Колька и Наташа, стр. 42
Еще недавно, расставаясь, Каланча заявил о нежелании покинуть беспризорников и вдруг явился и вызывает Кольку.
Что-то случилось и, должно быть, важное.
Ребята выбежали из дома.
Во дворе Колька и Наташа никого не увидели. Они устремились на улицу — нет Каланчи.
Тогда Колька закаркал:
— Кар-р, кар-р!
Наташа подняла брови:
— Зачем ты так?
— Сейчас увидишь, — ответил Колька и снова принялся за свое.
Незаметно к ним подкрался Каланча и хлопнул Кольку по плечу. Не дав ребятам опомниться, он потянул Кольку за собой:
— Девчонка пускай здесь останется.
Но девчонка и не собиралась оставаться.
— Ты почему меня все: девчонка да девчонка? — строго спросила она. — У меня имя есть, да!
Каланча неторопливо вытер нос. Понимая, что Наташа так просто не оставит их, он разрешил:
— Ладно, слушай, только язык прикуси, а то — сама знаешь — всыплю!
Наташа вспыхнула и вызывающе тряхнула косичками:
— Попробуй!
Для разговора Каланча выбрал сеновал.
Колька с Наташей с нетерпением ожидали рассказа.
Убедившись, что никто их не подслушивает, Каланча опустился на коленки и сказал:
— Когда вы смылись с баржи, я узнал, что Владькин отец, как его…
— Карл Антонович, — поспешно подсказал Колька.
— Он самый. Так вот он нанял косоглазого и второго, чтобы они сегодня вечером угнали в степь четырех его рысаков, которых забирают в армию.
— Ну и что? — спросил Колька.
Каланча вскочил на ноги и яростно замахал руками:
— Ты что, обалдел? Лошади же для Красной Армии! Помешать надо гадам и проучить зараз Карла Антоновича и косоглазого. У меня до сих пор все болит от его кулаков. Воровать заставляет.
Колька тоже стал.
— Пошли в милицию. Там все расскажем.
— В милицию я не ходок. Ну ее! Она еще и меня заодно сцапает.
— А может быть, к Глебу Дмитриевичу? — в раздумье произнесла Наташа.
— К нему? — Вася молча жевал соломинку.
— Он тебя уважает, — настаивал Колька.
— А ручки? Брось, друг ситный.
— Да ты послушай, Каланча. Мы хотели их снять и снести на дачу, а Глеб сказал: «Не трогайте без Васи. Он эти ручки забрал, он их и вернет. Я в него верю».
Лицо Каланчи выражало сомнение.
— Ну, что с тобой? — толкнула его Наташа.
Каланча не обратил на нее внимания и спросил у Кольки:
— А ты не врешь? Хотя он по-другому и сказать-то не мог. Знает, небось, чего Каланча стоит. Ладно! Пошли к матросу. Только я не насовсем. Помогу и до свиданьица.
Они быстро спустились с сеновала.
Глава 23. «Смотреть в оба»
Последнее время Глеб Дмитриевич был очень занят. Он помогал военкому в мобилизации лошадей.
Сейчас матрос нервничал и выходил из себя. Еще бы! Барышники угнали хороших лошадей в степь, оставив для Красной Армии малопригодных.
— Жулики и воры, — ругался Костюченко, идя к Шинделю.
И тут матрос встретился с ребятами. Каланча, заикаясь, рассказал о разговоре, услышанном на барже.
Глеб Дмитриевич слушал его, изредка приговаривая: «Так-так».
— Ясно. Во-первых, спасибо тебе, Вася. Во-вторых, не волнуйся, я как раз иду к Шинделю по этому делу.
— Возьмите и меня, — попросил Колька.
— И меня, — поддержала Наташа.
— Вы как хотите, а я к нему не ходок, — сказал Вася, но про себя решил: «Пойду, если пойдут Колька и Наташа, а там…» Но что будет «там», он еще не представлял.
Минут через тридцать они достигли Владькиного дома.
Глеб Дмитриевич поздоровался с Карлом Антоновичем.
— Насчет лошадок зашли к вам, гражданин.
— Лошадок? — Карл Антонович поправил поддевку, осторожно, словно гадюку, взял в руки предъявленный ему Глебом документ и пригласил.
— Проходите в конюшню.
В чисто убранной конюшне находилось четыре рысака.
