Собрание сочинений. Т. 5, стр. 95
В воскресенье вечером Люся долго ворочалась в постели и не могла заснуть: увидит или не увидит она опять во сне дедушку Крылова? Ведь он обещал прийти в воскресенье снова. Неужели забудет? Положим, русских девочек и мальчиков немало. И таких, которые не станут к нему с расспросами приставать и басни критиковать. Вот он их во сне и будет навещать… по очереди. Ах, досада какая!
Но Люся ошиблась. Заснула — и вдруг кто-то ей в лицо дунул. Открыла глаза и расплылась: дедушка! Сидит на постели в персидском халате, на голове татарская шапочка колпачком, левым глазом ей подмигивает.
— Здравствуй, девочка. Что смотришь! Не узнала?
— Узнала! Какой у вас костюм интересный… Можно погладить?
— Погладь.
— Очень к вам идет. Точно вы большое кресло с персидскими узорчиками… А шапочку я такую непременно своему Мишке сделаю. Повернитесь, пожалуйста, в профиль! Хороша, теперь я запомнила… Дедушка, а я перед вами очень, очень виновата.
— Это еще что за новости?
— Во-первых, я в прошлый раз во сне ошиблась… Назвала вас Василием Андреевичем, а ведь вы… Иван Андреевич. Правда?
— Ну, беда не велика. Давай-ка подумаем, почему ты ошиблась. Ты что днем читала, когда меня первый раз во сне видела?
— «Ундину», дедушка. Третий раз читаю и начитаться не могу.
— Так. А кто «Ундину» написал, знаешь?
— Жуковский. Поэт. Гладкое такое личико, как яйцо, и добрые глаза.
— Знаю, знаю, как же. А как Жуковского звали?
— Василий Андреевич!
— Вот и ясно! Со мной говорила, а о нем думала. Огорчаться не стоит. Когда я в Петербурге жил… давно это было… тогда, когда еще ни твоего папы, ни мамы на свете не было, — изучал я древнегреческий язык. Однажды, после обеда, прилег я на диван. Голуби ко мне в форточку прилетали, пшеницу я для них на подносе всегда держал… Ходят голуби по ногам, воркуют тихонько, стонут. Я под их музыку и заснул. И увидел во сне старшего греческого бога Зевса. Будто он сидит на кафедре в белом купальном халате, строгий такой, и оранжевую молнию в руке держит. А я перед ним на скамеечке, оробел совсем, притих. Зевс меня и начал экзаменовать:
— Как по-гречески «самовар»?
Молчу.
— Гм. А «клюква» как?
Молчу.
— Гм… Как «Демьянова уха»? Тоже не знаешь?
Молчу.
Насупил Зевс косматые брови, вынул из-за пазухи записную книжку и говорит:
— Кол. А кол, дружок, это самая последняя отметка, хуже и быть не может… Как, говорит, твоя фамилия?
А я весь затрясся, зубами стучу, еле выговорил:
— Иван Крылович Андреев.
Видишь, какие во сне промашки бывают… Рассердился старик, хлопнул своей молнией по кафедре. Дым, треск… и исчез. Просыпаюсь: голубь у меня на плече сидит и меня в пуговицу клювом долбит…
Люся всплеснула руками.
— Ай, как страшно!.. Дедушка, расскажите мне про Петербург что-нибудь? Что вам в Петербурге больше всего нравилось?
— Пожары. Что ж ты глаза вытаращила? Очень это красивая штука. Проскачет по Невскому ездовой-пожарный и в трубу трубит… Обоз за ним прогремит… Стекла так и звякнут. Я шляпу в руку и на улицу. Жил я в Публичной библиотеке вблизи Гостиного двора. Посмотрю на каланчу, сейчас же по сигнальным шарам соображу, в какой части горит. Сяду на дрожки и мчусь. Дом горит, народу на улице, как тараканов за печкой. Пожарные кони землю копытами роют, шеи — лебедями, трудно им на месте устоять. Лестницы, багры, дым из-под крыши в узлы свивается, каски блестят, брандмайор на всю площадь баском распоряжается. Очень интересно!
— Постойте, дедушка. Я не понимаю. Какие кони? Какая каланча? Почему шары?
— Как не понимаешь? Обоз кто привез? Кони. А на каланче (высокая башня такая над Думой) всегда дежурный пожарный ходит: чуть где пожар, сейчас же он тревогу подымет.
