Профессия – призрак, стр. 31

— Рана пустяковая, милый Джон. Пуля прошла сквозь ногу навылет. Я стянул с тебя сапог и теперь промою рану ключевой водой, как, безусловно, поступил бы и сам великий Пастер [44]. Потом смажу ее арникой, йодной настойкой, перекисью водорода и перуанским бальзамом… А потом наложу повязку с пряными горными травами, которые тетя Памела собрала когда-то собственными руками, до того, как стала заниматься столоверчением и сломала себе шейку бедра…

— Мне кажется, ваша светлость, пуля задела кость. Приглядитесь хорошенько, ваша светлость, по-моему, нога немного искривилась?

— Не беда… Возьмем палку от метлы, сделаем тугую повязку, и все пройдет!..

— Надо срочно позвать врача, ваша светлость!

— Пожалуй… завтра…

Оказывая мне эту первую попавшуюся помощь, лорд Сесил ворчал:

— Эти американцы совершенно несносны! У них просто мания какая-то устраивать пальбу и убивать! Как я мог предвидеть такой дурацкий случай? Стрелять в призрака! Никто так не поступает. Это совершенно неприлично…

Пока лорд Сесил делал мне перевязку, я испытывал невыносимые боли, а пока он накладывал гипс, терпел самую настоящую пытку, несмотря на его оптимистические комментарии:

— Пуля прошла между берцовой и локтевой костью… а может, это малая берцовая? Наверно, самое лучшее — закрепить повязку, обмотав ее веревочкой. Уинстон некоторое время был скаутом у барона Баден-Пауэлла [45], он научил меня вязать узлы…

Закончив процедуру, лорд Сесил дал мне попить, заставил проглотить две таблетки аспирина и позволил себе слегка меня упрекнуть:

— Ты бросил свое оружие в коридоре, Джон. И это после первого ранения! Если бы я не проявил присутствия духа и не подобрал бы его, что бы с нами теперь было, а?

И с этими словами он оставил меня одного.

Я провел плохую ночь, а потом плохой день. У меня началась лихорадка. На вторую ночь, в полубреду, я услышал внизу отчаянные крики, а вскоре после этого появился лорд Сесил, неся на подносе скромный ужин.

Он был явно в превосходном настроении…

— Я только что застиг Уинстона на месте преступления — он пытался взломать замок кладовой. Можешь мне поверить, я отбил у него к этому охоту!.. Но ты прекрасно выглядишь, глаза блестят, щеки разрумянились… Посмотрим, как наша царапина…

Слабым голосом я снова попросил позвать ко мне врача.

— Мистер Гроб пребывает в мире волшебной сказки, Джон, не стоит разрушать этот мир из-за пустяка. Наш контракт будет вот-вот подписан. А врач захочет уведомить полицию, ведь речь идет об огнестрельном ранении. Начнется скандал. И все рухнет. Так что не проси у меня невозможного! К тому же ты молод и крепок. С моей помощью ты быстро поправишься. Разве ты можешь утверждать, что врач будет лечить тебя лучше, чем я? Медицина, Джон, еще не вышла из пеленок. Это царство слепых, где одноглазые врачи сходят за королей. Может, и я ставлю диагноз на глазок, зато этот глазок зорок.

После трех дней такого лечения лихорадка у меня не прошла, а рана приобрела прескверный вид. Опасаясь худшего, я набрался решимости и сказал лорду Сесилу:

— Я уже рассказывал вашей светлости, как лошадь сломала мне левую ногу, которая так и осталась увечной, потому что из-за скупости мистера Гринвуда меня не лечили… Я не хочу, чтобы мне изуродовали правую ногу. Если ваша светлость не позовет ко мне врача, я дотащусь до слухового окошка и буду кричать, пока не услышит мистер Гроб. Моя нога дороже ста тысяч фунтов стерлингов!

Я обращался к заду лорда Сесила, который с задней мыслью, мне не совсем понятной, зарылся головой в сундук. Если я умру у него на службе, ему, наверное, придется тайком перевезти мои останки, чтобы похоронить в безымянной могиле. Еще и по сей день я не могу без дрожи вспоминать благородную высокую фигуру лорда Сесила, склонившегося над темным сундуком с ворсистой крышкой.