Ласково похлопывая по крупу рослого жеребца, Карл Антонович деланно беззаботно проговорил:
— Лесок! Орловский рысак. Второго такого а езде не сыскать. Да один недостаток…
— Какой? — полюбопытствовал Глеб.
— Страдает порочным разметом передних ног.
Ребята устремили глаза на передние ноги великолепного животного и ничего не могли увидеть. Перед ними был статный сильный конь шоколадного цвета в яблоках, с дымчатым хвостом и гривой.
— А который в углу, Сокол, кабардинской породы. Тоже внешность одна.
— А что у него? — спросил Глеб Дмитриевич.
— Передние ноги сближены в запястных суставах и характер недобронравный. Вон я ему из каких толстых досок перегородку сколотил. А то беда!
Молодой караковой масти жеребец, о котором упомянули, нетерпеливо бил копытом. Все в нем нравилось Кольке: и черные ноги, и туловище, и голова с рыжими подпалинами на конце морды, и живые, выразительные глаза.
«Эх, прокатиться бы!» — мальчик осмотрелся, нет ли лошади, которая понесла их в фаэтоне, но не увидел ее.
Карл Антонович и Костюченко переходили от одного животного к другому. В каждом из них Шиндель находил какие-то болезни.
Глеб Дмитриевич молчал. Его поведение злило ребят. Они хотели, чтобы он накричал на Шинделя, одернул его за то, что тот хитрит, не желая отдать лошадей в армию. Беспокойство все сильнее охватывало ребят. Уж не удалось ли Карлу Антоновичу провести Глеба? Ведь он, все-таки, «не сухопутный человек» и в лошадях не разбирается.
Коля, улучив удобный момент, дернул Глеба за китель, как бы говоря: «Что это вы заслушались Шинделя!» Матрос сделал вид, будто ничего не заметил.
— Послушаешь вас, — непривычно тихо начал разговор Глеб, — и диву даешься. К чему такую видимость держите? Чистый извод денег на корм. Они же ни к чему не пригодны, эти красивые клячи. Для фаэтона и только. Колясочку свезти! Да. А в кавалерии какой из них толк.
«Что говорит Глеб? Сейчас он откажется от лошадей», — в панике подумал Колька. Наташа горестно вздохнула. Каланча яростно сплюнул.
— И думаю я, — лукаво посматривая на расстроенные лица ребят, — продолжал матрос, — и думаю, тяжеленько вам. Мало ведь сейчас кто ездит в коляске.
— Это верно, тяжело. Благодарствую. Поняли вы меня, — отозвался Карл Антонович, — с трудом на корм зарабатываю. Прошу не обидеть, ради первого знакомства отобедать с семьей. Тут у меня один разбойничек завелся — петушок, горластый черт. Как уважаете — в отваренном виде или стушить с капусткой? Афанасьевна, — крикнул он жене, — поджарь-ка петушка-разбойника, не забудь огурчиков и грибков и всего прочего. Грешным делом, гражданин матрос, не знаю, как вас величать, люблю, гм-да, выпить и закусить.
— И думаю я, — продолжал матрос, дождавшись, когда Карл Антонович умолк, — хорошо бы помочь вам. — Он посмотрел на лошадей. — Мучаетесь вы с ними.
— Благодарствую, премного благодарствую…
— Заберем-ка мы этих кляч. Избавим вас от тягостей.
Матрос говорил спокойно, но Шинделя всего передернуло: он понял, что лошадей ему больше не видать.
Он сгорбился и побрел в дом.
— А вам, ребята, — деловито продолжал матрос, — придется пока побыть здесь, постеречь лошадок. Скоро подошлю замену. А вечером уведем скотину. Колю назначаю старшим, Наташу его помощником, а Васю связным. В случае чего — в ревком. На вахте смотреть в оба! В конюшню никого не пускайте.
Матрос удалился.
Карл Антонович, по-старчески шаркая ногами, поднялся на крыльцо и прикрыл за собой дверь. Глаза его горели ненавистью.
Глава 24. Картошка
Сидя на арбе, переговариваясь, ребята не сводили взгляда с конюшни.
Дети не видели, как Шиндель мрачно наблюдал за ними из-за занавески. «Не увел коней в степь, не спрятал от большевистского глаза. Опростоволосился, прозевал, и все из-за косоглазого, чтоб ему совсем ослепнуть, а заодно, и голову потерять», — мрачно рассуждал Шиндель.