Собрание сочинений. Т. 5, стр. 137

— Цыц! Сейчас же цыц… Я здесь самый старший.

— Ах, ты самый старший! — папа схватил с подоконника колоду карт и бросил ее в Гришу.

— Самый старший?! — закричала мама, набрала в рот из банки для золотых рыбок воды и обрызгала мальчика с ног до головы.

— Самый старший!

Агафья уколола его сзади вязальной спицей, Дуняша, как сердитый бычок, ударила его головой под ложечку, и даже щенок, даже он, единственный, кто его узнал, — схватил шнурок от Гришиной туфли и начисто его оторвал… Бедный Гриша стал отступать к шкафу, быстро скользнул за дверцу и захлопнул ее за собой. Ух, как они колотят по шкафу, — будто в бочке по железной крыше катишься. А за что? За что они на него напали? Что он им сделал?

Сквозь шум и грохот ничего не было слышно — можно было немножко и поплакать.

Никогда мальчик не думал, что столько с малышами забот. Только успокоились, расселись по своим уголкам, как опять началось.

Щенок занозил лапу старой граммофонной иглой, которая валялась на полу, и во время операции такой подняла визг, точно Гриша у него зубами кишки вытягивал.

Дядя Вова стянул за угол с ломберного столика скатерть. Разбил любимую папину пепельницу, — это еще ничего! Со стола слетела на пол английская бумага для мух, дядя Вова сел на нее, не мог отодрать и стал кричать, щенок наступил сбоку лапой и тоже приклеился… Пока Гриша их теплой водой отмывал, они же его лапами в живот били… Извольте радоваться!

Няня вздумала завивать у маминой куклы волосы. Накалила на спиртовке щипцы и прижгла на кукле все кудряшки, так что она стала похожа на барашка, которым чистили каминную трубу. Мама отказала няне от места, няня показала ей язык, а потом обе стали реветь и тянуть куклу в разные стороны.

Спиртовка опрокинулась на ковер, вспыхнули бледно-голубые язычки, — к счастью, Гриша не растерялся, приволок из передней новое папино пальто, бросил его на огонь, а сверху навалился сам. Малыши обрадовались и стали поливать Гришу молоком, квасом, водой из-под золотых рыбок. А щенок… Что сделал щенок, лучше мы и говорить не будем. И все гудели, как сорок восемь пожарных автомобилей: гуп-ряп, гуп-ряп!

Мальчик поднялся с пола — сердитый и мокрый, сконфуженно повесил папино пальто на вешалку и поплелся в столовую. Что с этой бандой делать? А они все потянулись за ним, как утята за уткой… Какое он еще представление им устроит?

Стоят — молчат. У кого палец во рту, у кого — целая пятерня. И вдруг началось.

— Хочу кушать! — капризно захныкала мама.

— Пришел большой… Пожары устраивает, а ест не давает, — угрюмо забубнил папа.

— Давай есть! — сердито дернула его за курточку маленькая кухарка.

— Сам, небось, напитался, — крикнула няня, подбоченясь… — Бесстыдник этакий!..

А щенок задрал мокрый нос к потолку и отчаянным голосом взвыл на весь дом:

— У-у-у! Молоком пожар тушили… Все молоко в ковер ушло… Что же теперь нам пить-есть?!

Гриша бросился к буфету: кроме сухой булки и засахаренного смородинного варенья — ничего. На нижней полке нашел в банке остатки сгущенного молока. Размешал с вареньем, намазал на хлеб и заткнул наскоро всем рты…

Побежал на кухню: картошка, саго, капуста, перловка, какао… Что с этим делать? Кухарка крохотная, — кроме супа из герани ничего приготовить не может.

Помчался на птичий двор и в хлев, — авось хоть яиц немного соберет, да как-нибудь подоит корову. Все-таки легкая провизия…

Но на птичьем дворе ни одной взрослой курицы не было, — только цыплята канареечными шариками с голодным писком посыпались к нему из всех углов. Гриша вынул из кармана кусок хлеба, покрошил им и побежал в хлев. Увы, так он и думал: корова превратилась в телушку, — знакомое черное пятно на боку, мохнатые светлые ресницы, — и, жалобно мыча, повернула к мальчику голову: «Му! Молока… Где моя ма-ма?..»

Гриша схватился за голову… Побежал на огород: редиска, лук, бобы. Тыква такая дурацкая, все не то, все не то. Ах, как трудно без взрослых жить!

