Новые приключения Хомы и Суслика, стр. 8
— Да я не о том, — захихикал Хома и осёкся. — Сам виноват, не напоминай.
Заяц насупился.
— Ладно, — великодушно сказал Хома. — Давай Суслика позовём. Каждый свою большую мечту ему на ухо прошепчет, а затем и обменяемся. Суслик-то не переврёт, он посторонний.
— Решено, — обрадовался Заяц-толстун.
Так и сделали. Позвали Суслика, и каждый о своей большой мечте ему на ухо прошептал. Хома — в левое ухо, а Заяц — в правое, чтобы их мечты не перепутались.
А Суслик внезапно и говорит:
— Давайте ваши мечты на мою менять!
— Две наши на одну твою? — возмутились Хома и Заяц. — Выискался!
— Да, может, одна моя мечта ваших двух стоит! — разошёлся Суслик. — Я-то ваши мечты знаю, а вы мою — нет. Либо цо-моему будет, либо никак. Иначе я не согласен вам угождать!
Хома и Заяц беспомощно переглянулись. Друг другу они не доверяют, без Суслика не обойтись. Называется, влипли!
— Ну, хорошо, — прищурился Хома. — Допустим, мы обменяем наши мечты на твою. А как мы потом твою мечту на нас, двоих, разделим?
— Как? — поддакнул Заяц-толстун.
— Не волнуйтесь, на вас, двоих, хватит, — отмахнулся Суслик.
— Ты уверен? Смотри, чтобы поровну! — предупредил Заяц-толстун.
— Ой, надует, — беспокоился Хома. — Я его знаю.
— Плохо ты меня знаешь. Вот увидите, не обделю! — уверял Суслик.
Уговорил-таки. Согласились Хома и Заяц меняться с ним, Сусликом. Две мечты на одну. А что тут делать?..
— Объявляю! — громко начал Суслик. — Ты, Заяц, сказал мне, что мечтаешь о целом мешке морковки. Так?
— Так, — беспокойно кивнул Заяц.
— А ты, Хома, — продолжил Суслик, — мечтаешь о полном мешке орехов. Так?
— Так, — тревожно кивнул Хома.
— Ну, а я мечтаю о целом мешке морковки и полном мешке орехов! — ликующе заявил Суслик, потирая ладошки. — Всё, обмен закончен. Вам — моё, мне — ваше!
— И что же вышло? — наморщил лоб Заяц-толстун.
— Ты что, тугодум, не понимаешь? — вскричал Хома. — Это не обмен, а обман! Мы с тобой так на так остаёмся, при своём. Тебе — мешок морковки, мне — мешок орехов, а ему, Суслику, — гневно указал он на лучшего друга, — и мешок орехов, и мешок морковки!
— Вот это да! — ахнул Заяц. — Значит, нам по мешку, а ему — два? Среди бела дня ограбил…
Еле-еле Суслик от них удрал. И заодно прихватил их мечты — два мешка вкуснющих припасов. А им всего лишь по мешку и досталось. Ведь обмен-то состоялся. Уговор дороже денег!
Заперся Суслик в своей глубокой норе. И весело кричит оттуда, как в трубу:
— Что, съели? Прежде чем меняться, подумать надо хорошенько!
До чего же обидно стало Хоме и Зайцу: нашли, ротозеи, кому довериться!.. И Суслик хорош. Разве можно так поступать?!
— И как ему не стыдно на друзьях наживаться? — расстраивался Заяц-толстун. — Глянь, я даже похудел!
— Погоди, а вообще-то никто не прогадал и не выгадал, — поразмыслив, изумлённо рассудил Хома. — Удивительное дело… Каждый со своей мечтой остался, при своём мешке. И у Суслика опять два мешка, как и было.
— Выходит, никакого обмена и не было? — поразился Заяц.
— То-то и оно, — вздохнул Хома. — Вечно Суслик всё запутает. Ну его!
И больше они меняться не стали. Большие мечты или маленькие — зато свои.
Как Хома Суслика не замечал
Долго после того мечтательного обмена Суслик над ними потешался. Над Хомой и Зайцем.
— Хорошо ещё, что вы с Лисой меняться не вздумали, — хохотал он. — А то вдруг бы она мешок хомяков да мешок зайцев себе намечтала! И что вы бы делали?
— На волю бы их отпустили! — не выдержал Заяц-толстун.
— Не обращай внимания, — одёрнул его Хома. — Не замечай совсем.
