Гроза Византии, стр. 22
– Отчего?
– Она – моя внучка!
– Ну, так что же?
– Я не отдам тебе ее…
– Посмотрим, как ты это сделаешь… Эй, вы!… Взять ее!…
– А старика? – спросил один из солдат.
– Оставьте эту падаль!
Ирина отчаянно отбивалась от солдат. Лука кинулся к ней на помощь. Он с ожесточением вцепился в одного из воинов, но тот, чтобы избавиться от него, ударил его мечом…
Лука покатился с рассеченной надвое головой…
Дикий крик Ирины, видевшей это злодеяние, огласил парк. Ей в ответ раздался другой крик.
Это Изок, вырвав с корнем молодое деревцо, кинулся на помощь сестре. – Вот он, вот, держите! – закричал патриций, кидаясь сам в сторону и укрываясь за ближайшим деревом.
Изок бешеным ударом свалил с ног солдата, державшего Ирину, другой отскочил сам, но в это мгновенье привлеченные криками другие воины из отряда появились на поляне.
После недолгой борьбы Изок был схвачен и крепко опутан веревками.
Ирину пришлось тоже связать…
Поляна скоро опустела…
Лука, уже мертвый и похолодевший, остался на том месте, где упал.
20. НАЧАЛО БОРЬБЫ
Ирина эту ужасную сцену, так неожиданно разыгравшуюся перед ее глазами и участницей которой стала она сама, сперва не приняла за действительность. Ей казалось, что она видит какой то ужасный сон, и стоит ей только сделать усилие проснуться – все это мигом развеется, как дым от дуновения ветра, – и снова, но уже наяву, возвратятся сладкие мечты и грезы.
Но, увы, страшная действительность скоро дала себя почувствовать. Веревки резали ее тело, грубые толчки императорских гвардейцев помимо ее собственной воли заставляли ее передвигать ноги и идти вперед, а этот противный начальник солдат, лишивших ее самого дорогого на свете существа, шел рядом и шептал ей на ухо слова, смысл которых заставлял ее краснеть даже в такую минуту.
Впрочем, она плохо понимала, что говорит ей этот человек. Отдельные фразы, достигавшие ее слуха, поражали ее, заставляли невольно краснеть, но общий смысл все-таки ускользал. Пониманию этого ребенка-полудикаря мало была доступна витиеватая, полная фигурных оборотов, речь византийца.
Она так была поражена постигшим ее несчастьем, что все еще жила душой в страшной сцене, разыгравшейся на берегу Босфора в том мирном уголке, где она провела всю свою жизнь.
"Как прав был Лука! – говорила сама себе Ирина. – Еще вчера он говорил мне, что в счастье скрыто горе… Явилось счастье и тотчас же оно затмилось горем!… Неужели все так бывает на свете?…”
Машинально она стала прислушиваться к тому, что говорил шедший рядом с ней византиец.
– Ты была, – шептал он ей, – среди всех цветов парка нашего императора самым роскошнейшим, самым пышным, но это было в лесной глуши, вдали от всего живого… Только птицы да солнце любовались твоей красотой, но теперь, о, радуйся же, радуйся, теперь все изменится, все пойдет по-другому! Мой дом полон золота, серебра и багряниц. Сотни рабов будут стремиться выполнить каждое твое желание, каждую твою прихоть; все, что на земле есть великолепного, роскошного, все будет готово к твоим услугам, и в моем доме ты, скромный цветочек, распустишься еще пышней, станешь еще прекраснее… И все это будет тебе за один только твой ласковый взгляд, за твою улыбку, за ласковое слово…
– Что тебе нужно от меня? – невольно вырвалось у расслышавшей эти слова Ирины.
Она вся дрожала.
– Любви, твоей любви… – услышала она.
– К тебе? К убийце?
– Какой же я убийца? Что ты!
– А Лука…
– Так это вовсе не я… Виноват вон тот гвардеец, а я тут ни причем… Да что тебе в этом старике? Он достаточно пожил, на что ему была жизнь? Пожил на свете и умер – таков уж вечный закон природы, а как умереть – от болезни ли, от меча ли – не все ли равно…
– Отпусти меня!
– Конечно! Разве ты могла в этом сомневаться?… Ты будешь свободна! В этом мое слово…
– Когда?
