Мы с Санькой в тылу врага, стр. 14

— Вот что, хлопцы, вы уже не малыши, и я прошу вас мне помочь…

Мы сидим, навострив уши: что это ему от нас понадобилось?

— А что сделать? — спрашивает Санька.

— Перво-наперво, — сказал дед, потеребив бороду, — было бы очень хорошо, если б у вас были короткие языки. О том, что вы сегодня видели в блиндаже, чтоб ни одна живая душа не знала. И дома не говорите.

Нам даже обидно стало: за кого нас дед принимает? Нам что ни скажи — могила. Про чертову кожу и по сей день никто ничего не знает.

— А во-вторых, — продолжал дед, — вы повсюду бегаете, все видите. Если заметите что-нибудь подозрительное, говорите мне… Ну, куда полицаи ходят, что делают…

— Вчера Афоньку черти носили по огородам, — не замедлил сообщить я, — только не на нашей улице.

— Вот видите, нам с вами нужно ухо держать востро… Они шутки шутить не станут. Приказ ихний читали?

— Насчет комиссаров? Читали, — кивнул Санька.

За воротами дед Мирон еще раз строго нам наказал:

— Так смотрите же, хлопцы, ни гу-гу…

И ушел во двор. Дед нам понравился. Оказывается, не такой уж он нелюдим и жадина. Вон сколько меду навалил, только ешь. И нам с Санькой поверил. Помогите, говорит, хлопцы. Как со взрослыми разговаривал. Теперь мы не будем спускать глаз ни с Афоньки, ни с Неумыки, а пуще всего — с Рыжего: он скорее всех может что-нибудь пронюхать. Всегда по садам шастает.

На обед я опоздал. Бабушка уже прибирала со стола. Она встретила меня с приветливой издевкой:

— У вас попели, а у нас поели. — А потом и вовсе разозлилась: — Где это ты шляешься целыми днями?

Так я и скажу, что был у Мирона, что видел там комиссара. Как бы не так!

14. КОМИССАР И КОМАНДИРЫ

Дед Мирон теперь всем соседям жалуется, что на него напала какая-то хворь: спины разогнуть не может. Чего уж он только не делал: и на лежанке отлеживался, и в печь на ночь лазил, и скипидаром натирался — все впустую. Вот теперь фельдшер ходит, банки ставит.

— И банки-хворобанки не помогают, — вздыхает дед.

Одни мы с Санькой знаем, чего Тимофей Иванович зачастил к деду Мирону. Знаем и помалкиваем, потому что, скажи одному, другому, так и до Неумыки дойдет.

Теперь мы у деда Мирона частые гости. Придем, расскажем, что слыхали, что видели, отведаем яблок, заглянем в блиндаж. И тут тоже рассказываем, что творится на белом свете. Раненый уже немного оправился и рад нас видеть. За то время, что он лежит у деда, у него отросла густая борода и усы. Только острый нос торчит да запавшие глаза блестят.

Зовут его Александром Карповичем, и Санька здорово задается, что комиссар иногда величает его тезкой. Каждый раз он встречает нас одними и теми же словами:

— А-а, это вы, товарищи командиры! Как дела, товарищи командиры?

Как дела? Дела не больно веселые. Немцы опять наезжали в деревню, забрали у Малахов кабана, а Неумыка с Афонькой наведались к моему деду Николаю, попросили соленых огурцов на закуску, а потом вышли во двор, завязали веревкой дверь, чтоб дед не выскочил, и похватали гусей. Пока дед вылез через окно, их и след простыл.

— Они заплатят, — морщась от боли, успокаивает нас Александр Карпович, — за все заплатят…

— Как же, заплатят, когда рак на горе свистнет, — сомневаемся мы, а комиссар на своем стоит:

— Красная Армия придет — и заплатят…

— А когда она придет?

Комиссар долго не отвечает. Он устало закрыл глаза и часто, неровно дышит. На желтом, как бумага, виске бьется синяя жилка. Мы думаем, что он уснул, но вдруг, не открывая глаз, комиссар заговорил:

— Придет наша армия, придет, товарищи командиры.

