Об истерии, стр. 11
Но предположим следующее: тот же самый пациент находится в жизненной ситуации, в которой болезнь его защищает от трудных жизненных битв или дает ему даже положительные преимущества – она избавляет его от мучительного семейного раздора или обеспечивает ему ренту или предохраняет его от смертельных опасностей на войне; отношение между волей и аппаратом случая приобретает тогда иной вид. Аппарат создан; но, когда истечет время пользования им, – нет никого, кто бы его выключил. Воспаление исчезло; но положение, предохраняющее от боли, остается неизменным.
Самое существенное заключается в следующем: Вовсе нет необходимости даже в активном стремлении к удержанию составленного аппарата; достаточно, наоборот, чисто пассивной незаинтересованности воли для того, чтобы сделать возможной истерическую фиксацию. Так, не дальнейшее существование созданной установки нуждается в особом новом волевом акте, но скорее, наоборот, – устранение последней.
Этим объясняется безо всякой натяжки тот замечательный факт, что истерическое расстройство работает впоследствии в интересах его обладателя и, несмотря на это, сам обладатель часто по – настоящему не знает, что его собственная психика, его собственная воля участвовала в настроении истерической картины. Во многих иных случаях видим мы далее не только это пассивное попустительство по отношению к установке, сделавшейся самостоятельной, но активно и рационально сознаваемое удержание последней.
Повторим вкратце ступенеобразный ход простого истерического привыкания.
1) Для известной, полной смысла, цели устанавли вается аппарат случая, который уже сам по себе обладает известной самостоятельностью по отношению к воле.
2) При большей длительности существования аппарат случая, как и всякая, часто упражняемая функция, начинает отшлифовываться, т. е. начинает работать все легче, проще, глаже, все более автоматически.
3) С увеличивающейся шлифовкой аппарат все более и более эмансипируется от воли; он приобретает самостоятельное существование, наряду с волей или даже вопреки ей.
После этого истерическое привыкание готово. Привыкание представляет собой явление, обозначающее в биологическом смысле переход от произвольной нервной функции к рефлекторной. Истерия пользуется тем самым путем, которым шел филогенез и которым идет развитие каждой отдельной личности: целесообразные приспосрбления и готовые возможности, выученные иногда с большим трудом (ходьба, писание, чтение, беганье на коньках), превращаются, благодаря формулообразному сокращению, из сложных серий волевых актов в легко протекающие автоматизмы и рефлексы.
– Простейший путь истерического привыкания или сохраняющегося аппарата случая встречается часто при расстройствах походки и положения тела, при истерических наслоениях на органические остатки параличей, при ипохондрических болевых защитных положениях, при компенсациях излечившихся хирургических повреждений, при ревматизмах и т. д. Особенно удобно проследить привыкание в его постепенном развитии при двигательных расстройствах. Но фиксация аппаратов случая и постепенное приобретение ими самостоятельности играет, большую роль и при явлениях чувствительных, а равно в области чисто – психической.
Участок тела воспален и причиняет боль. Вскоре включается известный аппарат случая, который не только движение и прикосновение к пораженному члену, но даже мысль о прикосновении спаивает с представлениями боли, а у чувствительных людей даже с болевыми ощущениями; пациент кричит в таких случаях, как известно, прежде, чем его тронут. Если воля не заинтересована в излечении, то аппарат случая сохраняется, и каждое прикосновение к излеченному члену продолжает, как и раньше, вызывать жесты, выражающие боль, а также и болевые ощущения; это – автоматизм, который все более шлифуется, приобретает самостоятельность и сливается с двигательными привыканиями. Эта фиксация болевых жестов, связанных с прикосновением к известному участку тела, вполне тождественна с явлениями при Павловских условных рефлексах; она соответствует в точности подошвеннному рефлексу, связанному с звонковым сигналом.
