Семь отмычек Всевластия, стр. 59

Пелисье оказался прав. Туша оглушенного Горыныча с шумом повалилась на двор заставы, расплющив догорающую телегу и вздыбив клубы пыли. Со спины чуда-юда скатился маленький узкоглазый человечек в панцире из кожаных пластин поверх «чопкута» – плотного войлочного халата со стоячим воротником и осевым разрезом. Халат имел зеленоватый оттенок – под цвет змеиной чешуи. Человечек со всего маху растянулся на земле, не переставая кричать:

– Балды! Балды!

– Сам ты балда, скотина, – с досадой сказал Женя Афанасьев, бросая лук на пожухшую от огня траву. – Что он тут разлегся, этот твой двухголовый? Тут вам не Канары! Если он не очухается, то сам будешь его отсюда уволакивать! Эллер, засунь этому типу в мозги знание русского языка, а то мне не хочется влезать в его тарабарское наречие.

Победитель Змея Горыныча, сильномогучий богатырь Эллер свет Торович, подозрительно покосился на слишком расхрабрившегося, забывшего, с кем говорит, Женю, но ничего не сказал. Повесил молот на пояс и, сделав несколько движений руками, вопросительно глянул на узкоглазого человечка в халате и «хуус хуяге», пресловутом монгольском панцире из кожаных пластин. Тот приподнялся с земли, а потом нерешительно встал на ноги и произнес – с акцентом, но, несомненно, на русском языке:

– Победил ты меня, богатырь! Вверяюсь воле твоей. Хочешь – казни, хочешь – милуй, но отец мой…

– Ладно, не надо тут родню склонять, – довольно агрессивно перебил его Афанасьев. – Ты лучше вот что скажи, татарин. Далеко ли отсюда становище хана Батыя? В Сарае он? Или тебе это неведомо?

– Ведомо, ведомо, – обрадовался узкоглазый человечек, и только сейчас Эллеру, Жене и Пелисье стало понятно, что это совсем молодой человек, лет восемнадцати, с едва заметной темной полоской пробивающихся усов над верхней губой, нежной смугло-розовой кожей. – Становище хана в двух перелетах отсюда. На берегу Дона-реки раскинулся его лагерь. Отдыхает великий хан после возвращения из земли Угорской.

– Два перелета – это сколько? – осведомился победитель Змея Горыныча, славный Эллер.

После оживленной дискуссии, сопровождающейся выкриками и небольшим рукоприкладством (Эллер ткнул кулаком в бок погонщика Змея), выяснилось, что два перелета – это примерно три часа пути по воздуху, если сидеть на спине Горыныча. Оказывается, Батый и не думал возвращаться в Сарай, потому что ханскую столицу только начали строить и жилплощади там чрезвычайно ограничены. Он раскинулся лагерем в донских степях и дал отдых войску и коням, которых, как известно, на каждого монгольского воина приходилось по три.

– Отлично, – сказал Афанасьев, – тут есть мысль. Твоя крылатая скотина очухается? – обратился он к монголу. – Эллер его здорово приложил. Молотом-то. Такой молот железо пробивает.

Молоденький воин возвел руки к небу. В этот момент Змей Горыныч, распростершийся на земле, пошевелился. Русские дружинники, подходившие к чудищу со всех сторон, выныривающие из-под телег, из копен сена, из разных укромных мест, резко отпрянули. Змей Горыныч приоткрыл правый глаз неповрежденной головы и уставился прямо на Эллера.

Рыжебородый дион презрительно усмехнулся и проговорил:

– Ну, что глазеешь, чудо-юдо? Али молота захотел? – Змей Горыныч тотчас же закрыл глаз. Отведать Мьелльнира еще раз он явно не желал.

Женя Афанасьев оглядел собравшихся дружинников, повернулся к Эллеру и Пелисье и произнес:

– У меня такая мысль есть. Сил на Перемещение у тебя не хватит ли, могучий Эллер?

– Поелику я не в своем мире, – начал тот, явно заразившись древнерусской пышной велеречивостью, – то сложно споспешествововать в столь мудреном деле…

– Значит, не получится, – прервал его Женя. – А я вот что думаю. Если Батый стоит лагерем у Дона, то до этого лагеря минимум триста километров, если в верхнем течении, и все семьсот, если в среднем. А если Батый в низовьях Дона, то черт его знает!.. В общем, я вижу один выход.

– Какой? – спросил Пелисье.

