Невероятные истории. Гум-гам и другие сказочные повести, стр. 43
Двоек Тамара Константиновна пока не ставила, только писала две буквы: «См.» — то есть «смотрела, проверила, согласна».
Дыркорылу долго не давалась цифра три. Вместо плавных завитков у него получались какие-то немыслимые загогулины. Это, конечно, не удивительно, если держишь авторучку раздвоенным копытцем. Да и сноровки у первоклашек было еще маловато.
Дыркорыл так старался, что протер в тетради большую дыру. Он задумчиво осмотрел ряды немыслимых колючек, лишь отдаленно напоминавших волнистую троечку, и задумчиво пожевал обложку. После чего Тамара Константиновна не выдержала и написала крупно на изжеванной дырявой тетради: «Тетрадь тянет на единицу: Дыркорыл! Покажи отцу!»
Дыркорыл очень расстроился, представив печальную картину. Тощая единица тянет за собой грязную тетрадь, а на тетради лежит он — неумытый, весь в синих чернилах поросенок.
Бухгалтер Нехлебов тоже расстроился, увидев злополучную тетрадь. Он, конечно, одинаково относился ко всем цифрам. Но одно дело — единица в колонках его расчетов, а другое — когда единица угрожает появиться в тетради. Единица — не пятерка, улыбки у родителей не вызывает…
— Будем бороться за чистоту! — объявил Нехлебов.
Он взял мыло, мочалку, пемзу и показал первоклашкам, как смывать чернила с розовой кожи и серой шерсти. Дыркорылу пришлось оттирать пятачок и хвост, а Одноуху — кончик сломанного уха. Все же они были старательные ученики, раз пытались писать всеми возможными способами!
Но одного рвения в работе мало, нужно быть очень аккуратным, писать точно и умно, чтобы чистыми оставались и руки, и тетрадь, и одежда. Вот их отец пишет почти печатными буквами, как прилежный ученик, а колонки цифр у него без единой помарки. Если иногда ошибется — в ход идет мягкая резинка, чтоб уничтожить вредную цифру, поставить нужную. Нельзя бухгалтеру ошибаться!..
А если бы он делал в сводках столько ошибок, сколько делают его старательные сыновья, вся бухгалтерия превратилась бы в сплошную неразбериху. Оставь, скажем, бухгалтер в ведомости сладкое пятно с надписью его начальника «пончик» — всю зарплату рабочим могут по ошибке выдать не деньгами, а пончиками. Пончики, конечно, это вкусная штука. Но зачем людям столько пончиков!
Значит, когда пишешь, прежде всего надо думать.
Нехлебов сел за письменный стол и моментально написал на листе цифры и буквы. Без исправлений, без единой ошибки.
— Вот как надо! — сказал он своим ученикам.
— Так писать нам нельзя! — заявил Дыркорыл, заглянув в тетрадь из-под руки отца. — Будет двойка.
И его брат упрямо махнул длинным ухом:
— Только так, как Тамара Константиновна.
Они доказали отцу, что тот пишет не по-школьному, а по-взрослому; им же надо вырабатывать почерк, выводить каждую букву, чтобы ее понимал любой читающий тетрадь.
— Будем учиться чистописанию, — согласился Нехлебов.
Он сел рядом с детьми, взял себе отдельную тетрадь и тут же превратился в обыкновенного первоклассника. Очки сверкают, конопушки возле носа золотятся, а рука выводит букву неуверенно — сразу видно, что человек давно не сидел за партой, робеет перед косыми линейками.
Ребята поглядывают на отца с гордостью: всегда он такой — старается помочь им, делает все вместе с ними, учится сам. На работу и с работы ходит пешком. Обедает за рабочим столом бутербродами и бутылкой молока. Трудно поверить, что он ворочает миллионами в своей конторе — миллионами рублей доходов совхоза.
И в соседних квартирах после рабочего дня учатся родители и почтенные родственники. Мамы проверяют на слух стихотворения. Папы с ворчанием вспоминают умножение и деление дробей. Бабушки и дедушки стучат скакалками да палками: «Одиножды ноль — ноль!.. Ой, у меня зубная боль… Пятью пять — да, двадцать пять! Беги-ка ты гулять…»
Все! Уроки сделаны. Буквы подтянулись, стали стройнее, цифры выстроились, поумнели. И бухгалтер расписывается в школьных тетрадях: «Смотрел. Нехлебов».
