Штамм «Андромеда», стр. 44
Вообще на долю ЭВМ в комплексе «Лесной пожар» выпало бесконечное множество нудных вычислений. Если бы за такую работу взялись люди, она заняла бы годы, а может, и века. Машина делала ее за секунды.
– Как вы себя чувствуете, мистер Джексон?
Старик часто-часто моргал, глядя на Холла и его прозрачный скафандр.
– Ничего. Не очень, но ничего…
И криво усмехнулся.
– Можно с вами поговорить?
– О чем?
– О Пидмонте.
– А чего там о Пидмонте?
– О том вечере. О вечере, когда все случилось…
– Ну что ж, можно. Я-то ведь всю жизнь в Пидмонте прожил. Поездил немножко: в Лос-Андже был и даже во Фриско. На восток до Сен-Луи. И с меня довольно. Но в Пидмонте-то я жил. И скажу тебе…
– Пожалуйста, про тот вечер, – прервал старика Холл.
Джексон замолчал и отвернулся:
– Не хочу про это думать.
– Нужно. Очень нужно.
– Не хочу…
Он еще помолчал, глядя в сторону, и наконец спросил:
– Все там померли, да?
– Не все. Вот еще один выжил. – Холл кивнул на кроватку рядом. Старик уставился на сверток из одеял:
– Кто это?
– Ребенок.
– Ребенок? Должно, Риттеров. Джейми Риттер. Маленький совсем, да?
– Месяца два.
– Ну да. Он самый и есть. Характер дрянной, просто как у старика. Старик-то Риттер – хлебом не корми, а дай побушевать. И этот точно такой же. Орал с утра до ночи. Окошки в доме и то не могли из-за крика открыть…
– А не знаете, не было у Джейми еще чего-нибудь особенного?
– Да ничего. Здоров как буйвол, только блажит. Помнится, он и в тот вечер орал, чертенок проклятый…
– В какой вечер?
– Да когда Чарли Томас приволок эту чертову штуку. Мы ее все видели. Будто звезда упала, так и светится, и шлепнулась где-то к северу от поселка. Ну, все всполошились, а Чарли Томас поехал ее искать. Вернулся минут через двадцать и достает эту штуку из багажника своего форда. Совсем новенький форд. Очень он им гордился…
– И что было дальше?
– Ну, собрались мы все вокруг, глазеем. Сообразили, что, наверно, спутник. Только Анни тут выскочила – это, мол, с Марса, но, понимаешь, Анни у нас такая – ее то и дело заносит не разберешь куда. Мы все, конечно, сообразили, что ни с какого не с Марса, а с мыса Канаверал. Слышал, мыс такой во Флориде, где запускают ракеты?
– Слышал. Дальше.
– Ну вот, сообразить-то сообразили, а что делать, не знаем. Понимаешь, никогда ничего подобного в Пидмонте не бывало. То есть был однажды этот турист с ружьем, поднял пальбу в мотеле «Вождь команчей», так это еще в сорок восьмом. И эти были, как их, смущающие обстоятельства. Перебрал он маленько, и девчонка от него сбежала, пока он в солдатах в Германии служил или где-то там еще. В общем никто у нас на него не взъелся: понятно, со всяким может случиться. А с тех пор ничего не бывало. Тихое местечко. Потому-то нам в Пидмонте и нравилось…
– Так что вы все-таки сделали с капсулой?
– Да не знали мы, что с ней и делать. Эл говорит, давай ее откроем, но мы посчитали, что не правильно это будет, особенно если там внутри какие ученые приборы. Ну, пораскинули мозгами. Потом Чарли, тот, что приволок ее, и говорит; давай, мол, снесем доктору. Доктору Бенедикту, значит. Наш поселковый врач. Он не только в поселке, всех в округе лечит, даже индейцев. Но ничего мужик, сильно ученый – где только не учился. Ну, решили мы, доктор-то уж сообразит, что с этой штукой делать. И снесли ее к нему домой. – А потом?
– Старик ее взял – да не такой уж он и старый – взял, значит, и осмотрел ее кругом внимательно, будто больного смотрит. И говорит, что ясно, штука эта из космоса, и, может, говорит, наша, а может – ихняя. И говорит, что присмотрит за ней, и, может, кому позвонит, а потом скажет нам через часок-другой. Понимаешь, по понедельникам он всегда в покер играл с Чарли, Элом и Хербом Джонстоном у Херба дома, вот мы и решили, что после покера он закинет словечко кому надо. Тем более, время ужинать подошло, есть хотелось, так мы все там у него и оставили…
– В котором это было часу?
