Корделия, стр. 15

— Как только бювар найдется, вам его сразу вышлют.

— Вижу, у юной леди высоко развито чувство собственного достоинства.

— А вы ожидали другого?

— Постойте. Как долго вы замужем — два месяца? Да, пожалуй, не ожидал. У вас есть братья и сестры?

— Да.

— Вы их любите?

— Конечно.

— Представьте себе, что одна из ваших сестер вышла замуж, была несчастлива, жила не в ладах со свекром и постепенно превратилась в тень мужа, а потом начала чахнуть и умерла, — вам бы это понравилось?

— Разумеется, нет.

— Мир — скверное место, знаете ли.

Корделия подумала и спросила:

— Вы женаты, мистер Мэссингтон?

— Нет.

— Теперь представьте, что женаты и обожаете свою жену, счастливы с ней. И вдруг является некто и говорит то же, что вы мне. Вы бы обиделись?

— Нет — если бы это была правда.

— Откуда мне знать, что вы говорите правду?

— Понимаю, — протянул Мэссингтон. — Но вы сами во всем убедитесь. Леопард не меняет своих пятен. Это относится и к Фредерику, и к бесценному Бруку.

Конец чайной церемонии прошел в молчании. Наконец гость поднялся на ноги.

— Благодарю вас, кузина, за приятно проведенное время. Кажется, мы что-то вроде родственников?

— Не думаю.

— Оно и к лучшему. — Он улыбнулся и еще раз окинул ее оценивающим взглядом. — Не забудьте, элементарный этикет требует отдавать визиты.

— Благодарю вас. Я редко выезжаю одна.

— Я в этом уверен. С таким-то свекром! Не то чтобы он намеренно лишал вас удовольствия, просто он не выносит ничего такого, в чем сам не принимает участия. Ему не приходит в голову, что обитатели Гроув-Холла могут иметь свою жизнь.

Глава VIII

Вечером мистер Фергюсон был в одном из своих лучезарнейших настроений. Корделия давно заметила, что на нем благотворно сказывается присутствие мистера Слейни-Смита.

Мистер Слейни-Смит был лучшим другом мистера Фергюсона, которого тот выделял из всех знакомых и к которому частенько обращался за советом, тем самым поднимая его на недосягаемую для смертных высоту.

Он был по профессии дегустатором чая, но два раза в неделю читал в Карпентер-Холле, на Брук-стрит лекции по биологии. Труд "Происхождение видов" всего семь лет как появился в печати, и мистер Слейни-Смит находился на передовых рубежах ожесточенной битвы, в основе которой лежал спор о теле и душе человека. Его не устраивал умеренный агностицизм Дарвина: он был воинствующим атеистом, готовым вонзить клинок в любого окопавшегося клерикала, который встанет у него на пути. Его атеистический фанатизм почти граничил с религией. Ни один поп или дьякон так безоговорочно не верил в Священное Писание, как он — в постулаты Гексли. Принцип естественного отбора в его голове трансформировался в самодовлеющий жупел. Борьбу за существование он понимал в буквальном смысле — как кровавую битву не на жизнь, а на смерть. В природе изначально заложено зло — это доказано наукой, логически обосновано и подкреплено неопровержимыми фактами. Надежды нет. Человек одинок в джунглях. Долой Бога и фарисеев!

В пропаганду этих взглядов он вносил так много энтузиазма, как будто считал любое подобие религиозной идеи вызовом себе лично. Старший брат перестал разговаривать с ним после того, как Слейни-Смит встретил свою возвращающуюся из воскресной школы племянницу вопросом: "Ну как, Энни, видела ли ты сегодня Иисуса Христа?"

Это был высокий, тощий человек с квадратными плечами и темно-карими в золотистую крапинку глазами. Свои волосы песочного цвета он зачесывал назад, оставляя пышный кок надо лбом; он также отращивал длинные, свисающие по обеим сторонам рта усы. Тетя Тиш говаривала в тесном семейном кругу "Мистеру Слейни-Смиту следовало бы… э… подстричься и сбрить эту пакость. Так не годится — особенно для дегустатора".

Девять его детей воспитывались в строгости: к примеру, им не разрешалось, пока папа дома, спускаться вниз; то же правило распространялось на его жену.

