Сказки давнего времени, стр. 15
Взял он девицу за руку и повел домой. А жил этот юноша со своей старой матерью и чтил мать, как святыню.
— А вот, мать, и невестка тебе, — сказал юноша, войдя с девицей в дом. — Слава Богу, сынок, — ответила мать и посмотрела на красавицу-девицу. Но старая и мудрая мать сразу почувствовала, что находится у невестки в устах.
Пошла невестка переодеваться, а мать говорит сыну:
— Красивую ты себе нашел жену, но только присмотрись, сын, не змея ли она!
Но сын чуть не окаменел от удивления: откуда его мать знает, что она была змеей? Злоба охватила его сердце, и подумал он: «а мать-то моя, безусловно, ведьма». И сразу возненавидел мать.
Начали они все втроем жить вместе, но очень скверная была эта жизнь. Невестка болтлива, озлоблена, строптива и прожорлива.
Был там утес, высотой до облаков, и невестка приказала как-то старухе принести ей для умыванья снега с вершины утеса.
— Нет пути на ту вершину, — говорит старуха.
— Возьми козу, пусть она тебя поведет. Там, где она вверх, там ты стремглав вниз, — говорит невестка.
Тут же был и сын и, чтобы только угодить своей жене, рассмеялся на эти слова.
Это так опечалило мать, что она немедленно отправилась на утес за снегом, потому что не жаль ей было жизни. Уже в пути хотела она попросить у Бога помощи, но передумала, сказав: «Увидел бы Бог, что сын мой никуда не годится».
Но Бог ей все же пришел на помощь, и она удачно принесла невестке снега с утеса из-под облаков.
На другой день приказывает невестка старухе:
— Иди на озеро замерзшее. Посередине озера прорубь. Излови мне в проруби карпа на обед.
— Провалится лед подо мной, пропаду я в озере, — отвечает старуха.
— Карп будет очень рад, если ты пропадешь вместе с ним, — отвечает невестка.
И опять сын рассмеялся, а старуха так опечалилась, что немедленно отправилась на озеро. Трещит лед под старухой, плачет она, и слезы у нее замерзают на лице. А все еще не хочет она Бога молить, таит перед Богом, что сын ее грешен.
«Лучше уж погибну», — думает старуха, идя по льду.
Но не пришло еще, видно, время старухиной смерти. Пролетела над ней чайка, неся рыбу. Выскользнула рыба у чайки и упала как раз перед старухой. Старуха берет рыбу и счастливая несет ее невестке.
На третий день села старуха у очага, взяла рубашку сына и начала ее латать. Лишь только увидела это невестка, подлетела к старухе, вырвала у нее из рук рубашку и крикнула:
— Брось это, старая сова, не для тебя эта работа.
И не дает матери латать рубашку сыну.
До края наполнилось сердце старухи печалью, вышла она из избы, села, несмотря на лютый мороз, на завалинку, и стала молить Бога:
— Боже мой, помоги мне!
В это время замечает она, как к ней идет некая убогая девушка, слегка только прикрытая изорванным бельем, с посиневшими от холода плечами, потому что спал с руки полуоторванный рукав. И все же улыбается девушка, так как мягкий у нее был нрав. Под мышкой у нее была вязанка лучинок.
— Не купишь ли, бабушка, лучинок? — спрашивает девушка.
— Нет у меня денег, дочка, но если хочешь, я тебе за это прикреплю твой рукав, — говорит опечаленная старуха, которая еще держала в руках иглу и нитку, приготовленные для рубашки сына.
Старуха пришила девушке рукав, а девушка дала ей вязанку лучинок, ласково ее поблагодарила и пошла дальше, радостная, что плечи ее больше не зябнут.
II
Вечером говорить невестка старухе:
— Мы пойдем к куме в гости, а ты нагрей мне воды, пока мы вернемся.
Была невестка прожорлива и только и смотрела: как бы где-нибудь у кого-либо чего-нибудь поесть.
Когда они ушли, и осталась старуха одна, взяла она лучинки, что ей продала девушка, развела огонь на очаге и пошла в сарай по дрова.
Пока она в сарае собирала дрова, услыхала вдруг, как в кухне что-то трещит, что-то стучит: куц! куц!
— Кто там? — спросила старуха из сарая.
