Тайна графа Эдельмута, стр. 9
Пока Эвелина ломала руки, Бартоломеус ломал себе шею. Сняв голову, сунул ее в сундучок. А на пустое место приставил другую. Потом обернулся…
(— Ох! — попятились девочки, вытаращившись на «графа Шлавино»).
…и голосом графа произнес:
— Пускай попробуют нас поймать. За ваше сиятельство я, не задумываясь, положу любую из моих голов.
Отворили дверь. Ночной ветерок ударил в лицо. Из темноты двора вышел привратник — в кольчуге и с острой алебардой. Из-под шлема торчат рыжие космы, глаза круглые от страха.
— Ваше сиятельство! Господин управляющий… то бишь — черт бы его унес! — Безголовый Монстр не появлялся. Слава Богу! — глянул он на Эвелину — Я вижу, ее сиятельство целы!
— Не болтай, а скорее отворяй ворота и выводи лошадей.
Строго хмурясь, Бартоломеус накрепко запирал за собой дверь, ведшую во внутренний двор.
— Живей, живей, да тех лошадей, что велел тебе намедни оседлать Безголовый Монстр.
— Слушаюсь, ваше сиятельство!
Из конюшни вывели оседланных лошадей.
На одну Бартоломеус посадил Эвелину, на другую — Марион с Фаулем.
Уже направлялись к воротам, когда Бартоломеус вдруг хлопнул по своей графской голове:
— Ах, безголовый болван! Совсем забыл одну вещь!
И со словами «ждите меня, я сейчас» бросился к одной из башенок крепостной стены.
Оставшись одни-одинешеньки, девочки боязливо оглянулись. Мрачная громада замка высилась над головой, заслоняя ночное небо. Как злой великан, по случайности выпустивший их только что из пасти и намеревавшийся снова проглотить.
О, нет! Отвернувшись, девочки впились глазами в спасительные ворота.
А они открывались слишком медленно, ох, слишком… Причем скрипели так, будто их не смазывали целых десять лет. Сначала поднималась высокая толстая решетка, потом…
На скрип ворот распахнулось окошко в дверке, только что запертой Бартоломеусом.
— Что делаешь, балда! — раздался окрик. — Зачем отворяешь ворота!
Потом начал скрипеть подъемный мост. Тот, что вел через ров.
— Пожалуйста, скорее, — робко попросила Эвелина.
Два подручных привратника напрягались как могли.
— …Закрой ворота сей же миг! — Голос из окошка превратился в визг. — Подними мост обратно!
— Как же — закрою, — проворчал привратник. — Сам граф приказал.
— Ну, сейчас я тебя!.. — В окошко высунулся острый кончик стрелы.
Пи-иу-у-у!.. Стрела вонзилась в открывающиеся ворота.
Ах, боже мой… боже мой!.. Хором взвизгнув, девочки испуганно переглянулись.
Господи, да где же господин Бартоломеус?
Пи-иу-у-у!.. Вторая стрела пролетела у Эвелины прямо над головой. Девочка в отчаянии обняла за шею коня и закрыла глаза…
Но вот наконец опустился и мост. Бымм! — ударился он о землю с другой стороны рва.
И почти тотчас же откуда-то вынырнул Бартоломеус. Он весь запыхался, а в руке держал небольшую клетку, в которой испуганно трепетала крылышками крохотная пичужка.
— Моя любимая пеночка, — объяснил он. — Чуть было ее не позабыл.
Вскочив в седло позади Эвелины, тронул привратника за плечо:
— Ты вот что, дружок. Если увидишь мое сиятельство в белом ночном колпаке и голубом шлафроке, знай: то Безголовый Монстр в моем обличье.
— Батюшки святы, я ж умру на месте!
— Не трусь. А алебарда у тебя на что?
Выехав из ворот замка, припустили вниз по холму. Дюжина-другая стрел просвистела им вслед. В ответ Бартоломеус помахал шляпой и раскланялся. Далее, уже не оглядываясь, поскакали вдоль лесной опушки.
Ехали долго. И не по главной дороге, а петляя по проселкам. Миновали лес и маленькую деревеньку. Теперь уже можно было не сомневаться, что скрылись от погони: Бартоломеус хорошо знал местность, тогда как граф Шлавино был тут чужаком.
Незадолго до рассвета остановились на берегу речки, уставленном стогами сена.
— Этой ночью я еще не ложился спать, — вспомнил Бартоломеус, спрыгивая наземь.
