Старое предание (Роман из жизни IX века), стр. 84

Он мог лишь причитать:

XXVIII

Когда отряды, созванные против поморян, были готовы выступить в поход, Пястун отдал приказ согнать в городище на Гопле всех пленников, захваченных в предыдущих сражениях, и запереть в башне, где их легче будет стеречь. В усадьбах некому было их караулить, и нередко случалось, что, работая в поле, они сбивали колодки и бежали в леса, а потом, пробравшись к своим, служили им проводниками, разузнав все дороги и селения.

Людек, сын Вишей, отослал с остальными и своего немца Хенго, захваченного в последнем сражении. Хенго уже прежде таскался тут по усадьбам и хорошо их знал. Бывал он тогда и у Пястуна и теперь упросил челядь, гнавшую его в башню, позволить ему сперва зайти к князю и с ним поговорить. До смерти не хотелось ему вместе со всем сбродом очутиться в башне.

Ловкий немец надеялся своим красноречием и учтивым обхождением убедить князя отпустить его.

Когда его в путах ввели в знакомую хату, он повалился перед старцем на колени, жалуясь на жестокую несправедливость, жертвой которой стал, ибо сперва его насильно угнали поморяне, заподозрив в пособничестве полянам, хотя он мирно возвращался домой, а потом уже в их лагере его взяли в плен поляне за то, что он якобы указывал дорогу поморянам.

— Я никому не враг и ни с кем не воюю, — говорил Хенго, напуская на себя необыкновенное смирение, — у меня и жена была вашего рода и племени. Моё дело — мена и заработок, я людям пользу приношу, а войны боюсь, вот и нынче лишился я всего имущества и остался нищим. Смилуйтесь надо мной, господин!

Выслушав жалобы немца, Пястун спокойно ответил, что война имеет свои законы, а страна должка защищаться и охранять свою безопасность.

— Если мы отпустим вас на волю, — прибавил он, — а в пути вы наткнётесь на немцев и они будут допытываться, что здесь делается, вам придётся все рассказать своим и предать нас. Поэтому лучше и для вас и для нас, чтобы вы тут оставались, пока не окончится война.

Хенго принялся молить и заклинать князя по крайней мере не сажать его в башню, где, наверное, царит жестокий голод; он готов хоть в колодках и в путах молоть жерновами зерно у кого-нибудь в хозяйстве.

Плакать и притворяться невинным немец умел и действительно смягчил сердце старого князя.

Пястун позволил ему остаться у него в хате и только потребовал, чтобы Хенго поклялся богом, в которого веровал, что не убежит. Хенго встал на колени и, осенив себя крёстным знамением, поклялся шагу не сделать со двора.

На другой же день этот нищий военнопленный уже начал что-то менять; хотя обобрали его до нитки, в лохмотьях его одежды нашлись какие-то чудом уцелевшие остатки, и он предлагал женщинам колечки и ножики — мужчинам.

На это никто не обращал внимания, а бежать он на самом деле не намеревался. Напротив, он втирался всюду, где было особенно людно, готов был оказать любую услугу и без устали похвалялся тем, что по языку и крови жена его сродни полянам, так же как сын. По этой причине он объявлял себя другом полян. Поморян и кашубов он всячески хулил, называя их дикарями и хищниками. Сам же был даже полезен тем, что точил, как никто, мечи и ножи, умел заново черенить их и содержать в чистоте.

Являлись к нему всякие люди, и всем он с охотой услуживал, а брал, что давали, даже низко ценившиеся шкурки ягнят.

Однажды, когда Хенго занимался в сарае своим ремеслом, к нему подошёл Добек, прибывший за приказаниями к князю. Он узнал немца и, видя его искусность, весьма огорчился, что не было у него под рукой такого слуги, так как дома у него валялись груды ломаного железа, с которым люди его не знали, что делать.

— Отчего же вы, забрав меня в плен, не оставили у себя? — спросил немец. — А теперь поздно… Разве только вы попросите милостивого князя под присягой отпустить меня на время, чтобы я сделал вам всё, что требуется.