Прийти-то она придет, а пока вокруг такое творится, что и рассказывать неохота. Вчера через нашу деревню немцы гнали большую колонну пленных. Все черные от пыли, обросшие, голодные, понурые. В хвосте, все время отставая, шли трое. Вернее говоря, двое тащили третьего. Он, обхватив товарищей за плечи, висел мешком. Так же, как и у нашего комиссара, забинтована голова, и на босой ноге мокрая, окровавленная тряпка. Женщины бросились было к пленным с хлебом и картошкой, но немцы раз-другой полоснули из автоматов над головами, и все разбежались кто куда, попрятались по дворам. Уже оттуда через заборы стали кидать в колонну кто кусок хлеба, кто сухарь. Я, Санька и Митька Малах тоже кидали.

Лишь один человек ничего не давал красноармейцам. Он стоял возле сельмага, радостно улыбался немцам и кричал в колонну:

— Что? Помог вам ваш Сталин?

Это был Неумыка. Мы с Санькой, если б смогли, в ложке воды бы его утопили.

А еще Неумыка хвастался, что немцы забрали в плен всю нашу армию.

— Неправда, — подал голос комиссар. — Вы, товарищи командиры, ему не верьте. Вот слушайте, я вам расскажу, как наши бьются. Дайте только воды глотнуть.

Утолив жажду, Александр Карпович заговорил, припоминая недавние бои. Их оставалось немного: он, батальонный комиссар, и пятеро бойцов: узбек Джамал Хаджиев, запевала и балагур Костя Орлов из Донбасса, белорус Тимох Качанок и двое рязанских парней — Петя Кашуцкий и Саша Перепелкин. Немецких танков тоже было пять. За танками шли автоматчики.

В этом месте Александр Карпович умолк и облизал сухие, потрескавшиеся губы. На его щеках заходили желваки. Видно, тяжело ему вспоминать тот бой.

Немецким снарядом засыпало окоп, где находились Костя Орлов и Тимох Качанок. Их осталось четверо: он и трое бойцов. Приказа отходить не было. Да никто об этом и не думал. У них были бутылки с горючей жидкостью, пулемет и винтовки. Три танка остались во ржи, на той высоте. Два поджег Джамал и один — рязанские ребята. Немало легло и фашистских автоматчиков. Но и наших осталось трое: он, батальонный комиссар, раненный в плечо, и двое рязанских ребят. Джамал был убит осколком снаряда. Саше Перепелкину оторвало руку. Он истекал кровью.

Вечером, когда на землю опустились сумерки, пришел приказ отступать. Они похоронили в общей могиле своих товарищей и пошли. А немцы все били и били по той высоте.

Сашу Перепелкина они оставили в ближайшей деревне у надежных людей, а потом… Потом начался бой за нашу деревню. Комиссара ранило в голову, и он пришел в себя в блиндаже деда Мирона. А полк? Полк их ушел. Он вернется.

— Неправду говорит ваш Неумыка, неправду, — как бы подвел итог всему сказанному Александр Карпович. — Наша армия сражается. Она вернется. Не вешать только носы, товарищи командиры!

Комиссар откинулся на подушку, на лбу у него выступили капли пота. Пока он отдыхает, снова говорим мы. Два дня назад вернулся домой с войны один наш сельчанин. Мы его толком и не знаем — далеко живет. Знаем только, что звать Поликарпом. Прослышала об этом моя мама и давай просить бабушку: сходи да сходи к Поликарпу, может, он знает что-нибудь про нашего отца, может, встречал где, может, что-нибудь слышал. А сама мама сходить не может. Она не встает с постели.

Бабушка пошла. Ну и я с нею.

Поликарп лежал на печи. На него страшно было смотреть — такой худой. Одни кости да глаза. Оказывается, он не пришел с войны, а убежал из плена, из какого-то конотопского лагеря. Три недели шел, а до дома не дошел, свалился в какой-то деревне верст за сорок от Подлюбич. Оттуда его на подводе привезли. Теперь лежит на печи и сам слезть не может.

Про моего отца Поликарп ничего не знает.

«— Видел я его только перед отправкой на фронт. Их эшелон перед нашим ушел», — сказал он нам с бабушкой.

— А вы моего отца не встречали? — спросил я вдруг у комиссара.

Тот поднял тяжелые, посиневшие веки и долго всматривался в меня.

— А как его фамилия?

— Сырцов.

У меня затеплилась надежда.

— Он такой вот… чубатый, — подсказал я комиссару. — На меня похож.

— Ну как же, как же… Знаю я твоего отца, — сказал комиссар.

— А где он? — загорелся я.

— Он в нашем полку служит. Твой отец — храбрый солдат. Он танк немецкий подбил. А сейчас где? Там, где полк. С полком ушел. Вот фашистов разобьем, он и вернется.