Гроза Византии, стр. 19
Василия нисколько не интересовал этот беглец, но из вежливости он все-таки не замедлил спросить Марциана:
– Что же, этот варяг – знатное лицо?
– Нет, не то… Он ровно ничего не стоит, как и все они, вместе взятые, эти варвары. Но дело в том, что тут вмешалась любовь…
– Неужели?
– Разве ты не знаешь? Впрочем, да! Ты недавно при дворце. Дело в том, что этот жалкий варяг пришелся очень по сердцу Склирене. Ты, наверное, слыхал про нее – это приятельница Зои… Что только она нашла в нем хорошего?… Грязный, дикий варвар и больше ничего… Впрочем, о вкусах не спорят… Наши матроны капризны… Ну, понравился, так понравился, каждый волен выбирать себе игрушку по своему вкусу… Если это позволено и доступно даже детям, так отчего же не может быть доступно и для наших взрослых красавиц?… Ты только представь себе, этот варвар – глаза у него, кажется, не были выколоты – осмелился пренебречь несравненной Склиреной… – Он отвергнул ее?
– В том то и дело! Вот позор!… Ничего такого не слыхано было с тех пор, как Визант, сын Посейдона, положил первый камень в основание этого города! Как ты находишь?
– Ужасно!
– Я тоже так думаю!…
Разговаривая таким образом, Василий и Марциан уже вышли из дворца и шли по улицам Константинополя. Был жаркий день. Константинополь казался вымершим. Все попрятались в тени домов.
– Куда же мы идем? – спросил Василий.
– Погоди, ты это скоро узнаешь. Но я продолжаю о варяге… Как его звали-то? Да! Изок! Какое варварское имя! Оно может сломать нам уши… Посуди сам, разве могла перенести подобный позор гордая Склирена?
– Конечно же, нет… Что этот Изок, как ты его назвал, и что – она!
– Очень рад, что ты держишься моего мнения… Склирена приказала бросить его в темницу Демонодоры «Демонодора – народное прозвище Феодоры, жены Юстиниана Великого», надеясь, что там он смирится… Ведь, с этими дикими зверями делать более нечего… Его, конечно, немедленно бросили… – И что же он? Смирился?
– Вовсе нет! Говорю, что это – дикий зверь… Он рвался, метался, отказывался от пищи и, в конце концов, нашел возможность убежать.
– Его поймают!
– Нет сомнения… Только будет ли милостива к нему Склирена?… Но бросим об этом варяге. Что слышно у императора?
– О чем?
– Скоро он кончит свое затворничество?
– Я не знаю…
– Опять неискренность, Василий, и с кем же? С твоим искренним другом!…
– Но откуда я могу знать?
– Всей Византии уже известно, что ты только что вышел от порфирогенета, с которым беседовал о чем-то с глазу на глаз. Ведь, правда? – Да, это было!
– Так я и прошу тебя, скажи мне, скоро ли ристалище?…
– Не знаю…
– Опять «не знаю»… Ты смеешься…
– Разве могут быть мне известны мысли великого Михаила?
– Ну, да, конечно! Это только он один знает, «все знает»… Перестань скрытничать, скажи!…
– Император не назначил еще дня…
– Но, может быть, он говорил, что скоро…
– Вероятно!
– Это – радостная весть! Пора, давно пора! Народ скучает, и долго ли до греха… Наша чернь не должна знать скуки, иначе она сразу может превратиться в очень опасного зверя… Пример великого Юстиниана налицо… Итак, император решил, что выйдет на ристалище… И мы скучаем. Признаться, я обезденежел и не прочь взять заклад… На кого ты ставишь на будущем ристалище?
– Ни на кого!
– Вот как? Ты не только скрытен, но и скуп… Однако, чьи это носилки?…
Марциан заметил впереди чьи-то носилки, на которых видна была женская фигура. Носилки поддерживали четверо рабов-эфиопов, рядом шли невольницы с зонтами и опахалами.
– Кто это может быть? – размышлял вслух Марциан. – В такое время…
Все отдыхают! Ба, да, ведь это – Зоя… Она, она!… Пойдем скорее, догоним ее… Кстати, ты поблагодаришь ее за внимание и спросишь об… Ингерине… Идем скорее!
17. МАТРОНА ЗОЯ
Они быстро догнали носилки.
Марциан оказался прав: в них действительно была Зоя. Василий узнал ее при первом взгляде.
