Лилипут — сын Великана (с иллюстрациями), стр. 31

— Чутьё мне подсказывает, — заявил Гав, принюхиваясь к щели меж створками ворот, — что сторож отошёл попить. Давай за мной!

Он приоткрыл лапой — благо не запертые — ворота, и наши междуэтажные путешественники проскользнули за них.

Перед ними простирался огромный цветущий парк с красными от толчёного кирпича аллеями. Действительно, бравого вида старикан сторож, покинувший пост под навесом-грибком, пил воду из садового крана.

Пальчик и Гав юркнули за живую изгородь газона — сторож, вытирая седые усы, направился к воротам. На поясе у него позванивали ключи.

Внезапно он остановился и, послюнив палец, поднял его вверх. Так в старину на парусных судах определяли: есть ветер или нет. Мокрый палец чувствует даже малейшее дуновение.

— Клянусь грот-мачтой — ветерок! — воскликнул сторож. Вероятно, он когда-то был моряком. — Значит, можно проветривать парк.

Он рысцой подбежал к воротам и распахнул их настежь.

Пальчик и Гав недоуменно переглянулись в своём укрытии. Проветривать парк — такого они никогда не слыхали!

Мимо них над лавровыми кустами проплыла голова другого старика. Он нёс на плече здоровенные деревянные счёты, отличающиеся от обычных только своими размерами.

— Пойду пересчитаю гальку на пляже, — послышался его голос. — Вчера семи камешков не хватило.

— О-хо-хо… — посочувствовал сторож. — Скоро инвентаризация. И как же ты выкрутился?

— Принёс свои. Из дому.

Пальчик и Гав опять изумлённо переглянулись.

— Не наносишься. Опять небось камни в диких гагар кидали? А тебе, хранителю, отвечай! — негодовал сторож.

— С жиру бесятся, — почему-то не без зависти заметил хранитель пляжа. — А слова не скажи. — Он дробно тряхнул счётами. — Я с ними ещё посчитаюсь!

Пальчик и Гав поползли за кустами лавра в глубь парка.

— Что это? — принюхался пёс, наткнувшись на заросли светло-зеленых плоских растений.

— «Лампасная трава», — прочитал Пальчик на табличке, воткнутой рядом.

— Ка-акая?

— Ну, вроде лампасов. Видел на брюках у генералов?

— То-то пахнет чем-то военным.

Они отползли ещё немного. Потом встали, закрытые зеленью со стороны ворот, и вышли на пустынную аллею. Здесь тоже стояли часы. Они показывали:

00.30.45.

— Всего с полчаса осталось… — сообщил Пальчик.

— Тьфу ты! — в сердцах сказал Гав. — Пёс с ними!.. Слышь, а остановить их нельзя?

— Только эти? Или все? А, может, заодно и солнце?! Гав задрал голову.

— Солнце не достать, — доверчиво ответил он. — Высоко. Да и оно, наверно, жуть какое горячее! Схватишь, а потом — целый день на когти дуть. Верно?

Тут уж Пальчик не нашёлся, что сказать, — лишь безнадёжно кивнул.

Вдоль аллеи — все со своими табличками — тянулись самые разнообразные деревья и кустарники: самшит, пильчатая фотиния, вечнозелёная калина, золотое дерево, восточный грабинник, розмарин, колонновидный тис, бескорый мелкоплодный земляничник, адамово дерево, высокий можжевельник, каменный дуб, падуб обыкновенный, пирамидальный кипарис, крупноцветная магнолия, пирея, драконово дерево, туя, фикус-баньян, секвойя, анчар, мирт и… И что здесь только не росло!

Да уж, парк был «балдёжный», как, вероятно, заявила бы буфетчица Оля, окажись на их месте.

Больше всего друзей поразили два дерева: Гава — резиновое, а Пальчика — цепное.

Жёлто-зеленоватое резиновое дерево наводило на мысль, что сначала всё его, от бугристого пузыря основания и вплоть до пухленьких веточек кроны, туго надули изнутри, а затем слегка спустили воздух. Гав даже попробовал «резину» на зуб: захотелось поглядеть, что потом будет. Но, увы, резиной тут и не пахло — лишний раз убедился он.

Цепное же дерево было ещё более удивительным — двуствольным, да каким: гладкие чёрные стволы переплелись и срослись друг с другом таким образом, что ушли ввысь чередой сквозных восьмёрок, напоминая мощную якорную цепь, сброшенную с неведомого небесного корабля, а сам якорь, казалось, глубоко ушёл под землю. Размашистые густые ветви соседних крон скрывали верхний конец этой необыкновенной цепи — может, и вправду там, за ними, скрывался могучий летающий бриг?..