— Домовые! Домовые! — отозвались из кухни тихие, отрывистые голоса, словно щебетанье воробьев под стрехой.
Удивилась старуха особенно потому, что это было ночью, и пошла в кухню. Только вошла она в кухню, пламя на очаге как раз охватило лучинки, а вокруг пламени пустились в хоровод «Домовые»— все как один: мужичок-с-ноготок. На них кожухи, шапочки и лапотки, как пламень красные, волосы и борода, будто пепел серые, а очи, словно уголь раскаленный.
Все больше и больше выходит их из пламени: из каждой лучинки по одному. И лишь появятся, тотчас же начинают смеяться, визжать, кувыркаться по очагу, пищать от радости и, ухватившись за руки, водить хоровод.
И понесся хоровод: на очаг, по огню, по золе, под полочку, на скамеечку, на стул, на стол! Танцуй! Пляши! Быстрей! Скорей! Скачут, визжат, толкаются, кривляются.
Соль просыпали, квас пролили, муку разметали, — и все от неудержимой радости. Огонь на очаге языками вьется и блещет, трещит и греет, а старуха глядит да глядит. Ей не жаль ни соли, ни кваса, и радуется она веселью, что Бог посылает ей на утеху.
И кажется старухе, что помолодела она: рассмеялась, как горлица, вскочила, как девица юная, и бросилась в хоровод с Домовыми. А все же осталась у неё тоска в сердце, и это было так печально, что хоровод сразу остановился.
— Люди Божьи — говорит старуха Домовым — не могли бы вы мне помочь увидеть язык моей невестки, и тогда я могла бы сказать моему сыну то, что своими очами я видела, и он, может быть, опомнился бы?!
Старуха начала рассказывать Домовым все, как было. Домовые уселись кружком на очаге, по краюшку, ножки свесили вниз очага, нанизались, словно репейник к репейнику, и слушают старуху: и все покачивают головами от удивления. Качают головами, а красные их шапочки жаром пылают и кажется будто пламенные языки на очаге колеблются.
Когда старуха окончила свой рассказ, воскликнул один из домовых, по имени Малик Тинтилинич:
— Я тебе помогу! Пойду в землю солнечную и принесу тебе сорочьих яиц. Положим мы их под наседку, и, когда вылупятся сорочата, поддастся обману невестка: захочется ей, как и всякой лесной змее, полакомиться сорочатами, и вылезет у нее язык.
Домовые прыснули от радости, что Малик Тинтилинич так ловко придумал. Еще они оживленно визжали, а уже невестка возвращается из гостей, неся пирог. Озлобленная подлетела невестка к дверям, чтобы увидеть, кто это визжит в кухне. Но лишь только она распахнула двери — хлоп! — вспыхнул пламень, вскочили домовые, хлопнули все в один раз ножками об очаг, взнеслись над пламенем, понеслись под кров; скрипнули дощечки на крове — и не стало Домовых.
Только Малик Тинтилинич не убежал, а скрылся в золе.
Когда пламень неожиданно взвился вверх, а двери ударились о свою раму, невестка перепугалась и от страха опустилась, как мешок на землю.
Выпал у нее из рук пирог, рассыпались волосы и гребни, вытаращила она глаза и закричала от злобы:
— Что это такое, старая чертовка!
— Ветер раздул пламя, когда ты распахнула дверь, — невозмутимо говорит старуха.
— А что это в золе? — снова спрашивает невестка, так как из-под золы виднелась пятка красного лапотка Малика Тинтилинича.
— Уголёк — отвечает старуха.
Но невестка не верит, а встаёт и идёт, как была простоволосая, к очагу, чтобы вблизи еще увидеть, что такое с очагом. Только лишь приблизилась она лицом к золе, как Малик Тинтилинич быстро высунул ножку и щелкнул пяткой невестку по носу. Закричала невестка от страха, словно в море тонет, вся почернела в лице, а пепел осыпал её разметавшиеся волосы.
— Что это такое, старая чертовка? — визжит невестка.
— Осыпал тебя каштан из уголька, — отвечаете старуха, а Малик Тинтилинич в золе прыскает от смеха.
Когда невестка пошла умываться, показала старуха Малику Тинтилиничу место, где в сарае невестка посадила наседку чтобы иметь малых цыплят к Рождеству. И в эту же ночь принес Малик сорочьи яйца и положил их под наседку вместо куриных.