— Ну… У нас в Париже совсем не так. Пожарные всегда на автомобилях выезжают.
— На чем?
— На ав-то-мо-би-лях.
— Не понимаю.
— Ах, дедушка, какой вы странный. Это такие самокатные экипажи. Внутри бензин… Пыхтит и едет, запах только очень скверный. А пожарный резиновую грушу нажимает: тяф-тяф-тяф! И все дают дорогу. Очень просто.
— А лошади где?
— Лошадей никаких нет. И каланчи у нас нет. Где загорится, по телефону дадут знать…
— Что это ты какие слова выдумываешь…
— Совсем не выдумываю. Не знаете телефона?! С одной стороны ящичек, с другой стороны ящичек, посередине проволока. Дзинь-дзинь! Алло! Кто говорит? Люся! — Что вам угодно? — У нас пожар. — Очень приятно, сейчас приедем… Вот и все… Есть и без проволоки. Ей-богу, дедушка. Из Парижа спрашивают: «Как ваше здоровье?» А из Нью-Йорка отвечают: «Спасибо, у меня насморк, чего и вам желаю!»…
Дедушка недоверчиво покачал головой.
— Так вы, пожалуй, и про аэроплан не поверите?
— Кушанье, что ли, французское?
— Да нет же! Это такая машина с планочками, хвостом вертит, бензин чихает, — а она людей по воздуху перевозит. Через океан или через Монблан, — ей все равно…
— Скажешь! Этак, по-твоему, и медведи по воздуху летают! Выдумщица какая!
— И летают. Из Москвы недавно немец один в Берлин на аэроплане медвежонка привез… Вы, дедушка, и про кинематограф тоже ничего не знаете? Люди по полотну бегают и всякую чепуху представляют. То есть не люди, а фотографии такие… Быстро-быстро, как пауки по воде. Поезд подходит к мосту, жулик бросается в воду, за ним полицейский. Потом — фить! — гостиная, старичок фабрикант ломает руки: кто украл мою любимую картину? Фить! Жулик уже в Африке и подкрадывается к носорогу… Фить!.
Крылов огорченно вздохнул:
— Постой, Люся. Запутала ты меня совсем. Фить да фить. Страусы у вас по потолкам еще не бегают?
— Не бегают, дедушка.
— И то слава Богу! В голове от твоих сказок звенит… А что за труба на столбе?
— Это, дедушка, граммофон.
— Ишь, ты слово какое. Что за штука такая? Кофе мелют, что ли?
— Ах, какой вы смешной! Вот вы сейчас увидите, какой это… кофе…
Люся соскочила на пол, подбежала к граммофону, выбрала одну пластинку, пыхтя, завела с трудом пружину и лукаво посмотрела на дедушку.
И вдруг из трубы кто-то фыркнул, зашипел и простуженным голосом стал читать с чувством, с толком, с расстановкой:
«КВАРТЕТ»
Басня Крылова!
Подошел дедушка к говорящей трубе, шапочку свою от волнения на затылок передвинул, прослушал до конца и крякнул.
— История! А может быть, труба твоя и басни сама сочиняет?
— Нет, дедушка, этого она еще не может. Теперь небось мне верите? Про автомобиль, телефон и аэроплан сочинила я вам? Хотите, по телефону пожарную команду вызовем? Я вам сейчас номер разыщу, а телефон у нас в передней висит.
— Нет уж, спасибо. А китайского дракона ты тоже вызвать можешь?
— Прошу над нашим драконом не насмехаться! — хрипло затявкала фарфоровая китайская собачка на столике.
Люся топнула на нее ногой и… проснулась. Вот горе! Почему же она дедушке Крылову ни одной басни не продекламировала. Ротозейка несчастная!..
1926, март
Париж
ЖЕЛТЫЙ ФУРГОН *
Почему вы, мадемуазель, плачете? — спросил француз-городовой у маленькой девочки, стоявшей на перекрестке улиц под платаном в позе потерпевшей крушение мореплавательницы, выброшенной на необитаемый остров.
— Со мной случилось несчастье… — Заплаканные серые глазки робко осмотрели огромного полицейского, и слезы быстро-быстро мелкими капельками покатились по щекам.
— Несчастье, мадемуазель? А вот вы мне расскажите, в чем дело, и никакого несчастья не будет.