Случай необходимости, стр. 74
Вытащив пробку, он отхлебнул из горлышка, а потом протянул колбу мне.
Пока я пил, он сказал.
— Господи Иисусе. Душевно. И гори все синим пламенем. Боже.
— Это точно.
Я возвратил ему колбу.
— А девица-то из себя ничего.
— Да.
— И какой плацебо эффект. Ты вызвал у нее ломку обыкновенной водой, и затем прекратил ее той же самой водой.
— Ты знаешь, почему так получилось, — сказал я,
— Да, — согласился Хаммонд, — потому что она поверила тебе.
Я разглядывал одну из схем на стене, наглядно иллюстрировавшую процедуру патологоанатомического вскрытия, а также неотложные меры по диагностированию и оказанию помощи в случае эктопической беременности. Я дошел до того места, где говорилось о нерегулярности месячного цикла и схваткообразных болях в нижней правой части живота, когда буквы перед глазами начали сливаться и меркнуть.
— Джон?
Мне понадобилось некоторое время для того, чтобы ответить Хаммонду. На то, чтобы просто слышать его слова, теперь стало уходить как будто больше времени. Я стал сонным, вялм и медлительным.
— Джон?
— Да, — отозвался я. Голос мой был глухим, замогильный голос. И он отзывался эхом.
— Ты в порядке?
— Да, все хорошо.
Это было как во сне, слова продолжали звенеть у меня в голове: хорошо, хорошо, хорошо…
— Ты ужасно выглядишь.
— У меня все хорошо…
Хорошо, хорошо, хорошо…
— Джон, не дури…
— Я не дурак, — сказал я и закрыл глаза. Было очень трдуно держать веки открытыми. Они были тяжелыми, словно налитыми свинцом, и теперь как будто старались во что бы то ни стало сомкнуться с нижними веками. — Я счастлив.
— Счастлив?
— Что?
— Ты счастлив?
— Нет, — сказал я. Он говорил какую-то ерунду. Бессмыслица. Его голос был пронзительным и высоким, похожим на голос ребенка, лепечущий детский голос. — Нет, — снова сказал я. — Я совсем не дурак.
— Джон…
— И перестань называть меня Джоном.
— Но тебя так зовут, — сказал Нортон. Он встал, очень медленно, движения его были плавными, как будто все это было во сне. Я смотрел на него и чувствовал себя очень усталым. Он вытащил из кармана свой маленький фонарик и направил мне его в лицо. Я отвернулся; свет был слишком ярким и болезненно бил в глаза. Особенно больно было правому глазу.
— Смотри на меня.
Его голос был громким и повелевающим. Голос армейского сержанта на плацу. Придирчивый и раздражительный.
— Да пошел ты.., — огрызнулся я.
Мою голову держат сильные пальцы, и ослепительный свет бьет мне в глаза.
— Выключи, Нортон.
— Джон, сиди спокойно.
— Выруби его, — я закрыл глаза. Я устал. Очень устал. Я хотел заснуть и не просыпаться миллион лет. Сон это прекрасно, это как океан, омывающий песок, неспеша набегающий на него с ласкающим слух шелестящим шумом, уносящий с собой все наносное.
— Со мной все в порядке, Нортон. Я просто сошел с ума.
— Джон, сиди спокойно.
Джон, сиди спокойно.
Джон, сиди спокойно.
Джон, сиди спокойно.
— Нортон, ради бога…
— Заткнись, — сказал он.
Заткнись, заткнись.
Он вытащил небольшой резиновый молоточек. Он стучал мне по ногам, отчего мои ноги вздрагивали и подпрыгивали. Мне это было неприятно. Я хотел спать. Мне хотелось поскорее заснуть.
— Нортон, ты, сукин сын.
— Заткнись. Ты ничем не лучше их.
Не лучше их, не лучше их. Влосва отзывались эхом у меня в голове. Кого их? Я не мог этого понять. А потом сон. Он начал наползать на меня, он прикрывал мне глаза своими резиновыми пальцами, опускал веки, не давал открыть глаза…
— Я устал.
— Я знаю. Я это вижу.
— А я нет. Я не вижу ничего.
Ничего.
Не вижу.
Я попробовал открыть глаза.
— Кофе. Хочу кофе.
— Нет, — сказал он.
— Тогда дай мне зародыш, — сказал я, удивляясь сам на себя. Зачем я это сказал. В это не было смысла. Не было? Или было? Все так запутано. Мой правый глаз болел. Головная боль сосредоточилась как раз за правым глазом. Как будто в голове у меня сидел крохотный человечек, который бил молоточком по глазу изнутри.
— Человечек, — сказал я.
