Петра Яковлевича про его телевизор, и он мне сказал, что телевизор у него самый обыкновенный и никаких усовершенствований он в нем не делал.
— Уже натрепался! Эх ты, моряк! — отталкивая мальчика, злобно процедил сквозь зубы Симагин. — Скажет он тебе правду, надейся!
— Он мне даже и телевизор показывал, — не уступая Симагину дорогу, настаивал на своем Коля. — Обыкновенный «Ленинград».
— Много ты понимаешь! — усмехнулся Симагин, Видно, решив, что спорить ему с парнем сейчас незачем, да и некогда, он вкрадчиво произнес: — Или уговор наш забыл, Колька? Билет для тебя до Одессы у меня в кармане. Деньги на дорогу дам. Письмо к дружку, чтобы устроил тебя, отправлено. Прямо сейчас и в путь…
— Зачем же так спешить? — неожиданно раздался в конце коридора спокойный, насмешливый голос.
Симагин, точно разогнулась в нем стальная пружина, стремительно обернулся и увидел, как со стороны кухни, через ход на черную лестницу, в квартиру вошел тот самый мирного вида гражданин, который недавно перебросился с ним возле гаража двумя — тремя ничего не значащими фразами.
Обычной своей неторопливой походкой подошел следователь Беляев к Симагину.
— Вы арестованы, Симагин, — сказал он. — Да не вздумайте бежать — бесполезно. — И Беляев повел глазами в сторону входной двери, на пороге которой появилась строгая фигура молодого человека в штатском костюме, с рукой, опущенной в карман пиджака.
— Арестован? — быстро оценив взглядом создавшееся положение, спросил Симагин. — А нельзя ли узнать, за что? Я ведь здесь ничего плохого не делаю. Вот зашел к этому пареньку, чтобы попросить его…
— Это вы мне потом расскажете, зачем вы сюда зашли, — оборвал Симагина следователь. — А арестованы вы по обвинению в квартирных кражах. Идемте, Симагин.