Товарищи, стр. 7
Мазай понял, что упорствовать дальше бесполезно.
Молча достал из кармана ключ и нехотя протянул его мастеру.
— Положите на стол.
Селезнев прошелся по комнате и остановился против Мазая, глядя на него в упор из-под нахмуренных бровей.
— Василий Мазай, о вас я думал лучше. Гораздо лучше… Оказывается, вы можете лгать, да еще глядя человеку в глаза.
— Но, товарищ мастер, этот ключ…
— Замолчите! И не пытайтесь оправдываться. Ложь ничем нельзя оправдать. Запомните, Мазай, на всю жизнь: человеку солгавшему, человеку, способному на ложь, люди не верят. И правильно делают: такой человек не имеет чести. Ясно? А что такое человек без чести? Вы знаете, Мазай? Это чужак, вреднейший элемент. Вы понимаете меня? Или нет?
— Понимаю… Но, товарищ мастер, у меня дело-то совсем пустячное, простой ключ… И все! Ключ…
— Дело не в ключе. Сам факт говорит за себя — вы солгали… Позорный факт. Человек, обманувший сегодня на малом, завтра может обмануть на большом. Совесть надо не забывать, честь свою беречь! И пока оставим этот разговор. Сегодня соберите, а завтра утром сдайте швейцару ключи всех ваших товарищей.
— Товарищ мастер…
Селезнев пристально посмотрел на Мазая:
— Может, и у них нет?
Мазай отвел взгляд в сторону.
— Есть, товарищ мастер. Завтра сдам.
По всему виду Мазая, по спокойному тону его голоса Селезнев понял, что не дошли его слова до сознания Мазая.
— Надо было самому догадаться. Так. А теперь послушайте, зачем я вас вызвал. К нам переводят несколько ребят из Сергеевки. Трое зачислены в восьмую группу. Остальные шесть — в девятую. Так вот, одного паренька поместим в вашу комнату.
— В нашу? Тесно же будет!
— В тесноте, да не в обиде. А если правду сказать, так никакой тесноты у вас и нет… Так вот что, Василий Мазай: вы староста в восьмой группе, староста в своей комнате, — проследите за тем, чтобы новых ваших товарищей приняли по-хорошему. Это мое вам особое поручение. Очень важное. И я хочу, чтобы вы поняли это. Как думаете, справитесь с заданием?
— Да я что? Как ребята. Ну, конечно, если ваше приказание, то в обиду новичков не дам. Уж тут будьте уверены, товарищ мастер: подкручу гайку до отказа. Вот только в комнату к нам не вселяли бы… Мы привыкли вчетвером…
— Обязательно вселим. Иначе нельзя… И вы напрасно пытаетесь возражать. Надо думать не только о себе… А теперь я хочу поговорить с вами насчет этих самых «гаек», которые вы любите «подкручивать». С умом надо все делать. Вы знаете, если гайку подвинчивать без толку, можно резьбу сорвать или болт свернуть.
— Ну что ж, я понимаю, товарищ мастер.
— Понимать мало — надо делать. О людях судят по поступкам… Вот была у меня сейчас Писаренко…
— Вы ее пустили в город?
— Отпустил. Оказывается, Мазай, вы всех гоняете на консультации. А зря. Пусть идут тс, кому нужно. Остальные могут заниматься другими делами. А вы всех под одну гребенку. Надо понимать людей и самому быть человеком, а не бюрократом.
В КИНО
Нелестный отзыв Селезнева о Жабине смутил Олю. Почему мастеру не нравится Жабин? Почему? Ответа не находилось… Не вернуться ли назад? Прийти к мастеру и сказать: передумала. Бывает в училище кино, и хватит. Мастер, конечно, похвалит. Ну, а как Жабин? Он будет ждать. Обидеться человек может: дала слово — и обманула, не пришла. Обманывать очень плохо, хуже ничего не бывает. А Жабин, хотя и не нравится Дмитрию Гордеевичу, — ничего парень. Веселый, балагур, с ним никогда не скучно. И говорит он очень интересно, как никто в училище не говорит: по-одесски. И потом, он же свой, из одного училища. Не только сам не обидит, а может даже заступиться, если чужие мальчишки задирать начнут. Нет, подводить Жабина не стоит.
