Тихоокеанский водоворот, стр. 27

Он посмотрел на Питта туманным взглядом, лицо было искажено от боли.

—   Вы вернулись?

—   Потерял голову, — с напряженной улыбкой ска­зал Питт. — Соберитесь: я выдерну гарпун. — Он су­нул маузер за пояс и более удобно прислонил Боланда к фальшборту, постоянно оглядываясь, не показались ли новые убийцы. Взялся за древко обеими руками. — Приготовьтесь. На счет три.

—   Быстрее, садист! — велел Боланд; его глаза бы­ли полны боли.

Питт взялся крепче и сказал:

—   Раз.

Поставил ногу Боланду на грудь.

—   Два.

Собрался с силами и резко дернул. Красное от крови древко выскользнуло из плеча Боланда.

Боланд со стоном рухнул ничком. Потом снова оперся на переборку и остекленелыми глазами посмотрел на Питта.

—   Сукин сын! — пробормотал он. — Вы не сказа­ли «три».

Глаза его закатились, и он потерял сознание.

Питт бросил древко, с которого капала кровь, за борт и взвалил безжизненное тело Боланда на плечо. Низко пригнувшись, он побежал, быстро, насколько позволяли тяжесть его ноши и подгибающаяся нога; люки грузовых трюмов и погрузочные краны он ис­пользовал как укрытия. Дважды он замирал, отчетли­во слыша в тумане шаги. Ошеломленный, теряя силы, он заставлял себя идти, зная, что, если не поднимет вертолет с палубы «Марты-Энн», погибнут еще один­надцать человек. Дыхание, когда он добрался до вер­толетной площадки, вырывалось у него болезненны­ми толчками.

—   Питт идет, — выдохнул он так громко, как по­зволяли измученные легкие.

Сильные руки лейтенанта Харпера сняли Боланда с плеча Питта и перетащили бесчувственного коммандера в кабину. Питт достал маузер из-за пояса, прицелился в сторону носа и стрелял, пока на палубу не вылетела последняя гильза. Тогда он поднялся в кабину и сел на место пилота, уверенный, что сделал все возможное.

Не закрепляя ремень безопасности, он осторожно начал увеличивать обороты, пока грохот вращающих­ся лопастей не стал очень громким, а посадочные са­лазки не оторвались от площадки. Вертолет поднялся в тумане на несколько футов, Питт чуть накренил его и покинул «Марту-Энн».

Отлетев от корабля, Питт не отрывал взгляда от указателя поворота и крена, пока маленький шарик не застыл в центре шкалы. «Где небо? — мысленно кри­чал он. — Где? Где?»

Неожиданно небо открылось. Вертолет вылетел в освещенное луной пространство. Питт набрал высоту, рев винтов перешел в вой, и машина, как летящий домой альбатрос, выровняла алюминиевый клюв и погналась за своей тенью, приближаясь к далеким зе­леным пальмам Гавайских островов.

Глава 12

Генри Фуджима, последний представитель уми­рающей династии, был из четвертого поколения японо-гавайцев. Его отец, отец отца и отцов дед — все были рыбаками. Сорок лет в хорошую погоду Генри на самодельном сампане упрямо ловил тунца. Теперь флот сампанов, многочисленных на Гавайях на про­тяжении многих лет, исчез. Растущая конкуренция со стороны международных рыболовецких компаний и рыболовов-любителей сделала свое дело. И только Генри протыкал своим бамбуковым шестом верхнюю кожицу великого Тихого океана.

Он стоял на кормовой банке своего маленького суденышка, прочно упираясь босыми ступнями в древесину, за много лет выпачканную тоннами пойман­ной рыбы. Забросив удочку в утренние волны, он ду­мал о днях, когда рыбачил с отцом, с тоской вспоми­нал угольный запах японской жаровни-хибачи и смех, с которым бутылки передавали от сампана к сампану: лодки на ночь останавливали и привязывали. Он за­крыл глаза и увидел лица давно умерших людей, ус­лышал навеки умолкнувшие голоса. А когда открыл, увидел пятнышко на горизонте.

Он смотрел, как пятнышко растет и превращается в корабль, большое старое корыто, идущее по морю. Генри никогда не видел, чтобы старое торговое судно резало волны так быстро. Судя по белой пене, доста­вавшей до иллюминаторов, скорость корабля при­ближалась к двадцати пяти узлам. И тут он замер.

