Собрание сочинений. Т. 5, стр. 93

2.
Игрушка непогоды,
Заплыл фрегат заморский
В неведомые воды,
К холодным берегам.
Вверху — грядою скалы,
Внизу, бедны и грубы,
Поморских хижин срубы,
Да птиц полярных гам.
Юнец со шхуны «Чайка»
Плывет к фрегату в шлюпке, —
У ног седая лайка
Сидит, задравши нос.
По лесенке висячей
Вскарабкался он лихо,
За ним, качаясь тихо,
Пушистый лезет пес.
Матросы гостю рады,
И пес такой забавный…
Точеные наяды
Круглятся на носу.
Веселый рыжий юнга
Взял мальчика за плечи.
Слова нерусской речи,
Как щебет птиц в лесу.
Трап вниз и вход, как норка…
Ступеньки, переходы, —
Приплывший в шлюпке зорко
Глядит по сторонам.
А рядом юркий юнга
То вверх, то вниз ныряет,
Смеется, словно лает,
Бьет лапой по штанам.
Средь низкой, темной залы
Забавный гость ни с места, —
Напрасно рыжий малый
Прочь тянет за кафтан…
На гнутой ножке глобус!
На полках книжек горы,
И медные приборы,
И карты звездных стран!..
Но буквы непонятны…
Они, как клад зарытый, —
Слова — немые пятна
На корешках тугих.
В глазах вскипают слезы…
Очнулся отрок русский
И лестницею узкой
Поднялся и притих.
Глухонемым чурбаном
Простился с моряками.
На западе багряном
Суровая печаль.
Скрипят и гнутся весла.
К ногам прижалась лайка,
И с детским плачем чайка
Метнулась к тучам вдаль.
Подмокла соль в лукошке, —
Пускай бранят на шхуне…
Луч в облачном окошке,
Как смутный, дальний зов…
В душе зарделся факел,
И тысячи вопросов
Плывут из-за утесов,
Из-за глухих лесов!
3.
Над кровлей вьются хлопья,
Снега шипят-дымятся,
И весла, словно копья,
Чернеют у стены.
С сугробов, с крыш, с заборов
Несется пыль седая,
И вьется, оседая,
Вдоль Северной Двины.
Перед оконцем снежным,
В пустой избе мерцая,
Горит тюльпаном нежным
Огарок восковой.
Над книгой — тихий отрок…
Буран стучится в сени.
По балке ходят тени.
В трубе протяжный вой.
В ногах медвежья полость…
Весь вечер без попреков:
Отец уехал в волость,
А мачеха в гостях.
В грамматике славянской
Перечитал все строчки.
В углу, как гриб на кочке,
Спит лайка на сетях.
Треща, погасла свечка.
Влез мальчик на полати.
Под полостью в колечко
Свернулся, словно кот.
В часы ночного мрака
В душе встает чредою,
Как звезды над водою,
Знакомый хоровод:
Чудесный зал фрегата, —
Приборы, книги, глобус!
Скелет морского ската,
Полярный сноп огней…
И Сухарева Башня
С петровской школой новой, —
Заезжий гость торговый
Рассказывал о ней.
И в час ночного бденья
Срывается молитва:
«Ты, Свет и Утешенье,
Опора слабых сил!
В меня вдохнул Ты жажду, —
Тебе ль ее отринуть?..
Не дай во мраке сгинуть
И утоли мой пыл…»
Метель поет все тише,
Под полостью так жарко.
В ларе скребутся мыши,
Проснулись петухи.
И в голове бессонной
Плывут-плывут рядами,
Размерными ладами,
Невнятные стихи…
Трески сушеной вязки
Шуршат в сенях на стенке.
У проруби салазки
Опять забыл убрать…
«В Москву!» — вздохнула вьюга,
«В Москву!» — шепнули мыши,
И снежный дед на крыше
Гудит: «Бежать, бежать…»
1928
Париж

ЛЮСЯ И ДЕДУШКА КРЫЛОВ *

I

Люся легла в кроватку. На ночном столике аккуратно разложила свои любимые вещи: камушек с океана, безносую китайскую собачку и басни Крылова и, как всегда перед сном, стала думать о разных разностях… Днем ведь думать трудно: то школа, то уроки, то всякие домашние разговоры о дяде Вани, от которого ни шерсти, ни молока…

Какого им молока от дяди Вани нужно?.. Странная публика!

В тишине и темноте совсем-совсем другие мысли в голову приходят… Как приходят, — никто не знает. Думает, например, Люся о мышах. На каком языке разговаривают мыши? Есть ли у них под полом мышиное училище? И вдруг — чик! — мышь перепрыгнула на Северный полюс… А что, если бы на Северном полюсе поставить центральное отопление? Лед бы весь растаял, на теплой земле вырос бы Булонский лес, и можно было бы туда летать на аэроплане к эскимосам на дачу… Для белых медведей Люся решила оставить небольшой холодный уголок: они ведь тепла не любят… Ходила бы к ним в гости и кормила их с ложечки мороженым.

Потом стала думать о баснях. Как будто стихи и как будто не стихи. И всё разговоры, а в конце «мораль». Мораль — это, должно быть, выговор за плохое поведенье… «А я бы повару иному велел на стенке зарубить…» И почему-то одни строчки в сантиметр, а другие длинные-длинные, как дождевой червяк… Вот только «Стрекоза и Муравей» вся ровненькая…

вернуться