«Мечта» уходит в океан, стр. 12
С того дня они ни разу не виделись. Благоевич знал, что в этом районе была разгромлена гитлеровская воинская часть, много вражеских солдат погибло и будто бы погибли те, кто был в обозе, — музыканты, писари, почтари. Горько было сознавать, что среди погибших мог оказаться и Ганс Ширен, его спаситель.
И вот спустя столько лет такая неожиданная встреча! Конечно, оба сильно изменились. Тогда им было по двадцать, сейчас за пятьдесят — головы побелели, глаза выцвели, но самое главное, остались они после этой страшной войны живыми.
Благоевич был глубоко взволнован. Еще больше обрадовался, когда узнал, что знаменитый немецкий пианист, который сегодня должен выступать на открытой эстраде в старой крепости в Дубровнике, и есть Ганс Ширен.
Когда автобус наконец добрался до отеля «Эксельсиор», уже приближался вечер. Ширен сказал Абу, что он с нами не прощается, что сегодня приглашает всех на свой концерт.
— Сегодня, — сказал он, — буду играть специально для Боры Благоевича. И для вас.
Лену в ее номере мы не застали. Дежурный на этаже объяснил: русская девочка ушла в город с каким-то человеком. Что за человек, откуда он — дежурный не знал. Помнил только, что это мужчина средних лет с густыми черными волосами. Забеспокоились. Куда же это она отправилась? В чужом городе, не зная здешнего языка, можно затеряться. И кто этот таинственный мужчина?
Она явилась в шесть вечера. Вместе с ней был незнакомец, который сразу же поразил нас своим необычным видом. Он был одет пестро: в широкую, как халат, ярко-голубую блузу, в малинового цвета брюки клеш.
Лена объяснила, что это итальянский фотограф, который снимает Дубровник для фотоальбома. Зовут его Игнацио Гоцци. Познакомились случайно. Лена недалеко от отеля дорабатывала рисунок города Дубровника. Мимо проходил итальянец, увидел рисунок, заинтересовался. Потом пригласил пройтись по городу, показывал всякие интересные для глаза художника уголки.
— Мы были даже на базаре! — восторженно рассказывала Лена. — Чего только там не продают! Связки красного перца, румяные яблоки, белые головы крестьянского сыра, морские ракушки. И все улыбаются, говорят: «Молим! Молим!», что значит «пожалуйста».
Пестрый итальянец стоял рядом с Леной, прислушивался к ее объяснениям, слегка наклонив волосатую голову, и иногда кивал, словно понимал незнакомую русскую речь. Потом, когда многословная Лена наконец выговорилась, обратился к Абу на английском языке. Я изучаю в школе английский и поэтому кое-что понимаю. Словом, этот Гоцци заявил, что рисунок Лены ему очень понравился, что, по его мнению, Лена довольно способная девочка, из нее может получиться настоящий художник. Надо же, как говорят о нашей Ленке! Я даже и не предполагал. Оказывается, хоть и болтушка, а талантливая.
Потом итальянец заявил такое, что еще больше нас удивило. Он сказал, что в Неаполе послезавтра открывается международная выставка детских рисунков. Организатор этой выставки брат Гоцци — Энрико. Он художник и профсоюзный вожак. На выставку прислали рисунки дети из многих стран, в том числе и из СССР. Гоцци предлагает рисунок Лены тоже отправить на выставку. А еще лучше, если наша «Мечта», покинув Дубровник, на обратном пути заглянет хотя бы на денек в Неаполь. Он, Гоцци, даст письмо к своему брату, даже отправит заранее телеграмму, и нас в Неаполе встретят. Гоцци просит не отказываться, потому что организаторы выставки будут очень рады, если на ее открытии окажется юная русская художница.
Лена, которая тоже понимала английский, вопросительно смотрела на Абу. За ним последнее слово. Он капитан.
— Что ж! — сказал Абу. — Предложение хотя и неожиданное, но заманчивое. Я рад, что вы так высоко оцениваете работу нашей Лены. Если Лена действительно будет полезна на выставке, то мы согласны!
Лена так и сияла радостью. Я тоже был доволен: разве плохо побывать в Неаполе!