Судно шло прямо на Генри. Он привязал рубашку к рыбацкому шесту и принялся лихорадочно размахи­вать им. И в ужасе наблюдал, как над ним вырастает корпус, словно чудовище, готовое проглотить муху. Он кричал, но никто не показывался за высоким фальшбортом; мостик был пуст. Беспомощный и оше­ломленный, Генри застыл. Большой, изъеденный ржавчиной корпус ударил по его сампану и превратил суденышко в груду деревянных обломков.

Генри барахтался под водой, обросшие ракушка­ми плиты изрезали ему руки, винты взбивали воду, и только ценой отчаянных усилий Генри удалось увер­нуться от их страшных лопастей. Вынырнув, он глотал воздух среди волн, поднятых судном. Но ему удалось держать голову над водой, медленно перебирая нога­ми и стирая соленые брызги с глаз; кровь текла из из­резанных рук.

Было уже десять утра, когда Питт оказался в сво­ем номере. Он устал, и когда закрывал глаза, их жгло. Он слегка прихрамывал, левую ногу ему заново перевязали, но, кроме того, что тело затекло, он ничего не чувствовал. И больше всего на свете ему хо­телось лечь в постель и забыть о последних двадцати четырех часах.

Он не подчинился приказу и не высадил экипаж «Марты-Энн» ни в Перл-Харборе, ни на военном аэродроме Хикам-Филд. Вместо этого он аккуратно по­садил вертолет на лужайку в двухстах ярдах от входа в отделение скорой помощи военного госпиталя «Три- плер», огромного бетонного здания на холме над юж­ным берегом Оаху. И дождался, пока Боланда и моло­дого раненого моряка отвезут в операционную и нач­нут операции. Только тогда он позволил военному врачу зашить разрезы на ноге. Затем незаметно исчез через боковой выход, остановил такси и мирно про­дремал всю дорогу до пляжа Вайкики.

Но проспал в мирном покое своей постели не больше получаса: кто-то заколотил в дверь. Вначале стук казался далеким эхом за пределами сознания, и Питт старался не обращать на него внимания. Потом встал, с трудом добрался до двери и открыл.

В страшно испуганной женщине есть необычная красота, как будто некий животный инстинкт делает ее особенно живой. На ней было короткое платье-рубашка муумуу, вышитое красными и желтыми цветами и едва доходящее до бедер. Карие глаза, гля­девшие на Питта, были круглые, темные и полны страха.

Несколько мгновений Питт стоял не шевелясь, потом сделал шаг в сторону и пропустил ее. Адриана Хантер вошла в его номер, обернулась и бросилась ему в объятия. Она дрожала и дышала прерывисто и со всхлипом.

Питт крепко обнял ее.

—   Адриана, ради Бога.

—   Его убили, — всхлипнула она.

Питт отстранил ее на расстояние вытянутой руки и посмотрел в опухшие от слез глаза.

—   Ты о чем?

Из нее посыпались слова.

—   Я лежала в постели с... с другом. Они влезли через окно террасы, втроем, очень тихо... Мы поняли, что они в комнате, когда было уже поздно.

Он пытался сопротивляться, но они принесли с собой странные пистолеты... бесшумные. Господи, они стреляли в него дюжину раз. Его кровь была по­всюду. Ужас.

Она дрожала. Питт подвел ее к дивану, продолжая крепко держать.

—   Я закричала, убежала в туалет и закрылась, — продолжала Адриана. — Они смеялись, стояли за две­рью и смеялись. Они решили, что я в ловушке, но туа­лет был с двумя входами. Второй — из гостевой спальни. Я схватила с крючка халат и убежала через окно гостевой спальни. Не хотела идти в полицию. Боялась. Хотела позвонить папе, но в его кабинете сказали, что с ним нельзя связаться. К тому времени я уже была в панике. Мне некуда было идти, не к кому обратиться, и я пришла сюда.

Адриана ладонью вытерла глаза. Стояла она про­тив света, и Питт видел, что под муумуу на ней ниче­го нет.

—   Это кошмар, — прошептала она. — Кошмар, мерзость, ужас. За что они его убили? За что?

—   Сначала самое необходимое, — мягко сказал он. — Иди в ванную и умойся. Твои тени для век — на подбородке. Потом расскажешь, кого они убили.

Она отодвинулась.

—   Не могу.

—   Не глупи! — прикрикнул он. — У тебя в кварти­ре труп. Как ты думаешь, долго это будет тайной?