То, что мистер Слейни-Смит был с радостью принимаем в Гроув-Холле, выглядело немного нелогично: мистер Фергюсон был ревностным католиком — не пропускал ни одной воскресной службы, финансировал деятельность приходской церкви и подкармливал ректора и членов церковного совета. Однако мистер Фергюсон гордился широтой своих взглядов, и ему было интересно выслушать другую сторону. Он вообще предпочитал подвергать все и вся беспристрастному анализу, поддерживал новые веяния и приглашал к себе их носителей, либо выписывал книги, если носители были далеко или уже умерли.

Таким образом, то, что должно было бы вызвать трения между этими двумя джентльменами, напротив, способствовало их сближению. Оба охотно беседовали на темы религии, пусть даже их мнения были прямо противоположны. В пылу ученого спора они нередко нападали друг на друга, однако не становились врагами. По всем остальным вопросам они являли редкое единодушие — это касалось либерализма, реформ, гигиены, холодных ванн, азартных игр, искусства, русской угрозы, Суинберна и использования водных ресурсов.

Мистер Слейни-Смит был невысокого мнения о женщинах в целом, и чуть только разговор сворачивал на женскую эмансипацию, моментально, подобно улитке, прятал прогрессивные взгляды в раковину и выставлял рожки. Как правило, он игнорировал Корделию, но она и не думала обижаться. Непобедимый интеллект мистера Слейни-Смита внушал ей благоговейный ужас.

Мистера Фергюсона только что избрали в Городской Совет, и в тот вечер у них собрались гости — примерно дюжина человек: члены Совета и Городского Управления, а также домашний врач, он же школьный товарищ Брука, мистер Берч, не так давно получивший здесь частную практику. Это был рослый, сухопарый молодой человек, отличавшийся необычайной сдержанностью.

Предполагалось, что вечер будет музыкальным. Дядя Прайди достал свою старенькую виолончель, и они вместе с Бруком и его приятелем Томом Гриффином сыграли трио Гайдна и еще одно — Боккерини. Потом были исполнены два ноктюрна Шопена; Мери Гриффин спела. После этого некая миссис Торп прочла наизусть небольшую поэму, и, наконец, в качестве завершающего аккорда, мистер Слейни-Смит позволил уговорить себя спеть "О, верните мне моего арабского скакуна!"

Близилась полночь, и самый смуглый из гостей удалился, чтобы привести "Новый Год".

Прежде Новый Год был для Корделии любимым праздником. Но на этот раз она впала в некоторую меланхолию.

— С Новым Годом, дорогой Брук! — поздравила она мужа. — С Новым Годом, мистер Фергюсон. — Свекор поцеловал ее в щеку, и на нее пахнуло вином, одеколоном и высококачественной материей его сюртука. — С Новым Годом, мистер Слейни-Смит. Миссис Торп… — Она поздравила всех до одного и ждала, что теперь они возьмутся за руки и споют "Вальс свечей", но вместо этого все склонили головы и внимательно слушали, как мистер Фергюсон читает молитву, — все, кроме мистера Слейни-Смита, которому в виде исключения было позволено сидеть, олицетворяя собой Новое Мышление.

Когда гости разъехались, Корделия снова осталась в холле одна с мистером Фергюсоном, но на этот раз никакие неприличные часы с высунутым языком не оскорбили его взора. Он обнял ее, чего никогда не делал, и собрался вести в гостиную.

— Это ваш первый Новый Год в нашей семье, Корделия. Я убежден, он принесет нам счастье.

— Спасибо, мистер Фергюсон, Надеюсь, так и будет, — она все еще чувствовала себя с ним довольно скованно.

— Уверен: мы станем счастливой, дружной семьей. Если у вас возникнут какие-либо трудности или сомнения, обращайтесь ко мне, мы все дружески обсудим. Разделенное горе…

— Спасибо, — повторила она.

— Я слышал, здесь сегодня был Дэн Мэссингтон. Вы с ним виделись?

("Я сообщила Бруку, а он, значит, передал отцу…")

— Он заезжал спросить о какой-то вещи покойной сестры. Это бювар или что-то в этом роде.

— Должно быть, он скверно о нас отзывался?