Он отвечает за кляксы, линейки с буквами, клетки с цифрами, жирную лапку, грязную промокашку, пучки палочек, карандашей, тетрадей, учебников — за весь школьный материал.
Нехлебов представляет огромный бумажный свиток, расписанный корявым детским почерком. Из такого материала не сошьешь штаны или рубашку, даже карнавальный костюм. На что же уходит такая груда бумаги, чернил, терпения? На то, чтобы ученик с каждым днем становился все умнее.
«Требуется няня…»
Поздно вечером, когда Одноух и Дыркорыл мирно спали, бухгалтер бродил по пустынным улицам городка и клеил объявления. У дверей аптеки, булочной, гастронома он доставал из кармана тюбик с клеем, намазывал небольшую бумажку и, пользуясь своим ростом, лепил ее на стену или дверь как можно выше, чтобы утром, пока сторож или продавец не принесет лестницу и не соскоблит бумажку, люди успели прочитать ее.
Нехлебов был готов заплатить штраф за то, что вешает в неположенных местах объявления, но другого выхода у него не оставалось. Дело в том, что в деревне Берники за Одноухом и Дыркорылом днем присматривали добрые старушки и соседи; в городе же знакомых у бухгалтера не было.
Все объявления, которые он расклеивал в ночном городе, были одинаковые: «Требуется няня для двух первоклассников». После этого следовали адрес и телефон.
На призывы мало кто откликался. Пенсионеры предпочитали дышать свежим воздухом, смотреть телевизор или заниматься общественными делами; у многих были свои внуки, которым требовались помощь и внимание.
Несколько любопытных заглянули в квартиру Нехлебовых, но, увидев первоклассников, сразу же уходили.
В одном из ночных походов отчаявшийся бухгалтер наклеил очередное объявление на дверь отделения милиции. Утром позвонили из милиции и спросили, чем могут помочь. Бухгалтер не растерялся, спросил, не знает ли милиция какую-нибудь свободную старушку, которая хочет быть няней.
Через два дня в квартире объявилась Елизавета Ивановна. Была она ростом с первоклассников, но очень опытная и властная няня. Няня сразу же заявила, что первоклашки ей нравятся, поэтому мыть посуду, подметать пол, ходить за хлебом они будут сами в свободное от уроков время. Отец, разумеется, приготовит с вечера обед. За няней остается поддержание общего порядка, разогревание обеда на газовой плите, которая требует опыта и сноровки, и воспитание детей от прихода их из школы до конца рабочего дня бухгалтера.
Нехлебов был, конечно, согласен. Наконец-то на его призыв откликнулась опытная женщина. Елизавета Ивановна вырастила двух взрослых сыновей; внуков у нее не было. Объявление она не читала, поскольку была неграмотная, но узнала о просьбе в магазине, где покупала хлеб.
Несколько дней первоклашки с удовольствием объявляли Елизавете Ивановне о своих школьных успехах, с аппетитом обедали, бегали в магазин за продуктами, играли на улице, готовили уроки.
Елизавета Ивановна проявила интерес к буквам и цифрам. Она с удовольствием сложила пять луковиц и три вилки и не сразу поверила, что будет ровно восемь предметов. Пришлось учить ее считать до десяти.
— Это бог помог, — сказала Елизавета Ивановна, выучившись считать. — Он изобрел все на свете.
— Не говорите глупости, — возразил Дыркорыл.
Елизавета Ивановна покраснела и дернула Дыркорыла за розовый хвост.
— Молчи, чертенок ты этакий! Вся наука твоя от бога!
— Нет, — спокойно ответил Одноух. — Это отец послал нас в школу.
Хвост Дыркорыла горел от резкого рывка, и он, оглядев комнату, на минуту опустил его в баночку с холодными чернилами.
— А писать и считать, — сказал Дыркорыл, охладив свой хвост, — нас научила Тамара Константиновна. Как вы думаете, Елизавета Ивановна, сколько будет одиножды один?