И решили они Суслика не замечать. Совсем. И поблизости, и поодаль. А вдали и подавно.
И в жару, и в холод видеть его не хотели. Ни днём ни ночью не замечали. Ночью тем более. Темно!
До того наловчились, что сквозь него смотрели. Будто сквозь чистое стекло, хотя после дождя, например, Суслик нередко замарашкой был.
Кому такое отношение понравится? Даже упрямого Суслика проняло.
Поначалу-то он этим забавлялся. Встанет перед Хомой и Зайцем и давай им рожи корчить и лапами размахивать.
А они на него — ноль внимания. Словно его и нет. Словно он невидимка.
Иной раз он нарочно на пути даже наземь ложился. А они спокойно переступали через него. Хорошо, что не наступали.
«И то — дело, — утешался он, — значит, всё-таки различают».
А потом забеспокоился: «А может, это случайно вышло? Может, мне повезло? Может, в другой раз не перешагнут и наступят? Заяц-то вон какой тяжёлый толстун!»
В конце концов надоело Суслику невидимкой быть. Самое неприятное: не с кем поговорить. Если тебя не видят, кто же с тобой разговаривать станет!
А Хома с Зайцем уже настолько увлеклись, настолько привыкли Суслика не замечать, что вскоре взаправду перестали его видеть. И когда натыкались невзначай на него, то лишь лапами разводили. Откуда, мол, какое-то препятствие здесь появилось, на ровном, пустом месте? Совсем приуныл Суслик. Что же надо сделать, чтобы тебя заметили?
А то! Надо сделать жизнь другим невыносимой.
Не таким уж простаком Суслик был. Повадился он к к ним домой ходить в их отсутствие: то к Зайцу, то к Хоме. Пристроится где-нибудь в чужой норе, в дальнем уголке и ждёт, дремлет. Только хозяин на порог, как Суслик тут же начнёт громко зевать, протяжно охать и бездарно напевать своим тонким голосом. Негромко, правда. Вроде невидимки в гостях.
И порой ведь на всю ночь оставался!
Хотя и Хома, и Заяц действительно напрочь отвыкли его замечать и даже в упор его не видели, как тут такое не заметить! Всё время в твоей норе кто-то невидимый зевает, охает, скребётся и, хуже того, поёт слабым, замогильным голосом. И остановить нельзя. А ночь — до-о-лгая!..
Собрались они раз на совет, Хома и Заяц. В норе у Зайца. У него просторней. Он старую барсучью нору занимал.
— Знаешь, — по-секрету сказал ему Хома, — ты. только не пугайся. У меня в норе завелось привидение!
— И у меня, — признался Заяц-толстун.
— Я это, я! — жалобно вскричал в углу одинокий Суслик. Он уже успел сюда раньше забраться и в тёмном уголке прикорнуть.
— Слышал? — вздрогнул Заяц. — Уже и уши по ночам травой затыкаю. Не поверишь, привидение даже петь умеет.
— Да не умеет! — возмутился Хома. — Если б умело петь, можно было бы потерпеть. Смотри, — и сам удивился, — стихи получились: петь, потер-петь! Я стихи сочиняю, значит, точно с ума схожу. Довело, негодное!
— Я это, я! — снова жалобно вскричал Суслик.
— Опять… — шевельнул ушами Заяц.
— Вот что, — решительно сказал Хома, — надо его выкурить.
— А как? — растерялся тугодум Заяц. — Я некурящий. И спичек нет. Да и зажигать их я всё равно не умею.
— Если зайца бить, — грубо отозвался из глубины норы несдержанный Суслик, — он и спички зажигать научится.
Теперь они оба вздрогнули, Хома и Заяц. Особенно Заяц. После таких-то слов!
— Подсказку слышал? — страшным шёпотом спросил Хома.
— Какую?
— Бить! — вскинулся Хома. — Бить надо!
— Кого бить? Меня? — всполошился Заяц.
— Привидение!
— А куда бить-то, если оно невидимое?
— Куда попадя! Авось, попадём!
— Окружай его! — обрадованно завопил Заяц.
Только Суслика и видели. Вернее, не видели. Опомниться не успели, как он их повалил, напролом вылетев из норы!..
С тех пор стало у них дома тихо, спокойно. У Хомы и Зайца. А если кто и пел в своей норе по ночам, то сам по себе. Громко. Не скрываясь. На радостях!
А как-то они и с Сусликом помирились. Очень просто.
Принёс он, Суслик, с Дальнего поля три морковки. И виновато положил их у ног Зайца и Хомы.