Тайна графа Эдельмута, стр. 37
Пусто, сыро, пахнет гнильем. Давно тут, верно, никто не живет. Расседлали, поставили под драный навес лошадей. Разожгли полуистлевшее тряпье, что в хижинке нашли. Продрогли как собаки — потому сделали вид, что не заметили иссохших костей, найденных в тряпье.
Чем было, перекусили и принялись располагаться на ночлег.
Жутко было. Не спалось. В последний раз выбравшись наружу — снова моросил мерзкий дождь, — Бартоломеус посмотрел на темные башенки замка, что виднелись сквозь ветви. И вздрогнул: окна башенок мерцали голубым светом.
Полыхнет — погаснет. Полыхнет…
— И-и-хо-хо-хо-хо! — раздалось приглушенное со стороны навеса.
Обеспокоенный, поспешил он к лошадям.
Кляц, кляц, кляц, кляц… — уныло шлепали капли дождя по грязи. Из-за тучи выплыл кусочек луны, посмотрел одним глазом на слякоть на Земле, поморщился, ушел поскорей за тучу.
…Дверь хижинки распахнулась, Бартоломеус ворвался внутрь. Вид ошеломленный, волосы дыбом, глаза широко раскрыты.
— Вилли!
— М-м-м… — заворочался в углу сонный ком.
— Не кажется ли тебе… Вилли, да не спи! Была у моего жеребца, когда мы его вчера покупали, белая отметина на лбу? Была или нет?
— А?.. На лбу?.. — силясь что-то сообразить, пробормотал Вилли.
— Да, на лбу, вот тут! — показал Бартоломеус.
— Была, была. — Широкий зевок. — Как же…
— Куда же она в таком случае подевалась?!
Тишина. Мерное похрапывание. Стучит по крыше дождь.
Пошагав в задумчивости вперед-назад, Бартоломеус вдруг остановился, наклонился к печи, вытащил кусок остывшего угля. Размашисто начертал во всю стену крест.
Отбросив уголь, встал пред крестом на колени.
— Господи! Сохрани нас от вампиров, оборотней и всяческих нелюдей! — Сняв шапку вместе с головой, истово перекрестился.
— Аминь, — хрюкнул Вилли во сне.
Наутро страхи улетучились. Дождь перестал, солнышко улыбалось, птички пели. Пахло мокрой еловой хвоей и шишками.
Правда, белая отметина так и не появилась на морде у гнедого. (Ну да Бог с ней, какая от нее польза).
А кости, вытряхнутые из тряпья, все еще белели в углу хижины. (Но упрямо думалось, что то не останки жертвы, а кости злодея-упыря, зарубленного честным рыцарем).
И вообще, жизнь была прекрасна, замок стоял — вот он. А там, в башне, в железной клетке томится…
— …господин мой, граф Эдельмут, — говорил Бартоломеус, сложив руки и глядя в небо. — И не сегодня-завтра мы его освободим. Помоги нам, Боже, свершить это правое дело. Пошли нам свое благословение, и в помощь… — тут он прикинул кое-что, — толкового ангела, чтоб помог нам пробраться в замок без препятствий.
— И-и-хо-хо-хо-хо! — заржал бедовый жеребец без отметины. Но на него даже не взглянули.
…Для начала обошли замок вокруг. Искали, нет ли где лаза. Стены были настолько ветхие, что вполне могли где-нибудь и подразвалиться.
Нет, лаза не было.
Ну да не беда. Расположившись под сосной, Бартоломеус принялся рыться в своем сундучке. Одна голова, вторая… пятая… десятая…
Наконец была выужена правильная — желанная и искомая — голова графа Шлавино. К ней — алый плащ с зелеными ящерами и небольшой меч. Вот оно — наинадежнейшее средство. Сменив голову и подпоясавшись мечом, Бартоломеус полюбовался на себя в луже.
Графскому камергеру внешность менять было незачем. Сдвинув шапочку на затылок чисто по-камергерски, он направил коня вслед за «господином».
Ну, была не была.
Объехали замок, подъехали к воротам.
Переглянулись. Чего упырей днем-то бояться?
Приложив к губам рожок, Вилли протяжно затрубил.
Солнышко улыбалось, птички пели.
Замок молчал…
«Ту, ту-туу, ту-туууу!» — повторил рожок.
Тишина… Только солнышко улыбается. И птички поют.
«Ту, ту-ту-ту-ту-ту-ту-туу, ту-тууууу!» «Ту-тууу!» «Ту-тууу!»
Господи, да вымерли они все, что ли!
