Старое предание (Роман из жизни IX века), стр. 87

С вооружением — правда, по-прежнему убогим — тоже теперь стало лучше, ибо воеводы и тысячники сами следили за тем, чтобы никто не шёл с голыми руками. Лошадей на всех не хватало, и многие шли пешком, но их вооружили тяжёлыми копьями, мечами и щитами.

Эти щиты должны были заменять доспехи, которых не было ни у кого. Щитов заготовили великое множество из липовой коры и дерева и долго ещё употребляли впоследствии.

Поднявшись осенним утром на холм, откуда видна была уже выстроившаяся во главе с воеводами рать, в которой можно было различить каждую общину и округу по божкам и знамёнам, водружённым на высокие колья, Пястун в душе порадовался: дружины стояли стройными рядами и весело отвечали на его приветствие.

По всему войску был оглашён приказ, предписывавший междуречанам, познанцам [68], кувякам [69], бахорцам [70] и другим выступить в порядке во главе со своими воеводами, продвигаясь к границе по трём дорогам. Каждый отряд должен был знать о продвижении остальных, дабы не мешать друг другу в пути и на пастбищах и не опустошать родной край. Идти было приказано, соблюдая тишину и порядок, чтобы неприятель не узнал преждевременно о походе, не бежал и, не имея времени подготовить засаду, не мог бы их окружить. Сам Пястун с сынком, которого, несмотря на юные годы, готовил к воинскому ремеслу, шёл посередине, желая все видеть своими глазами.

Отмечалось, что воеводами князь назначал людей, отнюдь на это не надеявшихся, и обходил тех, что добивались воеводства. О том, где находился Добек, знал он один, остальные же поговаривали разное, а в отряде пока его заменял другой.

Однажды вечером, когда вся рать огромной лавой двигалась к границе, сделали привал на опушке леса. Пястун, сынок его и несколько воевод сели погреться у огня. Тихо беседуя, они жарили на костре мясо убитого козла, как вдруг невдалеке послышался шорох, и перед князем внезапно предстал Добек: он побледнел, казался потрясённый и настолько был изнурён скитаниями, что едва стоял на ногах.

— Добек! — вскричал, взглянув на него, Пястун, как будто ни о чём не зная, — где же ты пропадал? Что с тобой приключилось? А мы тут тревожились, не стряслась ли с тобой какая беда? — Со мной и впрямь приключилось такое, — сказал Добек, — что и догадаться нельзя и поверить трудно, однако ничего худого не сделалось. А теперь — вот так, как вы меня видите, я возвращаюсь прямо из лагеря Лешеков в Дикой пуще, и ещё разит от меня немецким духом.

Со всех сторон послышались изумлённые возгласы, а Добек начал рассказывать:

— Недавно я взял у вас, милостивый господин, немца, чтобы он починил мои мечи, а он едва не испортил меня самого. Эта лукавая гадина подстрекала меня к измене, стараясь переманить на сторону Лешеков. Тогда я, с вашего ведома, сделал вид, будто попался на удочку, и отправился с ним на поморскую границу, в лагерь Лешеков. Надо было поглядеть вблизи, каковы их силы и что они замышляют. Князья допустили меня к себе и принялись уговаривать перейти на их сторону, а своим изменить; я чуть язык себе не откусил, но прикинулся, что сочувствую им. А тем временем осмотрел их вооружение, людей и войско. Они хотели подкупить меня вот этим, — прибавил он, бросая к ногам Пястуна один за другим их дары: перстень, меч и кубок. — Не скупились на обещания. Разведав всё, что было возможно, я вырвался от них — и вот я здесь.

Добек шумно вздохнул, дико поводя глазами.

— А немец, который был с вами? Что с ним сталось? — допытывались старейшины.

— Не мог я больше терпеть его подле себя, — сказал Добек. — На привале я зажарил его на горячих угольях для волков, но, пожалуй, и они им побрезгуют.

Все слушали молча, с величайшим изумлением, однако вскоре стали задавать вопросы — о поморянах, о немцах, о том, как вооружены неприятельские войска, что говорили князья, как и куда полагали выступать. Добек рассказал, как спешили они собрать подкрепление, готовясь двинуться обычным путём на Ледницу, куда уже посланы передовые отряды, дабы отрезать полянам путь к границе.