Оля свернула на Советскую улицу. Кино «Октябрь» было совсем рядом. Несмотря на мороз и вьюгу, у освещенного входа в кино стояла группа ребят. В центре их невысокий паренек, как и все обсыпанный снегом, что-то рассказывал, забавно жестикулируя, а слушатели безудержно хохотали.
В рассказчике Оля сразу же узнала Жабина. Она решила пройти мимо ребят, не сбавляя шага, и, если Жабин не заметит, свернуть за угол, а там — домой. И никакого кино! Но Жабин увидел Олю и, растолкав ребят, побежал к ней.
— Оленька! — закричал он во весь голос. — Вы же ничего себе не представляете, как я вас жду! Прямо все глаза насквозь просмотрел, и нигде ничего похожего на вас. Только холод и мрак кругом.
Жабин хотел взять Олю под руку, но она отстранилась:
— Не надо. Не люблю.
— Если «не люблю», то пусть будет «не люблю», — согласился он и вдруг всплеснул руками. — Оленька, а вы знаете, сколько на вас снегу?! Больше, чем на всей Советской улице. Клянусь! — Он сорвал с головы шапку и начал ею стряхивать снег с Олиной шинели.
— Вася! Вы что?! Наденьте шапку — простудитесь, — отбиваясь, уговаривала Оля.
— Не простужусь. У меня голова огненного цвета, ей мороз не страшен. Знаете, как про рыжих говорят? Рыжий-пламенный, сожжет дом каменный. Температура.
На них уже начали поглядывать прохожие, а друзья Жабина, выстроившись в шеренгу, поджидали их и перешептывались. Оле было неловко и вместе с тем приятно. С мальчишками ей приходилось и ссориться и драться, иной раз они грубо задевали ее на улице… Приходилось ей и дружить с ребятами, но такого внимания со стороны мальчика, какое сейчас, при всех, проявил к ней Жабин, Оле еще никогда не приходилось видеть…
В фойе было немного народу, по все стулья оказались занятыми. Жабин сунулся было туда-сюда — ничего не выходило. И вдруг он увидел знакомого парнишку, сидевшего в дальнем углу, почти у самого буфета.
— Оленька, вы ничего особенного не будете иметь, если я отлучусь ровным счетом па полминутки? Подойду вон к тому задумчивому юноше.
— Пожалуйста, я вот тут постою.
— Ну, и знаменито!
Жабин подошел к приятелю.
— Ты можешь выручить друга? — спросил он, опустив руку на плечо собеседника.
— А в чем дело? Наверно, придумал что-нибудь?
— Клянусь совестью, ничего не придумывал. Уступи стул. За мной не пропадет: я тебе могу у сестры выпросить пропуск в кино. Ручаюсь!
— Не торгуйся — не купишь.
— Так не мне ж стул! Я могу весь вечер на одной пятке простоять… Девчонка со мной — вон, видишь? Беленькая.
— Значит, хочешь покультурнее? Ну-ну, давай.
На освободившийся стул Жабин положил фуражку и помчался к Оле:
— Оленька, я стул вам отвоевал. Пошли!
Оля села.
— Пить не хочется?
— Нет, — ответила Оля.
— Морсу?
— Все равно. Я правду говорю — не хочу пить.
— Тут морс потрясающий. Может, хлебнете глото-
чек? Просто так, для удовольствия. Оленька, ну я прошу вас!
Хотя Оля наотрез отказывалась, Жабин сбегал в буфет и принес стакан розовой мутноватой жидкости:
— Берите, пейте!
Оля продолжала отказываться.
— А вы знаете, что я могу сделать с этим морсом, если не станете пить? Возьму и при всех вылью его себе на голову. Не верите?
Хотя Жабин говорил очень убедительно, Оля не поверила, но не стала возражать ему. Она молча взяла стакан и с неохотой выпила.
Она все больше и больше убеждалась, что Жабин хороший парень, куда лучше многих из знакомых ей ребят. Нет, видимо, Селезнев ошибается, он не знает, какой славный на самом деле этот рыжий мальчишка из Одессы.