— Что?
— Ну, это все человечек, — объяснил я. Ведь это же очевидно. А он настолько туп, что не может этого понять. Ведь это совершенно очевидное, разумное утверждение разумного человека. А Нортон, наверное, решил пошутить надо мной и теперь делает вид, что не понимает.
— Джон, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты сейчас сосчитал в обратном порядке от ста. Вычитая по семь. Можешь?
Я немного помолчал. Это было совсем не просто. Мысленно я представил себе чистый лист бумаги, ослепительно белый лист бумаги, на котором лежал карандаш. Сто минус семь. И еще нужно подвести черту, чтобы можено было производить вычитание.
— Девяносто три.
— Хорошо. Продолжай.
Это было уже труднее. Мне был нужен чистый лист бумаги. Для этого мне пришлось так же мысленно вырвать из блокнота старый лист, чтобы можно было начать писать на новой страничке. А оторвав листик и выбросив его, я начисто забыл о том, что было на нем написано. Вот незадача-то. Конфуз.
— Продолжай, Джон. Девяносто три.
— Девяносто три вычесть семь, — я задумался. — Восесьдесят пять. Нет. Восемьдесят шесть.
— Дальше.
— Семьдесят девять.
— Да.
— Семьдесят три. Нет. Семьдесят четыре. Нет-нет. Подожди-ка.
Я продолжал выдирать странички из своего воображаемого блокнота. Так трудно. И очень неудобно. Сколько же сил приходится тратить на то, чтобы сосредоточиться.
— Восемьдесят семь.
— Нет.
— Тогда восемьдесят пять.
— Джон, а какой сегодня день?
— День?
Что за глупый вопрос. Сегодня Нортон только и занимается тем, что достает меня своими дурацкими вопросами. А какой же может быть сегодня день?
— Сегодня, — сказал я.
— А число какое?
— Число?
— Да, число. Дата.
— Май, — сказал я. Ну да. Дата в мае. Логично.
— Джон, а где ты сейчас находишься?
— Я в больнице, — сказал я, глядя на свой белый халат. Я слегка приоткрыл глаза, потому что больше открыть их не мог, так как веки были слишком тяжелыми, я был очень слаб, а яркий свет резал глаза. Мне очень хотелось, чтобы он наконец замолчал и дал мне хоть немного поспать. Я очнь, очень устал.
— А в какой больнице?
— В больничной больнице.
— В какой?
— В…, — я хотел что-то сказать, но тут же забыл о том, что именно я собирался ответить, а вспомнить так и не смог. Нестерпимо болела голова, боль стучалась изнутри в правый глаз, в лоб с правой стороны, и это было ужасно.
— Джон, подними левую руку.
— Что?
— Джон, подними левую руку.
Я слышал его, разбирал слова, но все происходящее представлялось мне редкостной бессмыслицей. Никто не стал бы обращать внимания на такие слова. Никто.
— Что?
А потом я ощутил легкую вибрацию с правой стороны своей головы. Очень странно. Я открыл глаза и увидел девушку. Она была хорошенькой, но только почему-то делала со мной какие-то странные вещи. На пол с моей головы спадали пушистые, коричневого цвета хлопья. Нортон смотрел на это, и что-то говорил, но я не разбирал слов. Я уже почти заснул, и это было очень странно. На смену пушистым хлопьям пришла мыльная пена.
И бритва. Я посмотрел на лезвие, на пену и меня неожиданно стошнило. Ни с того, ни с сего, просто стошнило и все. И еще Нортон говорил:
— Поскорее, начинаем.
И потом они принесли сверло. Я едва смог разглядеть его, мои глаза закрывались, и меня снова стошнило.
Последнее, что я сказал было:
— Никаких дырок у меня в голове.
Я сказал это очень четко, медленно и разборчиво.
Мне так кажется.
ПЯТНИЦА, СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ, 14-Е, 15-Е И 16-Е ОКТЯБРЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
У меня было такое ощущение, как будто кто-то было попытался отрезать мне голову, но затем, поняв, что у него ничего не получится, оставил это занятие. Очнувшись, я нажал на звонок, и когда в палату вошла медсестра, потребовал морфина. Она сказала, что это невозможно, разговаривая со мной в той вежливой, улыбчивой манере, как обычно принято говорить с тяжелобольными пациентами, и тогда я предложил ей, отправиться к черту. Она была не в восторге от моего предложения, но и я был совсем не в восторге от нее. Я дотронулся до повязки на голове и отпустил по этому поводу несколько замечаний. Они понравились ей еще меньше, и поэтому она ушла. Вскоре в палату вошел Нортон Хаммонд.