Стало быть, и им следовало поспешить, чтобы не дать врагу себя обогнать. Судя по тому, что Добек слышал и видел в лагере, дружина Лешеков по числу людей не могла сравниться с собранным Пястуном войском и страшна была только оружием. Старейшины, приободрившись, загорелись желанием поскорее ринуться в бой и чуть свет по сигналу бесшумно повели свою рать к озеру Леднице.

XXIX

Полями, лесами и глухими чащобами молча, словно боясь всполошить зверя, подвигались к озеру вооружённые отряды. Во время похода воеводы, выступившие с разных сторон, почти ничего не знали друг о друге, однако, непостижимой волею судеб, все вышли на равнину из окружающих её лесов в один день и час. Можно было счесть это счастливым предзнаменованием, и если бы не приказ соблюдать тишину, радость исторгла бы из груди воинов громкий единодушный крик.

Пястун, поднявшись на пригорок, обозревал войско: общины и округи шли стройными рядами — отряд за отрядом.

Решили задержаться здесь до следующего дня в ожидании неприятеля, а если бы он не появился, двинуться всей ратью к поморской пуще.

Было ещё рано; после прохладной ночи настало осеннее утро — не жаркое и не холодное; в лесу на листьях ещё лежала роса, в поле весело светило солнце. Стягивавшиеся с трех сторон отряды только начинали строиться, когда военачальники, стоявшие на пригорке, заметили на опушке с противоположной стороны вооружённые толпы, выходившие из лесу.

То были Лешеки со своим войском.

Они не предполагали, что поляне ждут их тут в боевой готовности, и первые группы, показавшиеся из лесу, увидев расположившийся в равнине лагерь, остановились как вкопанные.

В неприятельских войсках произошло замешательство, конники поскакали в разные стороны, чтобы разведать силы противника.

В обоих станах царила глубокая, торжественная тишина.

Поляне нимало не испугались врага, даже не сдвинулись с места. Да и поморянам, хотя они и рады были бы отступить, бежать было поздно.

Итак, в этой долине у озера Ледницы должен был разыграться решительный бой между князьями Лешеками и кметами. Молодые князья верили в немцев, которые с ними шли, и в силу своего оружия; может быть, надеялись и на измену, обещанную Добеком, и отдали приказ начать наступление. Рать их, сначала небольшая, на глазах у Пяста стала расти, вытягиваться и шириться, надвигаясь на полян он стоял со своими воеводами и смотрел, не давая никаких приказаний.

Лешеки, сперва наступавшие в молчании, уверясь в превосходстве своих сил, вскоре дали знак поднять крик для устрашения противника. Дикий вопль пронёсся по шеренгам. Поляне все ещё безмолвствовали.

Возле Пястуна стояли воеводы — шестеро седовласых старцев с белыми бородами; они молча смотрели, как вражеская рать росла и угрожающе разбухала.

Один из старцев был Стибор, приведший войска с Варты, человек сильный, мужественный, с величавой осанкой, мудрец и воин, молчаливый, стойкий, суровый к себе и к другим. Он сидел на коне, слегка ссутулясь, а ветер развевал, как гриву, густые, буйные его кудри, которые он никогда не покрывал шапкой. На открытой волосатой груди его виднелись рубцы от старых ран.

В руке он держал окованное железом копьё, а на шее носил старинные медные обручи, в которых ещё ходили его деды.

Рядом стоял другой старец, почти такой же белый, но у этого ещё кое-где пробивались светлые пряди некогда рыжих волос и лицо осталось свежим и румяным, хотя годами он был старше Стибора: звали его Нагим. На голове у него была высокая шапка из волчьей морды. Горячая кровь ещё играла в нём и сказывалась в нетерпеливых движениях. Глаза перебегали со своих на врагов, из уст вырывались ругательства и проклятия. Если бы командовал он, то давно бы они ринулись на поморян не дав им развернуться. Рука его то сжималась, то разжималась, как будто копьё жгло ему ладонь. Он подбрасывал его и ловил, а конь, словно разделяя чувства своего господина, взвивался под ним на дыбы, натягивая поводья, которые с трудом могли его сдержать.