Приткнув лошадей к вкусному стогу сена, сами повалились поверх.
— Милый, замечательный господин Бартоломеус, — бормотала Эвелина, зарываясь в теплое ароматное сено, — спасибо вам за все.
— Что вы, ваше сиятельство, для меня счастье — служить дочери графа Эдельмута, моего бедного хозяина.
С явным удовольствием скинув графскую голову, он пристраивал на плечах свою прежнюю.
— Мой отец… он был высок и красив? — поколебавшись, спросила Эвелина.
— Очень высок и невероятно красив, — подтвердил Бартоломеус не задумываясь.
…Круглая луна катилась по небу, сияли звездочки. Марион с Фаулем уже давно спали. А Эвелина слушала, слушала и слушала рассказ Бартоломеуса об ее отце.
Уже засыпая, девочка пробормотала сквозь сон:
— Тот портрет… в одной из комнат замка… — там мама, я и мой отец?
Бартоломеус повернул к ней свой длинный нос. Долго смотрел, не мигая.
— Да, ваше сиятельство…
Глава 4
Про невинноубиенную, бедного птенчика и жабу без болота
Проснувшись наутро после побега, они ехали целый долгий день. Опасаясь встретиться с графскими слугами, выбирали самые дремучие места, вокруг каждой деревни делали большой круг. И в общем потратили времени много больше, чем если бы ехали прямо.
Несколько раз на дороге появлялись всадники в цветах графа Шлавино — красном с зеленым. Бартоломеус наблюдал из-за кустов, а потом уводил коней на еще более глухие тропинки.
Чтобы дать лошадям передышку, временами шли пешком. Как это ни странно, но на сердце у Эвелины было легко и радостно. Хоть и голод мучил, хоть и все тело ломило от усталости. Проведя десять лет в серых приютских стенах, она шла по лесу, как по сказочному миру: оглядываясь чуть не на каждое дерево, жадно вдыхая аромат листвы, удивляясь диковинным птичкам, порхавшим меж ветвей.
И даже шепот Марион не разрушал чудного спокойствия, воцарившегося в душе. А Марион шептала, оглядываясь на Бартоломеуса:
— …он, конечно, замечательный, хороший, и все… Но откуда, подумайте, ваше сиятельство, у него сто-о-олько голов в мешке? А? Не каких-нибудь — человеческих, настоящих…
И потом, когда уже стемнело, и они, усталые, устроились на ночлег под развесистым деревом, Марион, завернувшись в плащ Бартоломеуса, продолжала тихо удивляться:
— …и куда это завел он нас — в самую глушь? И почему запретил мне заглянуть к мачехе? «Тебя, Марион, не ждет там ничего хорошего». Ох, ваше сиятельство, боюсь я за вас!
И уже ночью Эвелину разбудил горячий шепот в ухо:
— Догадываюсь, почему ваше сиятельство не может заснуть. Слыхали, как он сказал «Дайте срок — насобираю голов еще и больше»? Вот-вот! Интересно только, с чьих он начнет?
Утром Марион пропала. То есть Эвелина долго шарила по кустам, удивляясь, куда служанка могла запропаститься. А Бартоломеус, едва открыв глаза, тут же заключил:
— Сбежала к мачехе.
Оставив Эвелину в лесу одну-одинешеньку вместе с одной из лошадей, он снова надел голову графа Шлавино, взял под уздцы вторую лошадь и спустился в выглядывавшую из-за холма деревеньку.
Отсутствовал он невероятно долго — почти вечность. За это время Эвелина успела раз пять всплакнуть, поведать лошади о своем храбром отце — как рассказывал Бартоломеус (присочинив… ну, совсем немножко), и договориться со всеми святыми, каких вспомнила, о чудодейственной помощи бедной Марион, бедному Бартоломеусу и бедной Эвелине.
Молитва помогла только к полудню: вернулся Бартоломеус, а с ним Марион, напуганная донельзя.
Как оказалось, в отчем доме ее ждали даже с большим нетерпением, чем она надеялась: мачеха замучилась печь пирожки и разливать по кружкам пиво. А завидев Марион, воскликнула: «Вот она, душа моя, явилась наконец! Забирайте ее вместе с котом — да так надолго, чтоб на этом свете Бог не дал нам больше свидеться!»
Трое графских слуг, для коих и пеклись пирожки, радостно подхватили сопротивлявшуюся Марион под ручки и усадили на самого красивого коня.