– Очень просто. Усесться верхом на Змея Горыныча и долететь. Вот, собственно, и все. Правда, тут есть нюансы. А сколько у этой твари посадочных мест? – обратился он к несчастно моргавшему черными ресницами монголу. – В смысле, скольких он может унести на себе?

– Последний раз уволок он трех жирных буйволов, – сказал молоденький монгол, – оплел их и сожрал с косточками вместе.

– Буйволов всех сразу, что ли?

– Унес их скопом. Всех троих.

– Отлично, – рассудил Афанасьев. – Вот это я и хотел услышать. Думаю, что при такой подъемной силе он без труда возьмет на борт и меня, и Эллера, и Пелисье, и даже Поджо с Тангрисниром. Если двое последних, конечно, сами не съедят Горыныча, а их аппетит вполне способен вдохновить их на такой отчаянный подвиг. Ну что, монгол… как тебя зовут?..

– Сартак, – озадаченно ответил тот.

– Сартак… Спартак… «Динамо» Киев…

– В Киеве я не был, – поспешно вставил щуплый Сартак, отворачиваясь. – Киев брали без меня. В Киеве я… не был…

– Я тоже, – сказал Афанасьев. – Ну что же… давай реанимировать твою тварь. Надеюсь, Эллер его не угробил. Горы-ы-ыныч!!

Огромная туша птеранодона-мутанта не шевельнулась. Зато из поруба воеводы послышался шум, вылетела сорванная с петель дверь, и на пороге появился воевода Вавила Оленец. Он чуть покачивался. Волосы его были всклокочены, нос красен, веки припухли от сна.

– Это… почему такой шум?! – пробормотал он, однако его слова раскатились на весь двор. – Это… пошто разбудили?

В этот момент его осовелый взгляд коснулся громадной туши Змея Горыныча, простершейся во дворе, и Вавила пробормотал:

– Наверное, очень крепкие меда пил… Что-то у меня в глазах… это… двоится? – добавил он, тыча пальцем в головы чудища. – Покуда… Ммм… Я?.. – обернулся он к выросшему за спиной неизменному Гриньке.

– Точно так, ты, воевода-батюшка, – почтительно доложил тот. – А это Змеище Горынчище, которого сразил-повоевал могучий богатырь Эллер, сын Торов.

– Вот что, почтенный воевода, – сказал Женя Афанасьев. – Тут такое дело. Нужна нам телега. Какая-нибудь приличная телега и много ремней кожаных сыромятных. Хотим прикрутить ими телегу к спине Змея и усесться туда, как в корзину. А иначе соскользнем и свалимся с небес на землю. А парашютов в вашем времени не предусмотрено.

Воевода Вавила не понял юмора. Единственное, что он уразумел, – так это то, что с медами надо быть поосторожнее. Выпил – и уже среди бела дня на двор падают Змеи Горынычи! Еще выпил – количество змеиных голов удвоилось. Еще выпил – заскакали во все стороны зеленые черти, кривляясь и гримасничая. Воевода Вавила Оленец поморщился и, повернувшись к своим дружинникам, махнул им рукой:

– Тащи телегу, дружинушка хоробрая!

– И ремней сыромятных покрепче…

– И ремней! – Воевода махнул рукой и, сев на траву, во все глаза стал разглядывать распластанное на земле чудище.

Глава шестнадцатая

ХАН БАТЫЙ И ЕГО СЕМЕЙСТВО

– Замыслил я дело большое, удалое, молодеческое. – Женя Афанасьев и Жан-Люк Пелисье одновременно уставились на воеводу Вавилу, изрекшего эти слова. Первое лицо заставы уже проявило свою непредсказуемость. От него можно было ожидать чего угодно, особенно под парами медов хмельных, ароматных, голову кружащих. К тому же в отличие от многих из своей дружины он оказался абсолютно бесстрашным человеком. Вокруг Змея Горыныча он ходил с тем деловым и горделивым видом, с каким заядлый автомобилист расхаживает возле своей «ласточки», любимой машины. Несколько раз он даже пнул «покрышки» – отвесил с десяток пинков по бокам Горыныча. Тот, конечно, был мало склонен терпеть такое непочтительное обращение и, верно, сожрал бы воеводу вместе со шлемом, кольчугой и двумя литрами хмельного меда, булькающего в его желудке, кабы не Эллер и его грозный молот Мьелльнир. К тому же у Змея болела челюсть, и когда воевода взялся осмотреть ее, то выяснилось, что рыжебородый дион снес чудищу три зуба и вышиб левый клык.