Так и порешили: едем! Гоцци тут же из отеля пошлет телеграмму брату, а мы после концерта отправимся в порт и будем готовить яхту к выходу в море завтра на заре.
— Не хотите ли присоединиться к нам? — спросил Абу итальянца. — Мы идем на концерт немецкого пианиста. Это удивительный человек…
И коротко рассказал историю Ганса Ширена и Боры Благоевича.
— С превеликим удовольствием! — воскликнул горячий итальянец. — Я же из Италии, из Неаполя, города песен, как мне отказаться от такого соблазнительного приглашения? Тем более будет играть человек, подвигом которого все мы — югославы, немцы, русские, итальянцы — должны восхищаться.
Вот какую пышную речь произнес наш новый знакомый! И все мы были рады, что в нашу маленькую интернациональную группу вошел еще один хороший человек.
В семь вечера мы вошли в большой концертный зал в старой части города. Зал был открытый, без крыши, и над нами сверкали яркие звезды. Ширен оставил в кассе для нас билеты в одном из первых рядов, и мы сели бок о бок — Благоевич со своей женой, Гоцци, рядом с ним Лена, Абу и я.
Никогда в жизни не забуду этот вечер. Сотни людей в зале сидели как завороженные, боялись даже пошевелиться. А над нашими головами незримо катились волны прекрасной музыки. Ганс Ширен в своем черном фраке, с длинными худыми руками, которые, взлетая над клавиатурой рояля, словно заклинали этот черный, похожий на странное животное инструмент, заставляя его петь волшебным голосом. Абу в перерыве сказал, что особенно сильное впечатление произвело на него исполнение Ширеном произведений Шопена и Листа.
Во втором отделении Ширен играл «Лунную сонату» Бетховена, и его игра произвела на слушателей такое впечатление, что после того, как затих последний аккорд, в зале все встали и долго-долго аплодировали замечательному музыканту. А наш знакомец Гоцци вдруг торопливо вышел из ряда и быстро взбежал на сцену. Поднял руку, призывая к молчанию. Когда зал затих, сказал по-сербски:
— Дорогие друзья! Сейчас играл для вас человек, который во время войны был солдатом германской армии и оказался здесь, в Югославии, в оккупационных частях. Но он сюда пришел не как враг югославов. Он ненавидел фашистов и сочувствовал борьбе югославского народа. Однажды он спас от смерти раненого югославского партизана, спрятав его от фашистов. Сегодня, спустя тридцать лет, немец и югослав случайно встретились. Вот они — Ганс Ширен на сцене, а Бора Благоевич — в зале.
Что тут поднялось вокруг нас! Все головы повернулись в нашу сторону, потому что после такой речи итальянца Благоевич вынужден был встать со своего места во весь свой огромный рост. Он поднял над головой руку со сжатым кулаком. Так с давних времен приветствовали друг друга антифашисты. И в ответ ему на сцене поднял руку Ганс Ширен. А потом, когда наконец смолкла буря оваций, музыкант снова сел за рояль, и в зале зазвучала боевая, полная силы мелодия.
— Это песня югославских партизан, — тихо сказал нам Благоевич. — Именно эту песню я пел после допроса в гестапо, когда меня приговорили к смерти.
Зал подхватил песню. Казалось, каждый находящийся в нем в этот момент присягал на верность в борьбе за справедливость и мир.
Так закончился наш удивительный день в Дубровнике. После концерта Благоевич, Гоцци и Ширен провожали нас до пристани, где стояла «Мечта». Мы шестеро шагали по торцовым мостовым города, и над нами покачивались на ветру старинные фонари.
Глава пятая
Взрыв в Неаполе
Можно было бы много рассказывать о том, как мы из Дубровника добирались до Неаполя, описывать красоту теплых южных морей, по которым шла «Мечта», удивительную их голубизну — даже пена за бортом яхты была голубая, словно ее подкрасили чернилами.
Много нам встречалось разных судов, малых и больших.
И вот тогда, когда мы вышли в Средиземное море и стали огибать берега Италии, встретилась нам не очень большая яхта, которая шла под флагом Канады. Распушив паруса, она стремительно ринулась на сближение с «Мечтой». С ее борта какой-то человек махал рукой, требуя, чтобы мы остановились.