На тихой улице, стр. 23

— Мы бы убрали эту стену без всякого разрешения. Нечего было мешать.

— Стену бы вы убрали, дело ясное, — грустно согласился Князев. — Сломать стену — плевое дело, а вот кто в ответе бы остался? Князев, вот кто. Вам в мячик играть, а Князеву по шее получать. Нет, без разрешения не могу. Хоть убейте — не могу.

— Не знаю уж, по разрешению или без него, но стену эту мы разберем, — твердо сказала Лена. — Верно, очень верно говорил здесь Алексей Николаевич: пообвыкли да пригляделись мы к тому, что делается вокруг нас, и порой не замечаем самых вопиющих безобразий…

В это время, точно иллюстрируя слова Лены, во дворе раздались звон разбитого стекла, тревожные крики ребят и отчаянный женский возглас: «Опять выбили, ироды!»

— А как же с внуком-то моим, с Колей? — в воцарившейся тишине печально проговорила Анна Васильевна. Она с надеждой посмотрела на Кузнецова: — Вот говорите, что и для вас он не чужой, а судить собираетесь…

Алексей, не зная, что ему сказать сейчас Анне Васильевне, медлил с ответом.

— Да, да, вижу — многие упрекают меня за то, что я решила наказать Быстрова! — возбужденно произнесла Ангелина Павловна. — Но ведь у Володи сломана рука. Подумайте, у моего сына… — Ангелина Павловна уткнула лицо в платок и заплакала.

— Но как это случилось? — недоуменно оглядываясь по сторонам, спросила Евгения Викторовна. — Я же отлично знаю этих ребят. Быстров и Мельников всегда были неразлучными друзьями. Нет, просто ума не приложу…

Права, тысячу раз права была Евгения Викторовна, заговорив о том, как вредно устанавливать какие-то границы для учителей и для родителей в деле воспитания ребят.

«Верно, там, где проводятся такие границы, — думала Лена, — непременно случится какая-нибудь история вроде той, что произошла в жизни Коли Быстрова. Мальчик долгое время был предоставлен самому себе. Школа рассчитывала на семью, семья — на школу. И где-то буквально на пути между школой и домом Быстров оказался наедине со своим горем, со своей обидой, был лишен поддержки, совета взрослого друга».

Выступление Алексея, его неожиданный для многих поворот разговора, когда во всем своем неприглядном виде возник перед глазами собравшихся в клубе жильцов двор их дома, — все это не могло не найти здесь горячего отклика.

Самые неожиданные ораторы выходили сейчас на сцену клуба. Попросила слова и Анна Васильевна. Должно быть, это было ее первое публичное выступление за всю жизнь. Страшно волнуясь, не зная, куда девать руки с дрожащими, точно перебиравшими петли вязания пальцами, Анна Васильевна рассказала о том, как она и еще несколько стариков высадили во дворе два десятка молодых лип, разбили несколько цветочных клумб. Анна Васильевна хотела рассказать собравшимся о своем горе, о беде, что стряслась с ее внуком, о Дмитрии Алексеевиче Титове, за которого недавно вышла замуж ее дочь, а рассказывала про деревья и цветы, но все понимали ее и сочувствовали ее горю.

— Вот если б сил у нас, стариков, было побольше — заключая свое выступление, сказала Анна Васильевна, с укором поглядев на управляющего домом, который тут же с привычной готовностью развел руками. Впрочем, общее оживление коснулось и его. Он даже забыл на время про свою выразительную жестикуляцию и, разоткровенничавшись, признался собранию, что много лет кряду отпускались райсоветом на благоустройство их двора немалые деньги, да вот использовать эти деньги так и не сумели.

— Не осваивали… виноват… — умиляясь собственному чистосердечию, говорил Князев. — Есть, есть за мной грешок, дорогие товарищи…

Отец Лены, слушая все эти разговоры, только одобрительно похмыкивал себе под нос. Был он здесь человеком посторонним и выступать считал для себя неуместным.

Но, видать, и его встревожила какая-то дума, и, словно прикидывая что-то, старик нет-нет, да и бросал быстрые взгляды в окно, за которым, погружаясь в вечерний полумрак, лежал во всей своей неприглядной красе огромный и шумный двор.