Так и случилось: Добек поручился князю, что заставит караулить немца, и Хенго, дав вторичную клятву, получил разрешение ехать с ним. Один из слуг Добека посадил его на круп своей лошади, и так он попал на новое место.

Тут перед ним предстала удивительная жизнь, не похожая на ту, которую вели другие кметы. Добек сызмальства был воином — по призванию, и, хотя земли у него было много, он не интересовался ни землепашеством, ни скотоводством, ни бортничеством.

Для этого держал он управителя, гуменщиков, бортников, стадников и других прислужников, а сам наслаждался жизнью. Не был он также и женат, хотя в доме у него всегда жили женщины, готовые по его приказанию ему петь и плясать.

На охоте и в облавах на зверя был он неистов и неутомим, но, возвратившись домой, имел обыкновение с утра до ночи лежать у огня или под деревом на траве. Перед ним ставили полную чару, и либо шут ему сказывал сказки, либо женщины развлекали его песнями и болтовнёй. Целыми днями он мог так лежать, болтая и смеясь, а потом вдруг срывался и, вскочив на коня, ехал на охоту, захватив с собою слуг; холодный и голодный, он пропадал в лесу по нескольку дней, не заглядывая домой, пил из лужи и ел что попало.

В походах он тоже был хорош при стремительных натисках, но надолго у него не хватало выдержки.

Так было и с людьми: иной раз он жизнь мог отдать за друга, но стоило вспыхнуть пустячной ссоре — сразу готов был убить хоть родного брата… а потом сожалел.

При всей своей горячности и неуравновешенности Добек был чрезвычайно хитёр: он умел до времени затаиться и вытянуть из человека всё, что ему требовалось.

С этой стороны, кроме собственных слуг, мало кто его знал.

Хенго, познакомившись с Добеком, стал к нему зорко присматриваться, по дороге глаз с него не сводил, не пропустил ни одного его слова, пристально наблюдая за ним, и, когда они приехали на место, немцу казалось, что он уже весь был у него как на ладони.

Сначала Хенго горячо взялся чистить, чинить и точить ножи и мечи. Все старое оружие, валявшееся в клети, он привёл в порядок. Через несколько дней, несмотря на ломаный язык, он уже умел так развлечь Добека, что тот поминутно звал его к себе. Хенго рассказывал ему, как жили люди на свете — совсем по-иному, чем поляне, как одевались женщины, какое оружие носили воины и как вольготно жилось господам. Он умел все это представить в таком свете, что Добека охватило непреодолимое желание увидеть самому эти диковины.

Так, исподволь, немец подготовлял Добека и, полагая, что тот поддаётся его уговорам, подходил к нему с разных сторон, особенно когда поблизости не оказывалось ни женщин, ни слуг, которые могли бы подслушать их беседу. Добеку расстилали под липами звериные шкуры, на которых он вытягивался во весь рост, тут же под рукой у него стоял кувшин меду, и, лёжа на животе, он слушал сказки и песни.

Когда уставали другие, развлекая своего господина, подкрадывался немец. Сперва он лишь робко попытался заикнуться о немецкой земле и обычаях своей страны, но Добек, любопытствуя, к чему он ведёт, не останавливал его, а ещё сам расспрашивал. Он чувствовал, что это неспроста. Немцу же казалось, что он напал на простака.

— У нас совсем иные порядки, — рассказывал Хенго. — Такому человеку, как вы, ваша милость, надо бы жить у нас, а тут очень нехорошая жизнь, часто случается голод, набеги войны, люди разбегаются по лесам, ничего тут не достанешь, ничего не увидишь, только земля, лес да вода. Тут все живут как равные, нет господ, мало невольников. Даже князьям народ не даёт воли, а у нас там всякий воин — господин. Королевские и княжеские дворцы блистают золотом, серебром, драгоценными каменьями. Дома у нас из тёсаного камня… пышные и великолепные.