Но, может, лорд Сесил думал совсем о другом?

Так или иначе, при моих последних словах он вздрогнул и повернулся ко мне лицом:

— Ты сам не понимаешь, что говоришь, Джон. Мой долг защитить тебя от тебя самого. Большинство нынешних англичан были бы счастливы променять свою ногу на сто тысяч фунтов стерлингов. И, кстати, многие старые англичанки тоже, хотя учтивость заставляет нас уверять, будто женские ножки стоят дороже. Если ты потеряешь ногу по моей вине, ты получишь эти сто тысяч фунтов. Но я ничем не рискую, давая тебе такое обещание: я прекрасно тебя лечил и по многим признакам замечаю, что ты, без сомнения, уже выздоравливаешь. С первого взгляда видно, что твой зловредный микроб теряет силу…

Может быть, по молодости лет и по неопытности, я не мог взять в толк, каким образом сто тысяч фунтов стерлингов возместят мне потерю ноги, и поспешно заявил об этом, хотя и учтиво, но совершенно недвусмысленно.

Потеряв надежду меня убедить, лорд Сесил в конце концов сказал:

— Ну раз ты смотришь на дело так, Джон, завтра я пришлю тебе самого лучшего врача. Если он не сможет тебе помочь, стало быть, твоя болезнь серьезней, чем я думал.

Получив такое утешительное обещание, я уснул.

Я теряю сто тысяч фунтов, но приобретаю положение

Назавтра вечером, к моему величайшему изумлению, ко мне на чердак поднялась Алиса, впрочем, может быть, это была Агата — она села у моего изголовья, улыбаясь обворожительной улыбкой. На ней было светло-голубое летнее платье, перехваченное широким поясом синего цвета, неотличимого от цвета ее глаз. А белокурые волосы окружали ее нежное личико ореолом, который пробуждал в окружающих доверие и преданность.

Наконец я увидел ее вблизи! Я мог разглядеть ее черты, говорить с ней, слушать ее!

Алиса, а может быть Агата, была так добра, что сразу же обратилась ко мне со следующими словами, волнуясь почти так же, как я сам:

— Отец только что рассказал мне обо всем, мистер Джон, обо всем, что вы сделали и продолжаете делать для нас с сестрой. И я не могла не подняться к вам, чтобы вас поблагодарить. Какое мужество! Напасть с простой саблей на этого ужасного Трубоди! Выстрелить пистонами в американца, грубияна и кровопийцу, который вооружен браунингом и привык расправляться со всеми подряд! О, я дважды обязана вам своим счастьем! И даже трижды, потому что, говорят, вы отказываетесь показаться врачу, чтобы не подвергнуть опасности наше с сестрой приданое! И все это ради девушек, которые для вас никто, которых вы мельком видели из окошка вашего убежища. Я никогда не читала ни о чем более прекрасном. Вы настоящий герой романа, мистер Джон!..

Намек на Трубоди как будто указывал, что я имею дело с Алисой, и это меня особенно взволновало, ведь Алиса была моей любимицей. Разве не ее первую спас я из когтей фабриканта брючных пуговиц?

Я попросил ее назвать свое имя, и ее ответ подтвердил мне, что я угадал. Впрочем, мое сердце и само подсказало бы мне, что это она!

Алиса долго изливала свою благодарность, приписывая мне достоинства, каких я обыкновенно не проявлял, но тем более приятно и лестно было для меня их перечисление. А когда я из скромности пытался отнекиваться и даже возражать, Алиса заставляла меня умолкнуть, восторгаясь моей редкой скромностью.

Я не решился признаться Алисе, что лорд Сесил ввел дочь в заблуждение и что я непрестанно требовал вызвать не ее, а другого лекаря. Она была бы разочарована, а мне легче было умереть, чем ее разочаровать.

Ах, что за дивный миг! Какой наградой было для меня ее присутствие! И какая счастливая идея осенила лорда Сесила, пусть даже им руководила задняя мысль!

Я всегда был чувствительным, а будь я при этом еще и безумен, каких только безумств не натворил бы я ради женщин за шестьдесят с лишком лет! Но это уже другая история…