Кожаные башмаки, стр. 25

— Гляди, получилась! Четвёрка!

Миргасим получил эту отметку за то, что на уроке вытянул из-под парты ногу, когда Разия шла от доски на своё место. Она споткнулась, упала.

— И вот пожалуйста! ЧЕТВЁРКА!

И снова Шакире сердилась! Не поймёшь её…

— Сама же говорила, что четвёрка хорошая отметка.

— Четыре за уроки и четыре по поведению — это совсем разные четвёрки.

Кто бы мог поверить, что Миргасим когда-нибудь получит пятёрку, бесспорную, настоящую? Это случилось много позже, когда грамоте он научился.

Фатыма-апа повесила на доску картинку, где была нарисована кошка с котятами. Она сказала, что первоклассники теперь грамотные и сегодня будут работать сами.

— Напишите сочинение. О кошке.

Миргасиму это понравилось. Вот что он сочинил:

За этот хвост и была поставлена пятёрка.

— Очень ценное наблюдение, — сказала Фатыма-апа, — ты наблюдательный. Вот если бы ты всегда так старался…

Глава двадцать седьмая. Картошка, картошка…

С утра седой пеленой повис дождь. Затяжной. Летом ведро воды — ложка грязи, осенью ложка воды — ведро грязи. Земля липкая, холодная, одежда мокрая, руки мёрзнут, кожа трескается, и вскакивают на ней красные пупырышки.

Но плачь не плачь, а работать надо. От первых утренних заморозков пожелтели репьи по оврагам, почернела ботва картофеля на полях. Картошка уродилась богатая, клубни тяжёлые, розовые, как поросята. Среди этих розовых встречаются и лиловые, и белые, и желтоватые. Когда наша картошка попадает на рынок, люди смеются: «Крашеная она у вас, что ли?» А тронут пальцем, и кожура сходит тоненькими, как паутинка, лоскутками, чешуйками, обнажается твёрдый гладкий клубень. Без ножа можно чистить! Нигде такой картошки не встретишь. Земля у нас, может, особенная или это старики такой сорт никому не ведомый постепенно вывели, не знаем. Известно только, что каши манной не захочешь, когда картофель наш отварной, горячий, рассыпучий отведаешь. Без масла во рту тает.

Брали у нас на семена из других районов — нет, не получается! Мельчает на чужой земле, грубеет. Да, картошку растить — это, оказывается, дело не простое.

А собирать, хранить, чтобы до весны была свежая?

Эх, в другое время ясного дня дождались бы, потом дружно, весело всей деревней на поля вышли бы, — тут и лошади, и машины. Теперь надеяться нам не на кого, не на что. Одним погожим днём не обернёмся. Лошади на войне. Горючего для машин нет. Помаленьку, потихоньку, а приходится каждый день копать.

— Этак до зимы дотянем, — вздыхает бабушка.

— Женщины, — говорит на собрании председатель Рустям, — надо постараться. Неужели такое добро сгноим, морозу отдадим?

— Всё равно нам с колхозного поля ничего не достанется, — возражает Саран-абзей, — больно много в наши края едоков понаехало. Поглядите — четыре машины за околицей стоят, картофеля нашего дожидаются.

— Женщины, — снова начал председатель, — слышали? Всего четыре машины, но, если по совести, мы больше должны бы дать. Рабочие люди эвакуировались со своими заводами, оборудование привезли, а добро своё дома оставили. Вот как у них получилось!

Женщины вздыхают, молчат.

— Живут рабочие по чужим углам, и детишки с ними. Паёк что? Один раз откусил, и нет его. Голодают. А работают как! На днях пришлось в районе быть, зашёл в цех заводской, там кунак мой один, русский, работает. Мужик был богатырь — одни кости остались. Стоит у станка, а над станком плакат — сам повесил: «Не выполнив задания, домой не уходи». По восемнадцати часов работает, оказывается. Оружие делает. Без оружия как врага победим?

— А без хлеба победишь? — сердится Саран-абзей. — Никогда не встречал такого человека, чтобы тратил своё добро на людей, а потом сам, обратившись к ним, получил бы помощь. Вот я тоже пришёл к тому заводу, хотел две-три доски для забора купить или сменять, так меня с заводского двора чуть метлой не выгнали.

— Думаешь, у нас метлы не найдётся? — молвил Абдракип-бабай.

