На тихой улице, стр. 27

— Как красиво! — перегнувшись через гранитный парапет, сказала Лена, провожая глазами юркий пароходик. — Смотрите, Алексей Николаевич, кажется, что на реке два течения: одно темное, медленное, а другое, как огненный поток, быстрое-быстрое.

— Да, красиво, — согласился Алексей.

Он стоял рядом с девушкой и тоже, перегнувшись через парапет, смотрел на реку.

На набережную Алексей и Лена попали случайно, наверно потому, что, взволнованные событиями этого дня — собранием, разговором с матерью и отчимом Коли, — они не захотели тут же распрощаться и, не сговариваясь, выбрали самый дальний, кружной путь до тупичка, где жила Лена, когда Алексей предложил девушке проводить ее домой.

— Знаете, о чем я сейчас подумала? — подняв на Алексея глаза, неожиданно спросила Лена.

— Нет. О чем же?

— Я подумала о том, как вам много дано. Ведь вам дано право судить людей. Судить! Взять хотя бы случай с Колей Быстровым. Сколько тут надо знать, какое нужно чутье и умение разбираться в человеческом характере, чтобы понять, что же случилось с мальчиком…

— И не только с ним, — сказал Алексей.

— Да… А вы так еще молоды.

— Об этом мне уже не раз говорили, — улыбнулся Алексей. — С тех пор как я стал судьей, молодость поставлена мне в упрек.

— Нет, нет, я совсем не то хотела сказать, — запротестовала Лена. — Вот я наговорила сейчас много неприятных слов Титову. Пришла в чужой дом и раскричалась. А по какому праву?

— Сердце не выдержало, — сказал Алексей. — Помнится, вы даже и ногой на Титова раза два топнули.

— Ох, нехорошо! — поморщилась Лена. — Видите, как все сложно… Ты права, а сказать человеку правду все же неловко. Другое дело — судья. Вам просто по роду своих обязанностей положено говорить людям правду.

— Так-то оно так, — согласился Алексей. — Говорить людям правду мне действительно положено. Впрочем, и вам тоже. Ну, если не по долгу службы, так по долгу честного человека. Вы и сказали. А дальше что? Мать Коли Быстрова сделала вот вывод, что ей не нужно было во второй раз выходить замуж. Хорошо, допустим, что так. Значит, развод? Ладно, представим себе, что Лидия Андреевна ради счастья сына разводится с Титовым…

— Но я совсем не думала, что у них так все скверно, — подавленно сказала Лена.

— Не думали… — кивнул Алексей. — Но пойдем дальше. Скажите, так ли уж будет счастлив Коля, если его мать разведется с Титовым?

— Не знаю. Сразу не решишь.

— Верно, сразу не решишь. Коля уже не маленький и сможет понять, что мать развелась из-за него. Пройдет год, другой, Коля станет тяготиться этой жертвой матери, станет жалеть мать, будет чувствовать себя перед ней виноватым. Какое уж там счастье! А Лидия Андреевна? Разве это просто для женщины — то так, то сяк перекраивать свою жизнь? А Титов? Что, если этот весьма черствый товарищ всерьез любит Лидию Андреевну? Что тогда? Ему-то как дальше жить?

— Не знаю, — удрученно сказала Лена.

— Не думали… Не знаете… — усмехнулся Алексей. — Тогда зачем же нужна ваша правда Титову и Лидии Андреевне, если вы не знаете, что им дальше делать, как жить?

— Ну, а вы-то знаете? — обиделась Лена.

— Нет, не знаю. Вот видите, Леночка, как это не просто — говорить людям правду, особенно если хочешь помочь им.

— Что же теперь делать, Алексей Николаевич? — Лена взволнованно смотрела на Кузнецова. — Ведь дальше все пойдет еще хуже. Знаете, когда в школе услышали о том, что Мельникова подала на Быстрова в суд, Евгения Викторовна и многие учителя страшно перепугались за судьбу мальчика.

— Хотя пугаться надо было значительно раньше, — заметил Алексей. — Но раз уж дошло дело до суда, то надо не охать и ахать, а помочь и себе и суду понять, что же, собственно, происходит с Быстровым.

— Хорошо бы, Алексей Николаевич, если бы вы побывали у нас в школе, — сказала Лена. — На той неделе будет педагогический совет, и разговор наверняка зайдет о Быстрове.