Юркий белобрюхий стриж, лёгким скоком взбиравшийся по спирали на дерево, вдруг испуганно брызнул в сторону — буквально повсюду неожиданно раздались громкие звонки!

Это настойчиво заверещали все электронные часы разом. На ближних — зажглись цифры: «00.07.00».

— Осталось семь минут! — вскричал Пальчик. Увлёкшись необычным парком, они забыли о времени.

Кругом послышались голоса, топот ног. Пальчик и Гав бросились в кусты розмарина. По аллеям — с лыжными палками, а то и без них, — спешили куда-то жирняки: порознь и целыми пыхтящими группами — и все только в одном направлении. А звонки надрывались, прибавляя им неуклюжей, какой-то свиной прыти.

Раздвинув ветки, Пальчик и Гав смотрели на них. Появились последние, отставшие жирняки. Они обливались потом, они хватали толстыми пятернями воздух перед собой, словно подтягиваясь вперёд, они задыхались и стонали:

— Опаздываем… Опаздываем…

ОБЖИРАЛОВКА

Гав и Пальчик, перебегая от дерева к дереву, от куста к кусту, незаметно последовали за жирняками. Теперь-то наши путешественники понимали, что многочисленные электронные часы ничего опасного не предвещают. Вероятно, они показывали время, оставшееся для сбора местного населения в каком-то условленном месте.

А звонки въедливо продолжали трезвонить. На табло в «оконце» минут уже мелькнуло — «04», затем пошло: 00.03.59, 00.03.58, 00.03.57…

Отставшие жирняки поднажали, да как! Несмотря на тучность, они развили прямо-таки рекордную скорость. За ними теперь было трудно угнаться, тем более скрытно.

Пальчик и Гав услышали где-то впереди пробивавшийся сквозь звонки часов неясный шум: разноголосицу, стук, звяканье… Миновали украдкой поворот и увидели величественный платан, весь увешанный разнообразными скворечниками, как новогодняя ёлка игрушками. А уж затем узрели сотни две — не меньше! — обеденных столов, расставленных на каменных плитах под его гигантской кроной. За каждым столом, загромождённым дымящимися тарелками, блюдцами, соусниками, бутылками и бокалами, сидело по одному человеку. Жирняки, возбуждённо перекликаясь, быстро придвигали кресла, подвязывали салфетки, звякали бокалами, заранее наливая искристые напитки… Отставшие с налёту занимали свободные места. Все посматривали на часы, стоящие через каждые несколько метров вокруг платана. Звонки умолкли — вспыхнуло: «00.00.00»!

Все сразу дружно накинулись на еду. Наворачивали так, что за ушами трещало, — у каждого. Словно вовсю заработала мощная камнедробилка!

Пальчик и Гав осторожно выглядывали из-за толстой сосны.

Сверху упала шишка. Пальчик запрокинул голову. Весь высокий ствол был испещрён корявыми пятнами — там, где когда-то поочерёдно отмерли сучья, — и казалось, что это какой-то сильный зверь, карабкаясь к зелёной макушке, оставил свои неизгладимые следы.

— Куда ты смотришь?.. Глянь, как они едят, лопают, трескают, метают, штевкают, хавают! — облизнулся пёс.

— И где ты таких слов нахватался? — никак не мог привыкнуть Пальчик к жаргону четвероногого дружка.

— На улице! Про еду я всё знаю. Наголодался впрок в своё время.

— Можно только наесться впрок.

— На сколько? — спросил Гав.

— Ну, на день-два…

— А я на год-два наголодался. Значит, впрок, — упрямо сказал пёс.

Попробуй ему докажи!.. Гав всегда был прав — по-своему. Во всяком случае, он никогда не темнил и говорил то, что думал. Правда, задумывался он редко. Иногда даже сначала скажет или сделает, затем подумает. Но зато уж не передумывает и твердо стоит на своем.

Так и сейчас. Он вдруг по-пластунски пополз к пирующим, затем оглянулся и прошептал:

— Куда, думаю, ползу? А теперь сообразил: чего-нибудь вкусненького принесу, а не то копыта отбросим.

Пальчик машинально хотел спросить, откуда тот знает про «копыта», но только рукой махнул, вспомнив о буфетчице Оле. Приняв его жест за согласие, Гав пополз ещё быстрее, и вскоре, никем не замеченный, исчез под ближайшим столом.