Собравшиеся засмеялись.

— Я что, налоги не плачу? Я человек исправный, не гляди, что старик. Трудодней побольше, чем у другой молодки, — возразил Саран-абзей. — Ой, о-ох, спину скрутило!..

— Женщины, — негромко говорит председатель, опираясь на свои костыли, — неволить вас не хочу, своей властью, силой заставить — это будет нехорошо. Прошу вас, завтра будем всей деревней картошку копать. Кто посильнее, выходите с лопатой, кто послабее — с ведром.

И бабушка вышла, и Фатыма-апа. Где учительница, там, конечно, и школьники. Ну, а где народ, там дело без Миргасима не обойдётся. Опрокинул он своё ведро, взял в руки две палочки и давай барабанить! Шакире согнувшись идёт, полное ведро картошки набрала, еле тащит.

— Давай веселей! — кричит Миргасим и стучит палками по ведру.

Ведро так здорово поёт, так звенит, что и самому петь хочется. Эх, если бы в Москве послушали, какая получилась музыка! Две палки, ведро да своя глотка в придачу. Не каждый день такой концерт услышишь.

— Эй, Асия! Хочешь, московскую песню сыграю?

Асия ходит по борозде, каждой картошине кланяется. У неё вёдра небольшие, зато два сразу. Труднее ей, чем нашим деревенским: непривычная, городская. Сама, по своей воле сюда пришла.

— Эй, послушай! — кричит ей Миргасим. — Слушай музыку!

— Слушаю тебя, внучек, давно слушаю…

Бабушка?! Откуда она взялась? На дальнем конце поля была. В руках у неё лопата. Копает вместе с молодыми.

Миргасим бросает палки, берёт ведро, кладёт туда картошину, другую…

«Девчонки здесь уже всё подобрали, куда-нибудь подальше от них собирать пойду…»

Оглянулся, кругом посмотрел. Увидал людей на берегу реки.

«Кто там? Что делают?»

Бросил ведро и поспешил к реке, туда, где неподалёку от оврага был когда-то перекинут мостик. Весной в ледоход этот мост снесло, но сваи остались. Всё лето доярки на ферму в обход по плотине ходили. А теперь, глядите-ка, надумал, оказывается, председатель новый мост поставить.

В степной нашей местности доска дороже хлеба. Председатель разобрал свой сарай:

— Вот вам и доски!

Зуфер и Зианша настилают эти доски на сваи. А бригадиром у них работает знаете кто? Ни за что не поверите — старик Саран!

— Что ты, Миргасим, на меня уставился? — говорит Саран-абзей. — Спроси у добрых людей, какой я был плотник! До чего хитёр, когда нужно доску сберечь! До чего вынослив в работе!

— Можно, я тоже буду гвозди забивать?

— Ты ещё мальчик, и язык у тебя опережает твой ум, а твоя решительность превосходит твою сообразительность. Не то жалко, что ты пальцы молотком разобьёшь, — обидно будет, если гвоздь погнёшь.

Старик берёт молоток и показывает, как гвозди заколачивать, как доски укладывать. Миргасим стоит будто приклеенный.

— Если хочешь помочь нам, — говорит ему Саран-абзей, — иди в правление, там шофёр сидит. Жердь хорошую в кузове его машины я видел. Попроси. Устроим на мосту ПЕ-РИ-ЛА, как на Москве-реке. Зимой поскользнёшься, за жердь схватишься и не упадёшь, даже в гололёд!

Вот счастье-то! Не сам он с поля убежал в правление, в тёплую комнату, — его послали!

Старик не ошибся. Сидит в правлении шофёр, сидит там и председатель. Как будешь при дяде Рустяме эту жердь просить? Стыдно… Не зря Фаим говорит: «Чем долго просить, так уж лучше сразу украсть».

Миргасим стоит у двери опустив голову. Если голова опущена, глаза смотрят вниз. И что они видят? Пол. А на полу что? Рукавица кожаная, вот что! Если набить её песком, завязать потуже, вот тебе и футбольный мяч.

Миргасим поднимает рукавицу, она мокрая. Он кладёт рукавицу на печь, от рукавицы поднимается пар. Миргасим переворачивает её с боку на бок, греет осторожно, чтобы не пересушить. Пересушишь — кожа треснет.