Тайна графа Эдельмута, стр. 48
— Благородный человек? — оживился Понс. Обхватив лицо руками, он потер свои круглые щеки. — А ты уверена? Откуда ты это знаешь? Только потому, что я показал его благородным на сцене? Поэтому? Так это мое собственное сочинение, детка. Есть у тебя другие доказательства, что он меня не повесит?
Комок обиды за отца подступил к горлу Эвелины. Она знала, что на самом деле так не будет. Так быть не могло. Но от волнения не смогла произнести ни звука. Только слезы закапали из глаз.
Понс грустно улыбнулся.
— Вот что, детки, забудем этот разговор. Представим, я просто-напросто вам не поверил. Вся эта байка выдумана вами, дочь графа давно лежит в своем гробу, сам граф погиб на войне десять лет назад, волшебных конфет не существует…
— О, нет! — Голос Эвелины дрожал от горя. — Нет! Как можете вы так говорить? Милый, хороший господин Понс! Неужели вы не понимаете? Он… мой отец! И я хочу… — она всхлипнула, — я хочу снова его обрести…
На это Понс ничего не ответил. Он поднялся и вперил взгляд в плачущую девочку. Взгляд был тяжелый и тоскливый.
— Кстати. А где эта конфета?
Девочка испуганно вскинула глаза.
— Конфету! — потребовал Понс. И не было в его голосе уже ни мягкости, ни грусти.
Ужас обуял Эвелину, колени ее подкосились. Ах, боже мой, сейчас он заберет конфету-ту самую, единственную, которая… Она отступила к выходу из фургона, бросила взгляд на рощицу, на реку…
— Вот она, у меня, господин Понс, — выступил вдруг вперед Пауль, протягивая что-то в руке.
Девочка не успела даже вскрикнуть. Раздался хруст: бросив сахарный шарик на пол, Понс раздавил его своим башмаком.
А Эвелине показалось, что раздавили ее сердце.
— Конечно, я не поверил вам, — дрожащим голосом повторял Понс, ползая по Полу и собирая в ладонь крошки, — конечно, я не поверил вам, но все же… вынужден был… Просто чтобы вы выбросили напрочь свои дурацкие фантазии… и занимались теперь только представлением.
Тщательнейшим образом подобрав все крошки и осмотрев пол с помощью фонаря, Понс соскочил с подножки фургона и зашагал к реке. Дети бросились следом.
Понс шел быстро, не останавливаясь, пока не зашел в ледяную реку по самые колени. Затем размахнулся…
Эвелина вскрикнула.
Передумал… Зашел еще по грудь. Размахнулся и бросил крошки в воду.
— Моя конфета! — прошептала Эвелина сквозь слезы. — Мой бедный отец…
Они молча наблюдали, как бледный мокрый Понс, не глядя на них, прошел мимо и скрылся в фургоне.
Светило солнышко, догорал костер. От пережитого волнения Эвелина едва стояла на ногах.
— Не плачьте, ваше сиятельство, — шепнул Пауль. — Право слово, нет причины для слез. Я ведь дал ему не ту конфету.
Глаза Эвелины расширились. Она недоуменно посмотрела на Пауля. А веснушчатое лицо мальчишки расплылось в улыбке.
— Не синюю — другую!
«Динн-донн! Динн-донн!» — звенели колокола церкви святого Юлиана. Через все ворота в город стекались крестьяне со своими повозками. Крестьяне, купцы, проезжие путешественники, бродячие комедианты…
Громыхая следом за двумя толстоногими рыжими лошадками, крытая повозка остановилась у ворот. Свесившись с козел, Понс протянул стражнику зажатые в руке несколько монет.
Цок-цок, цок-цок, переминались с ноги на ногу лошадки.
Стражник махнул рукой.
Повозка дернулась и, колыхая ярко-алыми занавесями, въехала в город.
Хоть рассвело только недавно, на улицах было людно. Народ спешил в одном направлении — на рыночную площадь. Высунувшись через щель занавеса, дети глядели на улицу, по которой ехали.
Кой-какие улицы были вымощены камнем, кой-какие нет. Слава Богу, дождя давно не было и повозке не грозило завязнуть в одной из луж. Домики, двух- и даже трехэтажные, тесно лепились друг к другу. Причем верхние этажи нередко нависали над нижними — так что иной раз почти закрывали небо, и днем при ярком солнце улица была погружена в сумерки.