Подкрался снова к дому. Боже мой, — из раскрытых окон доносился такой визг и плач, будто Баба Яга их всех головой в угольный мешок всовывала. Он заглянул с веранды в окно. Господи! Перемазанные вареньем малыши, как раки из корзины, расползлись по ковру и пищали. Ну, конечно, — у них разболелись животы… Шутка ли, всю банку съели. Щенок, сунув голову в камин, визжал и корчился: должно быть, у него морская болезнь начиналась…

Что ж делать? Где же настоящая большая мама и няня, которые все умеют, и все понимают, и всем управляют?!

Гриша нащупал в кармане железное колечко, повертел его в пальцах и захныкал. Как теперь их всех расколдовать? Горе-то какое…

И, размазывая на ходу кулаком струившиеся по щекам слезы, побежал к гамаку.

— Скворушка! Где ты там? Беда у нас случилась…

Из липовых листьев высунулась знакомая темно-серая головка:

— Ау! В чем дело, мальчик?

— Расколдуй их, пожалуйста!.. Я тебе две недели все свои утренние булочки приносить буду. Вот оно, твое колечко.

— Что так? Взял на неделю, а через три часа назад. Ну, ладно. Расколдую и без булочек. Вот, смотри…

Скворец взял колечко в клюв и полетел низко над травой справа налево, в обратную сторону. Через минуту птица подлетела к гамаку.

— Готово. Ступай домой — и никому ни слова. Все в порядке.

Мальчик радостно свистнул и помчался к веранде. У крайних кустов приостановился, — из столовой доносился голос большой, настоящей мамы:

— Ничего не понимаю! Кто все варенье съел? Почему от ковра спиртом пахнет? Почему пальто на полу валяется?

Недовольный голос взрослого папы отозвался:

— Пепельницу мою расколотил кто-то… И новое пальто все в молоке… Черт знает что такое! Гриша! Иди-ка, дружок, сюда.

Но милая, справедливая няня вступилась:

— Да он, батюшка, и не был тут. Все по парку носится. Кот, должно быть, чужой в окно вскочил и накуролесил.

Папа себя только по коленке хлопнул:

— Странный кот… Варенье из запертого буфета выудил, пальто снял и измазал… Скажи ты на милость!

Что ж няне за чужих котов отвечать. Мало ли какие бывают.

Высунулась она в окошко, посмотрела во все стороны и крикнула наугад в кусты:

— Гришенька! Куда ты там запропастился? Обедать, милый, иди.

Из густого шиповника около самого дома тонкий Гришин голосок ей сконфуженно ответил:

— Сейчас…

Надо было ему еще свою растрепанную курточку в порядок привести. А что им сказать?.. И слов никаких в голове не было. Ведь все равно ничего им не объяснишь толком в этой истории…

<1932>

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ВОЛШЕБНИК

Предисловий дети обычно не читают. Да и взрослые их особенно не жалуют. Куда приятней сразу погрузиться в захватывающее повествование или декламировать звонкие строки, нежели знакомиться с чьим-то мнением о книге. Однако, добравшись до последней страницы, любознательный читатель нередко жаждет продолжения, проникается желанием узнать побольше о том, кто сочинил эту книгу. Вот тут-то, как нельзя кстати, и бывает после — словие.

Смею надеяться, что слово об авторе «Детского острова» будет воспринято с интересом и вниманием — как большими, так и маленькими читателями. Тем более что о поэте с таким странным, согласитесь, необычным именем — «Саша Черный» известно на удивление мало. Некоторые даже думают, что это… мальчик, обладавший чудесным даром писать стихи.

Вовсе нет. Несмотря на мальчишеское имя, Саша Черный вполне взрослый мужчина. Даже с усами и сединой в волосах. Угодно убедиться? Фотографический снимок открывает этот том. Что-то озорное чудится в блеске глаз. А с губ, кажется, вот-вот сорвется беззлобная шутка.

Таким же запомнился Саша Черный современникам — тем, кто знал его близко: «Что-то необыкновенно милое, чистое было в этом, сохранившем молодость лице, увенчанном облаком легких, курчавившихся, совершенно седых волос, резко выделявших черноту бровей и короткой щеточки усов» [15]. Этот портрет можно дополнить еще одним описанием: «Да, это тот самый мягкий взгляд Саши Черного, который мы так любили при его жизни, задумчивый, тихий и наблюдательный, с той искрой доброго юмора, с благородным оттенком невысказываемой печали и сдержанной ласки» [16].