— Если вы будете, то приду, — улыбнулся Алексей. — Одному что-то боязно. Уверен, стоит мне только переступить порог учительской, как я сразу оробею и стушуюсь.

— Как когда-то, — смеясь, спросила Лена, — когда вас вызывали на педсовет для очередной головомойки?

— Угадали… Послушайте, Лена, а не прокатиться ли нам на речном трамвае?

— Как когда-то? — снова спросила Лена.

— Когда же? — удивился Алексей.

— Неужели забыли? Еще до войны мы как-то всем отрядом во главе с нашим строгим вожатым Алексеем Кузнецовым катались по Москве-реке на речном трамвае. Я даже помню, как вы кричали тогда каждые пять минут: «Ребята, ребята, не перевешивайтесь через борт! Это опасно!» Вспомнили?

— Вспомнил! — радостно воскликнул Алексей. — Кажется, что это было лет сто назад.

— Или чуть-чуть поменьше, — рассмеялась Лена. — Но вы и теперь такой же. — Она сурово наморщила брови и, подделываясь под голос Алексея, сказала: — Лена, Лена, не говорите людям, что они плохие, если сами не знаете, как им стать хорошими. Это опасно.

— Очень, очень опасно для тех, кто вас слушает, — подхватил Алексей. — Ну, Леночка, а теперь шагом марш к пристани!

Было уже поздно, и речной трамвай отвалил от пристани всего с двумя пассажирами — Алексеем и Леной.

Штурвальный, выглянув из будки, подмигнул им: «Понимаю, мол, любовь», — и с треском задвинул стекло.

— А вот и неправда! — озорно крикнула штурвальному Лена.

Рискуя свалиться за борт, она потянулась рукой к воде.

19

Москва засыпала. Ночь выдалась прохладная, наполненная короткими, стремительными ветрами, что налетали на огромный город со стороны Московского моря, неся с собой влажный, горьковатый, будто и впрямь морской воздух.

Один за другим гасли огоньки в окнах домов — тысяч и тысяч домов, протянувшихся в бесконечном сплетении улиц на многие километры. Постепенно погружался в темноту и дом, где жил со своей матерью, бабушкой и отчимом Коля Быстров.

Но вот в семье Быстровых как раз в эту ночь не спали.

— Вспомни, Дмитрий, — тихо говорила Лидия Андреевна мужу, — вспомни, как боялась я, когда выходила за тебя замуж, что ты не сумеешь заменить моему мальчику отца…

Зябко кутаясь в платок, подобрав под себя ноги, она забилась в самый угол дивана, точно хотела сейчас быть как можно дальше от мужа, который, чувствуя ее отчужденность, сидел на самом краешке диванного валика, сидел сгорбившись, подперев рукой опущенную голову, в нелепой и жалкой позе врасплох застигнутого бедой человека.

— Да, да… — глухо отозвался он на слова жены. — Но разве я не хотел?

— Ты хотел! — с горечью сказала Лидия Андреевна. — Ты хотел… чтобы мы все поскорее забыли о Владимире. Ты сердился, когда я или мать вспоминали о нем… да, да, не качай головой, это так. Ты даже фотографию его, что стоит на столе сына, хотел было убрать куда-нибудь подальше от глаз. Зачем, зачем это тебе понадобилось?

— Но пойми, Лида, пойми!.. — Титов расправил плечи и поднялся.

— Что? Что должна я понять?

— Мне казалось… — неожиданно сухо и громко сказал Титов. — Мне казалось, что ты вышла за меня замуж не только для того, чтобы Дмитрий Алексеевич Титов заменил твоему сыну погибшего отца, а потому, что я сам, понимаешь, сам хоть немножечко тебе дорог!

— Мне трудно говорить сейчас о моих к тебе чувствах, Дмитрий, — устало качнула головой Лидия Андреевна. — Но вот что я тебе скажу… Прошлое не выкинешь, как старую, заношенную вещь, особенно если ты была прежде счастлива… — Испугавшись, что муж перебьет ее, Лидия Андреевна поспешно протянула вперед руку, желая опередить готовые сорваться с губ Титова слова. — Нет, нет, дай мне договорить. — Она задумалась, так и застыв с осторожно поднятой рукой.

А Титов, не сводя глаз с жены, напряженно ждал, что она ему сейчас скажет.