Эти параллели ведут без резких границ к различным ассоциативным соединениям, – напр., к сдвигам, знаменующим какой-нибудь символ. У пациентки появляется каждый раз рвота при взгляде на определенные кушанья; она ела эти кушанья много лет назад в день, когда ей было сделано отвратительное эротическое предложение. Дело здесь. заключается не в целесообразной двигательной установке, но в случайной ассоциативной связи, возникшей вследствие совпадения во времени. Если личность не заинтересована в ее выключении, то этот случайный комплекс продолжает функционировать дальше.
Далее и общая направленность (Gesamteinstellung) на «нездоровье» во всей совокупности ее телесного и душевного поведения (вялость, безволие, потребность в лежачем положении) является сначала целесообразной установкой; это аппарат случая, который и без более резко выраженных специальных симптомов может приобрести самостоятельность после исчезновения болезни и проводиться дальше, что часто у истериков и бывает.
Глава 4. Законы произвольного усиления рефлексов
Если нанести по собственному коленному сухожилию легкий удар, еще не вызывающий пателлярного рефлекса, но ведущий к характерному ощущению мышечного раздражения в четырехглавой мышце (скрытый предварительный стадий рефлекса) – и если к этому процессу присоединить еще немного произвольной иннервации квадрицепса, то можно заметить, что теперь коленный рефлекс проявляется со всей живостью при той же силе удара, которая до того не вызывала сама по себе и следа заметного рефлекса. Вызванное таким образом движение имеет совершенную форму рефлекса, представляет собой быстрый, взмах, отличающийся весьма характерно от чисто произвольного подражательного движения того же объема, и ничто в нем не указывает на вошедший в него произвольный иннервационный компонент. Мы замечаем во время опыта, что только легкие и диффузные волевые импульсы, иначе говоря, направленные на простое увеличение напряжения четырехглавой мышцы, в состоянии довести рефлекс до его открытого проявления. Но стоит нам только вместо того начать подталкивать с ясно сознаваемой целью; стоит лишь попытаться помочь рефлексу путем энергичной иннервации в форме вполне определенного разгибательного движения колена, и эксперимент не удастся: импульс автоматический и произвольный не сливаются в единое рефлекторное движение, они как бы перекрещиваются: Вытекающее отсюда движение имеет форму движения произвольного, причем получается не характерное чувство облегчения движения, но у некоторых эксперимента – руемых лиц как раз чувство затруднения (по сравнению с чистым произвольным движением). Другими словами: произвольное движение разрушает рефлекторный процесс, без выгоды, даже в убыток себе.
Если мы вернемся к нашему первому опыту, к удавшемуся произвольному усилению рефлекса, то заслуживает внимания сопровождающее его субъективное психологическое состояние. Мы только что сказали, что, благодаря гладкому слиянию проторенного рефлекторного процесса с приданным произвольным движением, мы испытываем необычайное облегчение последнего. Это сказано в очень грубых чертах. Если же мы начнем анализировать душевные явления, сопровождающие эксперимент над самим собой, самым утонченным образом, то мы найдем весьма запутанное фактическое состояние, а именно: если мы, непосредственно перед ударом молоточком, начнем легкую сверхиннервацию четырехглавой мышцы, у нас получится слабое, но отчетливое чувство сознательной волевой деятельности. Но в момент рефлекторного сокращения мы переживаем сюрприз или, если угодно, разочарование; у нас появляется неуверенность, и мы спрашиваем себя: участвовал ли я вообще в этом произвольной иннервацией? Мы повторяем опыт и последующие психические переживания остаются все теми же. Легко установить причину нашего сомнения: начиная с удара молоточком, отсутствует (вследствие рефлекторного облегчения движения) то отчетливое чувство мышечного направления, которое в остальных случаях сопутствует каждому осуществляющемуся движению, вплоть до самых малых: для нашего контролирующего сознания отсутствует, следовательно, как бы расписка в совершенном волевом импульсе. Наше восприятие до удара молоточком говорит: да, тогда как после удара оно твердит нет. Из этой психической конкурренции и возникает характерное конечное чувство сомнения в том, принимаем ли мы вообще произвольное участие в опыте. Едва только мы это узнали, мы поймем, что правота была на стороне первого чувства.