Когда проезжали по тесной-претесной улочке, в верхнем этаже распахнулось окошко. И некая фрау в съехавшем набок чепце выплеснула на улицу из жбана что-то мутное. Прямо перед самым носом детей, даже не взглянув вниз. Пауль погрозил ей кулаком.
Он и Марион принялись было обсуждать, что было в жбане, когда Эвелина вдруг громко ахнула.
— Что случилось, ваше сиятельство?.. О, да эта лавочка мне знакома!
— А мне — дом!
— А мне — улица!
«Тпррр!» Повозка остановилась, чтобы пропустить большой крестьянский воз.
Улица Безлуж оставалась все такой же — длинной, вымощенной, без луж — ничуть не изменившись с тех пор, как они ее покинули.
— Когда это было?
Вопрос был трудный.
— Ох, ох, с тех пор как мы ушли, утекло сто-олько времени, — покачала головой Марион. — Мне кажется, что год.
— Не меньше, — подтвердил Пауль.
— О боже! — озаботилась вдруг Эвелина. — Если столько много, то Бартоломеус, возможно, уже вернулся!
— Наверняка, — убежденно кивнула Марион.
— И что же теперь делать? Он волнуется? Ждет нас? Ищет?
— Наверняка и волнуется, и ждет. Возможно, даже ищет.
— Ах, ну почему мы не оставили маленькой записочки! — переживала Эвелина. — Мол, где мы и что с нами. Тогда бы он нас быстро отыскал.
Вот она, горшечная лавочка — напротив. Зайти бы и спросить. Дети с тоской поглядели на дом Ханса-горшечника. А Ханс-горшечник, стоявший за прилавком — на них. Правда, встретившись глазами с детьми, быстро отвернулся. Выронив при этом горшок. Горшок упал и разбился.
— Какая жалость, — вздохнула Эвелина.
«Н-но-о!» Повозка снова дернулась и медленно покатилась по мостовой.
— Ничего, мы еще зайдем сюда, — пообещал Пауль, удобно усевшись на краю и болтая ногами. — Сегодня вечерком, после представления. Которое все равно будет последним.
— Последним?
— Ну да, ваше сиятельство забыли, какой сегодня день? Первый день осенней ярмарки. Наше первое представление. И, разумеется, последнее. Потому что — хочет того Понс или нет — но сегодня на городской площади, на сцене бродячего театра народу явится граф Эдельмут во всей своей красе!
Нащупав в кармане синюю конфету, Эвелина улыбнулась.
Глава 6
Про «первое представление», металл для клинков и башню, в которой томится зерно
Шумная площадь кишела народом. Такая большая ярмарка собиралась в городе нечасто. Целыми семействами выходили на площадь и близлежащие улицы горожане — важные горожане с большим кошелем на боку, нарядные фрау со связкой ключей на поясе, румяные дети. Звучали музыка, говор и смех. Пестрели разноцветные палатки и навесы торговцев. С самого утра народу собралось — не протолкнуться. И продолжаться это должно было неделю. Неделю! Настоящий праздник для всех. И для тех, кто приехал продавать — крестьян из соседних деревень, купцов, местных ремесленников, — и для тех, кто собирался покупать…
Еще никогда Эвелина не чувствовала себя так замечательно. Иногда ей казалось, что она видит в толпе серую шапочку Бартоломеуса. Но нет, то оказывался кто-то другой. Он безусловно уже приехал — прошло так много времени. И конечно же, озабочен и удручен: ведь графа Эдельмута он до сих пор не нашел!
Затаив лукавую улыбку, Эвелина представила: дом Ханса-горшечника, вот они входят, Бартоломеус сидит к ним спиной, он их не видит, он смотрит в окно… Дверь тихо хлопает, он удивленно оборачивается, на нем одна из его голов. Голова каждый раз новая, но взгляд одинаковый. Он смотрит не мигая, по своему обыкновению — прямо в глаза. «Эвелина! Марион! Пауль! Где вы были?
И кто это с вами? О… ваше сиятельство, мой господин, граф Эдельмут»!
Счастливо рассмеявшись, Эвелина прошлась между прилавков. Чего тут только ни продавали! Глаза разбегались.
Здесь вот красивые украшения из меди и железа. Пряжки, перстни, нашейные кресты и браслеты лежали, поблескивая позолотой.
За другим прилавком была выставлена кухонная посуда: тарелки, миски, кружки из красивого блестящего олова — эти никогда не разобьются. Рядком стояли тяжелые чугунные котелки и утюги.