Товарищи, стр. 61
БАКЛАНОВ ДАЁТ ОТПОР
— Дмитрий Гордеевич, пойдемте к нам, — пригласил Селезнева Жутаев.
— Посмотрите, где мы живем, — поддержал Мазай.
— Пойдемте! Иль, может, у вас есть дела?
— Нет, сейчас я свободен. С охотой пойду. Я и к тебе, Бакланов, зайду. Обязательно. Угощать есть чем? Пироги будут?
Бакланов растерялся. Он знал, что мать сегодня не затевала теста.
— Насчет пирогов, товарищ мастер… — смущенно начал он. — Завтра маманя…
— Завтра? Спасибо! — шутливо отпарировал Селезнев. — Есть такой рассказ о цыгане: он все «завтраками» лошадь кормил, пока та ноги не протянула.
— Так я… — начал было Егор.
Но мастер его прервал:
— Насчет пирогов я, конечно, шучу. А вот зайти посмотреть, как ты живешь, обязательно зайду. Не возражаешь?
— Что вы, товарищ мастер! И маманя будет рада и дедушка. Только они вечером дома бывают. Поздно, когда уже совсем на улице стемнеет.
— А я вечером и зайду. Маму твою я уже видел, но поговорить вдосталь так и не удалось.
— Вы разве знаете ее?
— А как же! Познакомились, когда она проведывать тебя приезжала. Можно сказать, старые знакомые.
— Как там наши поживают, товарищ мастер? — спросил Мазай. — Что нового в группе слышно?
— Особых новостей нет. Хотя, пожалуй, и есть одна. На днях пятеро ребят из вашей группы подали заявления в комсомол. Первой подала Ольга Писаренко. Потом Сергей Рудаков. За ними Спивак, Лесничий и Ганькин. На днях на бюро райкома их принимать будут.
— А Колька Епифанов не подал заявления? — полюбопытствовал Мазай.
— Нет, не подавал.
— Значит, сколько же теперь у нас будет в группе комсомольцев? — в раздумье спросил Жутаев.
— Восемь. Уже можно создать свою комсомольскую организацию. Батурин вчера говорил: как только вернетесь отсюда, он поставит этот вопрос на комитете комсомола.
Весть о том, что его ближайшие друзья — Оля и Сережка — стали комсомольцами, неприятно поразила Мазая. Ему показалось обидным: подали заявление в его отсутствие, поспешили, будто обрадовались, что его нет. А ведь могли бы подождать его возвращения, особенно торопиться некуда, и уж если вступать в комсомол, так всей подгруппой, чтоб сразу все мазаевцы стали комсомольцами. Он почувствовал неприязнь к Ольге и Сергею. Смутная тревога овладела им. Если бы они были сейчас здесь, Васька так отчитал бы их, что навек запомнили бы… Он бы сказал им, что настоящие товарищи так не поступают. А может, и ничего бы не сказал, только взглянул бы на них вприщурку: все, мол, понятно, забыли про меня. Ну, и не нужно, без вас обойдемся.
Когда переходили мостик через овраг, мастер и Жутаев ушли немного вперед, а Бакланов и Мазан поотстали. Егор спросил:
— Когда вернемся, ты тоже запишешься в комсомол?
— В комсомол не записывают, а принимают… — пренебрежительно ответил Мазай. — Поживем — увидим, как оно и что. Необязательно же всем вступать в комсомол. Потом, мне вот еще что у них не нравится: нужно будет ходить па собрания, а там еще что выдумают. Так прикрутят — и не дохнешь.
— Может, и не прикрутят? Жутаев вон не жалуется.
— Чудак! У комсомольцев не положено жаловаться— живо за это нашлепают. У них, брат, не больно церемонятся. Слыхал я об этом. А вообще я еще не знаю, пока ие думал. Может, и вступлю. А что, разве, по-твоему, не подхожу в комсомол?
— Я об этом не говорю.
— А я думал, ты против.
Мазаю не поправилось, что Бакланов стал разговаривать с ним, как с равным, без малейшего оттенка почтительности. Нашел что спрашивать — видите ли, ему интересно, будет Мазай вступать в комсомол или пет! Тоже актив! Решив восстановить прежние взаимоотношения, он покровительственно похлопал Егора по плечу:
— Тебе бы, между прочим, тоже не мешало подумать. Приедем домой, я так поставлю вопрос, чтоб все в моей подгруппе вступили в комсомол. Все! Если надо комсомольцев, значит, надо. Пиши заявление, и никаких разговоров. Понял?
— Что тут не понять?.. А только мне сейчас нельзя.