Вздрогнув, Вилли Швайн посмотрел на Бартоломеуса. А Бартоломеус — на Вилли Швайна.
— Похоже на то… — хрипло произнес один.
— Похоже на то, что…
— В замке живут одни только вампиры.
— И тогда…
— И тогда, крути не крути, а придется сюда ночью прийти.
Поворотив коней, всадники медленно удалялись от неприступного замка.
Солнце нагло ухмылялось в глаза. Птицы протрезвонили все уши. И вдобавок ко всему гнедой недоумок без отметины, пережевывая удила, то и дело принимался ржать:
— И-и-хо-хо-хо-хо!.. И-и-хо-хо-хо-хо!..
Стемнело, закончился славный денек. Солнце скатилось за лес, смолкли птицы.
Молча покинув хижинку, «граф» и камергер снова вскочили в седла.
В последний раз кинули взгляд на кучу тряпья с костями внутри (не иначе, какой-нибудь честный рыцарь, попавшийся в лапы злодею-упырю) и с тяжелым сердцем поскакали в сторону замка.
Вот он: в вечерних сумерках уж полыхают в окнах башен голубые огоньки.
Снова подъехали к воротам.
— Труби, камергер, — мрачно приказал «граф».
«Ту, ту-туу, ту-тууу!» — заиграл рожок на губах Вилли.
И еще не смолкло эхо, как заскрежетали засовы, заскрипели ворота.
Глава 2
Про человечью и нечеловечью еду, голубые огоньки и Цветок Смерти
Скрипели ворота, скрежетали засовы, бегали слуги.
— Ваше сиятельство! Какая честь! — подскочил малый с лицом белым как снег. А клыки — длиннющие! — изо рта торчат.
«Вампиров бояться — в вампирский замок не соваться», гласит старая пословица. Или что-то в этом роде. Но уж если сунулся…
Растянув губы в улыбке, Бартоломеус приветливо кивнул:
— А, это ты, как тебя там…
— Кровавый Клык, — улыбаясь, напомнил малый. — Ваше сиятельство уж успели меня позабыть. А где господин Упырь?
— С Упырем случилось несчастье. — Нахмурившись, Бартоломеус соскочил с коня.
— Несчастье? — разинул рот слуга.
— Убился твой господин, — объяснил Вилли, забирая поводья обоих коней. — Ногу покалечил. И лежит сейчас в трактире, бедный, охает да стонет.
— Дьявол! — огорчился малый донельзя. — Сей же час пошлю вампиров с носилками! Впереди длинная ночь — у нас есть время!
И убежал.
Верный слуга!
Правда, тотчас вернулся.
— Эй, Беззубое Страшилище! — крикнул сухонькому старому вампиру с обломанными клыками. — Проводи гостей в покои. Ты, Цветок Смерти, — это уже юной девушке, — позаботься об ужине. А вы двое — ты, да ты, да ты — возьмите лошадей, отведите в конюшню. Да живей крутитесь!
Похоже, Кровавый Клык был здесь за главного — так ловко и уверенно раздавал распоряжения. А может, отоспались мертвецы за день, и теперь бегают, юркие как тени, щелкая зубами, светя себе в темноте красными глазками…
— И-и-хо-хо-хо-хо! — раздалось из конюшни в глубине двора. У Бартоломеуса защемило сердце. Ибо послышался ему в этом ржании вопрос: «Сядешь ли, хозяин, еще когда-нибудь мне на спину?»
Вздрогнул, почувствовав: больше не сядет. Но сожалеть поздно. Вслед за старичком-вампиром — кости, обтянутые морщинистой кожей — последовал в башню.
Темное сырое здание, лунный свет едва проникает сквозь узенькие окошки. Скрипучая винтовая лестница ведет в верхние покои.
Скрип, скрип, скрип…
Клыки все раскрошились, жаловался старичок-слуга, привычно семеня с факелом по гнилым ступенькам. (Ножки легонькие, не ходит — плывет. Ступеньки под ним даже не скрипят). Раскрошились клыки, кушать нечем стало. Без клыков — какой вампир? Никакой. Рассохнусь скоро, в прах превращусь.
Завел в темную залу, воткнул в стену факел. Красные блики пламени побежали по сводам потолка, по гобелену во всю стену: «Шабаш ведьм».
Совсем уж не по себе стало. Подойдя к окну, Бартоломеус попытался разглядеть: звездное небо, золотую луну, чернеющие тени холмов…
Ничего не разглядел — сплошь чернота и летучая мышь за окном: прильнула к стеклу, крылья растопырила, так и ест красными глазками.
— А вот и я! — ворвался в залу малый с кровавым именем.