15

Пока в клубе продолжалось собрание, жизнь на дворе шла своим чередом.

Солнце уже скрылось за высокими стенами, и во дворе быстро сгущались сумерки.

Только лишь унялся шум, вызванный неудачным полетом мяча, отскочившим от ноги какого-то юного футболиста прямо в оконное стекло, как снова завязалась между ребятами жаркая схватка и снова азартные «Пас! Гол! Штука!» огласили воздух.

Коля Быстров вышел из дверей своего подъезда, глянул в далекий угол двора, где возились около машин шоферы, и, не найдя того, кто был ему нужен, направился к проходу на улицу.

— Сыграем? — крикнул ему стоявший «в воротах» — между двух кирпичей — паренек с всамделишными вратарскими щитками на коленях.

— Играй, играй, дыра! — отмахнулся Коля.

— Мастер спорта! — обиженно сказал паренек. — Зазнался!

— Что?! — метнул на него взгляд Быстров, собираясь проучить мальчугана за непочтительность, но раздумал и побрел дальше.

Во двор, отрывисто сигналя, въехала машина Симагина. Коля увидел Симагина за рулем и побежал наперерез машине, уже тормозившей у дверей гаража.

— Здорово! Как живешь? — выходя из машины, дружески хлопнул рукой по плечу Быстрова Симагин. — Ну, что нос повесил?

Коля не ответил.

— Да, брат, дела!.. — сказал Симагин, замыкая машину. — В суд на тебя подала моя хозяйка. Заварил кашу. И чего это вы не поделили, дружки-пирожки? За что ты его? — Симагин был весел, довольно щурил свои маленькие со смешинкой в зрачках глаза.

Небрежно расстегнутый на груди китель и сдвинутая на затылок кепчонка с крохотным козырьком отлично довершали весь его облик — добродушного, простецкого парня из тех, кто так всегда нравится ребятам, особенно если такой вот хороший и простой парень умеет водить машину, да еще из бывших военных моряков.

— Значит, было за что, — не глядя на Симагина, отозвался Коля.

— «Было, было»! Вот засудят, тогда будешь знать. Учти первую заповедь, парень: не попадайся! А ты, как куренок, сам голову подставляешь.

— Николай! — услышал вдруг Коля такой знакомый ему спокойный, негромкий голос.

Мальчик обернулся и увидел приближающегося к нему отчима.

Как и всегда, Титов был безукоризненно одет, подтянут, нетороплив. Как и всегда, движения его были легки и будто наперед продуманы до мельчайших подробностей: и этот вот приветственный кивок головой, которым он наделил Симагина — короткий, суховатый, и этот пружинистый шаг, и даже небрежно заложенная за спину рука. Спокойная улыбка, спокойный, приязненный взгляд, обращенные к мальчику, улыбка и взгляд, несколько не вяжущиеся с холодноватым «Николай».

— Почтеньице Дмитрию Алексеевичу! — приподнял свою замасленную кепочку Симагин. — А мы тут с вашим пасынком по автомобильным делам беседуем.

— С моим сыном, — поправил Симагина Дмитрий Алексеевич. — Николай, — обратился он к мальчику, — ну сколько же раз мы будем обсуждать один и тот же вопрос?

И опять под его спокойным и вовсе не строгим взглядом Коле стало не по себе, и снова вспыхнуло в нем пригасшее было чувство враждебности к отчиму.

— Через несколько дней начало занятий, — продолжал между тем Дмитрий Алексеевич, — а ты и не подумал взять в руки учебник и не подумал повторить кое-что из пройденного, хотя с немецким, например, у тебя явно неблагополучно.

— Еще назанимается, назубрится, — благодушно сказал Симагин. — Эка беда — немецкий!

— Вот именно, «эка беда», — не возвышая голоса, кивнул Дмитрий Алексеевич. — Эка беда! На молодого человека подали в суд. Молодой человек озабочен стяжать себе лавры хулигана. Больше того, мой сын не желает…

— Я не сын вам! — чуть слышно произнес Коля. — И я не хулиган… Я…

— Ты сын моей жены, Николай, — печально покачал головой Дмитрий Алексеевич. — И поверь мне, мой дорогой…

— Нет, я не хулиган! — загораясь гневом, повторил Коля.