– А вот, когда ты навестишь мой дом… Ты побудешь у меня немного. Поглядишь, как живут у нас в Византии, а потом, если тебе будет угодно, если тебе у меня не понравится, иди… Я не осмелюсь задерживать тебя…
– Тогда прикажи развязать веревки.
– Нет, прости… Когда птица попадает в клетку, дверцы всегда остаются закрытыми…
– Презренный! Теперь я вижу, что ты все лжешь.
Византиец расхохотался.
– Как ты прекрасна в своем гневе! – воскликнул он. – Я поспешил бы отдать дань твоей красоте и расцеловать тебя, если бы не эти приближающиеся сюда люди, среди которых я вижу великолепную матрону Зою, моего милого Марциана и еще кого-то… Увы, эта встреча несколько мешает моим намерениям, но верь мне, что мой поцелуй останется за мной и не пропадет… Я немедленно, как только мы будем дома, с излишком наверстаю все, теперь мною потерянное… Мы будем счастливы, мой цветочек! Но что это значит?… Великолепная Зоя направляется в нашу сторону. О, я предчувствую, что она перехватит у меня радостную весть о поимке варвара и прежде меня принесет ее первою к очаровательной Склирене!…
Носилки Зои действительно остановились по ее знаку. Матрона с любопытством и изумлением глядела на связанных юношу и девушку.
– Привет тебе, несравненная Зоя! – подошел к ней начальствовавший над гвардейцами патриций. – Привет тебе, Марциан, и тебе…
Он низко поклонился, придав своему лицу возможно более подобострастное выражение.
Зоя внимательно посмотрела на него.
– И тебе мой привет, благородный Никифор, – ответила она. – Вижу, что сегодняшний день был для тебя удачным… Где нашел ты такую прекрасную добычу?
– Ты говоришь про девушку или про этого варвара?
– Про обоих…
– Я могу сказать тебе только про варвара… Ты видишь, он смотрит как будто во все глаза, между тем он слеп, как, впрочем, слепы все они…
– Перестань говорить загадками, я плохо понимаю тебя! Что ты хочешь сказать этими словами?
– Никифор намекает, – вмешался Марциан, – что этот варвар слеп потому, что его глаза не оценили всех прелестей венероподобной Склирены… – Вот как! А эта девушка?… Что она могла сделать? Или она осмелилась вступить в соперничество с моей несравненной Склиреной?
– О, нет! Эта дикарка вместе с каким-то стариком укрыли у себя моего дикого зверя, но, благодаря мне, он был все-таки найден. Старик зачем-то нашел нужным умереть…
– Какой старик, о ком ты говоришь, Никифор? – с заметным волнением и тревогой в голосе воскликнула Зоя, приподымаясь даже на носилках.
Василий внимательно посмотрел на матрону и сразу заметил ее волнение. "Что это может значить? – подумал он. – Зоя интересуется каким-то варваром! Не понимаю!”
– О каком старике говоришь ты? – повторила снова свой прежний вопрос Зоя.
– Ах, почем я знаю! Какой-то варвар, живший в чаще парка, у самой воды… Его, кажется, я видел во дворце… Его называли там Лукой…
– Он умер, ты говоришь?
– Я в этом уверен, и рассуди сама, несравненная Зоя, мог ли я оставить этот цветок, – он указал на Ирину, – одиноким! Нет, тогда я считал бы себя в этом случае самым грубым из варваров.
Он хотел еще что-то прибавить, но громкий крик перебил его.
Это Изок, долго всматривавшийся в Зою, вмешался и начал кричать, привлекая к себе общее внимание.
– Слушай ты, женщина! – гремел он. – Я знаю, я видел тебя и слышал, что в твоих жилах течет славянская кровь… Ведь ты сама с Днепра, это говорили мне верные люди, ты должна знать полянского старейшину Улеба.
– Улеба! – воскликнула Зоя, и смертельная бледность выступила даже сквозь покрывавшие ее щеки румяна. – Что с ним?
– Он убит…
Убит по приказанию вот этого человека, который говорит с тобой, как друг…
А его внуков, детей его сына Всеслава, – они перед тобой – ведут на смерть, на муки, на позор… Радуйся, отступница, и да поразит тебя великий Перун своим громом!
Зоя совсем встала на носилках. Она с широко раскрытыми глазами слушала Изока. Теперь она вся бледная, с высоко вздымающейся грудью, соскочила с носилок и кинулась к юноше.