— Брось — «нельзя»! Не наговаривай зря.
— А я разве наговариваю? Меня бы хоть в училище снова приняли. Того и гляди, исключат.
— Ноешь ты без конца, Бакланчик! Старое нечего вспоминать. Удрал? Удрал. Зато тут работал хорошо. Плохого ничего не скажешь. Ну, если взять сегодняшнюю плавку, так ты вел себя настоящим, передовым литейщиком. Будто всю жизнь стоял у чугуна. Даю слово! Даже смотреть было приятно. Верно говорю. Как только приедем в ремесленное, доложу директору полную характеристику. Клянусь! Не веришь?
— Я и сам доложу, — неожиданно для Мазая возразил Егор строгим тоном.
— Сам? Ишь ты! Ну, пожалуйста! Говори сам. Только я хотел помочь тебе, Бакланчик, потому как у тебя характер очень несмелый. Ты год прособираешься, да так ничего и не скажешь. Ну, а если не хочешь, не надо. Набиваться я не охотник.
Бакланов искоса взглянул на Мазая. Тот, видимо, совсем уже позабыл, как сбежал сегодня со своего поста, и держит себя, как всегда, независимо и на Егора смотрит свысока. Нет, Егор на этот раз не станет молчать, он больше не даст Мазаю обижать себя…
— Ты брось, Мазай, звать меня Бакланчиком.
— А что? Обижаешься? — удивился Мазай. — Чудной человек! Тут же ничего обидного.
— При чем тут обида! Сказал — не надо, значит, все. И насчет моего несмелого характера тоже брось. Мало ль что было? А больше не будет.
Это уж не только удивило, но и возмутило Мазая. Раньше Бакланов молча выслушивал замечания старосты, а теперь сказать ничего нельзя, каждому слову перечит. Мазай решил прикрикнуть:
— Ну, знаешь, нечего учить меня, о чем говорить! Не меньше твоего понимаем! Тоже мне умник нашелся!
Он хотел было уйти от Егора, но тот придержал его за рукав и очень тихо, но отчетливо сказал:
— Ты не спеши. Или напугался, как сегодня у вагранки? Героя из себя строишь, кричишь на всех, а сам… трус, трус! Вот ты кто! А мы, дураки…
Егор не докончил и почти бегом бросился догонять мастера и Жутаева. А Мазай остановился как вкопанный. Слова Бакланова ошеломили его. Эх, броситься бы сейчас за Баклановым, отозвать в сторону, да и припугнуть, как прежде: топнуть, вцепиться в него и так тряхнуть, чтоб у него зубы стукнулись. Да разве сейчас это сделаешь? Вон он идет себе спокойненько рядом с мастером и слушает, что Селезнев рассказывает. И Мазай внезапно остро почувствовал, что Бакланов навсегда ушел из-под его влияния: если на первых порах уважал, затем просто боялся, то сейчас у Егора не осталось ни того, ни другого. Он, видимо, считает, что и доверять Мазаю нельзя и дружить с ним не стоит. Вообще Бакланов совсем жутаевцем стал.
До Мазая донесся веселый голос Жутаева.
«Ничего, — подумал Мазай, — тут ваша взяла: вас двое, а я один. Вернемся в ремесленное — другая песня будет». Хотя он и пытался подбодрить себя, но веселей от этого не стало. Он побрел один. Немного погодя Жутаев и Бакланов пошли вдвоем, а Селезнев отстал от ребят и стал поджидать Мазая.
«Видно, шею мне хочет мылить, — с неприязнью подумал Мазай. — Ну-ну, давай! Наваливайтесь все сразу».
— Почему один плетешься? Может, устал? — спросил Селезнев, когда Мазай подошел к нему.
— Нет, не устал. Просто так.
Селезнев заглянул ему в глаза:
— Или на сердце неспокойно?
— Почему вы так думаете?
— Не скрывай, вижу. Ничего, Мазай, не расстраивайся. С кем такое не случается! Расплавленный металл— вещь серьезная, к нему люди постепенно привыкают. В панику не бросайся. Привыкнешь и ты.
— Товарищ мастер, да я и сейчас не боюсь! Вот теперь стараюсь вспомнить, как все вышло… а вроде и вспоминать нечего. Вот вы, может, думаете, что я неправду говорю…
— Ничего такого я не думаю. Да дело совсем и не в этом. По-моему, не тем ты занимаешься. Постарайся лучше запомнить, как плохо чувствует себя человек, если подвел товарищей. И еще запомни святое правило: в трудную минуту не о себе надо думать, а о товарищах. Так-то. А ты о них частенько забываешь…