Это была уже не первой молодости, но замечательно сохранившаяся матрона. Тип ее был не южный. Марциан уже сказал, что Зоя была славянка по происхождению. Черты ее лица были несколько крупны, но очень гармоничны. Фигура ее была также крупная, мощная. Одета она была со всей возможной по тому времени роскошью.
На поклоны Марциана и Василия она ответила легким наклонением головы, при этом взгляд ее, скользнув по первому, несколько дольше остановился на македонянине.
– Великолепная Зоя, – вскричал Марциан, – сегодня для нас обоих счастливый, как никогда в жизни, день!
– Почему? – лениво спросила матрона.
– Ты спрашиваешь?
– Откуда же я могу знать, что сделало вас счастливыми?!…
– А эта встреча? Разве могли мы, смели ли даже думать, что появившись в такое глухое время, мы здесь встретим нашу великолепную, нашу несравненную Зою?… О, я уверен, что даже древний Писистрат – в зените своего счастья…
– Льстец! – перебила его, улыбаясь, матрона. – Перестань… Твой язык в разладе с твоей головой. Бери пример с твоего товарища, он молчит в то время, когда ты сыплешь словами.
– Каждый выражает свой восторг по-своему… Я уверен, что у этого почтенного македонянина от восторга встречи с тобой язык прилип к гортани. Зоя засмеялась.
– Так ли он говорит, Василий? – обратилась она к угрюмо молчавшему македонянину.
– Он прав, великолепная, – серьезно отвечал тот, – но на моей угрюмой скалистой родине и в самом деле не привыкли выражать волнующие душу чувства словами… Для этого необходимы дела.
– Я понимаю тебя, Василий… Но вы не сказали, куда вы идете?
– Он идет со мной, – отвечал Марциан, кивая на македонянина, – а я иду сообщить поскорее моим зеленым радостную весть: скоро ристалище…
– Вот как! Это в самом деле прекрасная весть… Откуда ты знаешь это? – От него!
Василий во время этого разговора отошел несколько поодаль и стоял с смиренным видом, потупив в землю глаза. Он скорее почувствовал, чем увидел обращенный к нему полный удивления взгляд Зои.
Матрона, очевидно, не была еще осведомлена о происшествиях дня. Марциан сделал ей едва заметный знак, из которого она поняла, что в императорских покоях случилось нечто такое, что в самом недалеком будущем обещает Византии нового временщика.
– А Вардас? – чуть не шепотом спросила она Марциана.
Тот пожал плечами.
– Что же Вардас? Он стар и надоел вместе со своим Фотием порфирогенету…
– Кто же за него при дворе?
– Ингерина.
– Вот как! Я и не знала… Сожалею!
– Я поправил эту беду, великолепная…
– Как?
– Передав ему от тебя поклон и сообщив, что ты близка с этой Ингериной.
– Благодарю!
– За что? Мы должны помогать друг другу…
– С каких это пор? – оправившись окончательно, насмешливо спросила Зоя. – Разве ты меняешь свой цвет?
– Нет! Я был и буду зеленым.
– А я была и буду голубой!
– Ну, это для ипподрома!
– Что в ипподроме, то и в жизни… А он за кого?
– Не знаю пока! Он скрытен и скуп, но, может быть, последнее – от бедности…
– Теперь его кошелек скоро будет битком набит золотыми солидами. Однако, мы долго оставляем его одного… Подойди же сюда, благородный Василий!
Василий, слух которого был с малых лет изощрен до тонкости, слышал весь этот разговор, как ни тихо вели его собеседники. В душе он был очень рад ему. Хитрый и сообразительный македонянин прекрасно понимал, что все эти таинственные переговоры и сообщения знаменуют собой его несомненный успех. Как крысы покидают корабль пред его близким крушением, так точно они стадами являются на судно, недавно оставленное, но снова снаряжаемое в далекий путь, потому что ожидают, что на этом корабле будет собрана масса всевозможных запасов, которыми можно будет вдоволь поживиться. Точно так же и в роскошной Византии ее пышные царедворцы всегда покидали того, на кого падала хотя бы тень немилости императора, и в то же время курили фимиам всякому, кто сумел привлечь к себе внимание правителя. Македонянин был простого происхождения. Детство, юность, молодость он провел на приволье своей родины. Только двадцати пяти лет от роду появился он в этом великолепном городе. Поэтому он не совсем еще был опошлен придворной жизнью, хотя природный ум его ясно представлял ему общую картину положения дел. Василий прекрасно знал цену этим ухаживаниям, а потому и не особенно обращал на них внимание.