– Да так в полвосьмого.
– И что Бенедикт сделал со спутником?
– Забрал его к себе в дом, и никто его больше в глаза не видел. А началось уже потом, в восемь, или может, в полдевятого. Я как раз на бензоколонку зашел с Элом потолковать, он в ночную работал. Прохладно было, а мне хотелось потолковать, потому как за разговором боль забывается. И содовой думал из автомата взять, чтоб аспирин запить. Да и жажда мучила: от цеженки, знаешь, какая жажда бывает!..
– Вы в тот день пили денатурат?
– Да принял малость часов в шесть.
– И как вы себя чувствовали?
– Когда там с Элом сидел, так вроде ничего. Голова кружилась маленько, да желудок тянуло, но ничего. Ну, значит, сидим мы с Элом в конторке, о том, о сем, и вдруг он как закричит: «Ой, голова!..» Вскочил – и со всех ног на улицу. И кувырнулся. Прямо на улице, и больше ни слова не сказал… Ну, а я сижу и не знаю, что и подумать. Может, сердце или кондрашка его хватила, так ведь молод еще. Вышел к нему на улицу – мертвый. А тут… гут все как стали выскакивать! Сначала, кажется, миссис Лэнгдон – вдова Лэнгдон. А потом, потом я уж и не помню, кто, сколько их было. Так и прут на улицу. И сразу – рукой за грудь и валятся, как подкошенные. И никто не встает. И ни от кого ни слова…
– Что же вы подумали?
– Да прямо не знал, что и подумать. Больно уж чудно было. Испугался, по правде-то говоря. Стараюсь взять себя в руки – и не могу. Сердце бултыхается, дышу через силу. Еще бы не испугаться: думал, все померли. Но тут как раз услышал – ребенок кричит, значит, все да не все. А потом генерала увидел…
– Генерала?
– Да нет, это мы его просто так называли. Никакой он не генерал, только был на войне и любил, чтобы все про это помнили. Постарше моего. Хороший мужик, Питер Арнольд звать. Крепкий такой, самостоятельный, а тут стоит у себя на крыльце и вырядился в военную форму. Стемнело уже, зато луна вышла, так он меня заметил на улице и спрашивает: «Питер, это ты?» Мы, понимаешь, тезки. А я отвечаю: да, мол, я. А он говорит: «Что тут творится? Япошки пришли, что ли?» А я себе думаю: что за чушь он несет. А он говорит: «Сдается мне, что это япошки. Всех теперь перестреляют». А я спрашиваю: «Питер, ты что, чокнулся?» А он говорит, что неважно себя чувствует, и пошел в дом. Должно, все-таки чокнулся, ведь после сам застрелился. Да и другие тоже чокнулись. А все эта зараза…
– Откуда вы знаете, что зараза?
– Да разве тот, кто в своем уме, себя сожжет или утопит? До того вечера у нас в поселке все были в своем уме и на здоровье не жаловались. А тут все сразу будто рехнулись…
– Ну и что же вы сделали?
– Я про себя подумал: Питер, это тебе все снится. Ты перебрал. Так я тоже пошел домой и лег спать. Утро, думаю, вечера мудренее. Только часов в десять слышу: машина идет. Вышел посмотреть, кто же это. Гляжу – грузовик крытый, военный фургон, а в фургоне двое. Подхожу к ним, а они, чтобы мне лопнуть, тут же замертво. Жуть, и только. Но ведь чудно…
– Что чудно?
– А то, что за весь вечер это была всего вторая машина. Обычно их, знаешь, сколько проходит!..
– Значит, была еще одна машина, до фургона?
– А как же! Уиллис, патрульный дорожной полиции. Проехал, ну, может, за полминуты перед тем, как это все началось. Правда, не останавливался. Он ведь по графику ездит, так если опаздывает, то и не останавливается…
Джексон помолчал, вздохнул и откинул голову на подушку.
– А теперь, если не возражаешь, я сосну чуток. Выдохся я что-то…
Он закрыл глаза. Холл прополз по туннелю-шлангу обратно в лабораторию и долго сидел там, глядя через окно на Джексона и на ребенка рядом с ним.
Глава 23
Топика
Зал был громадный, размером с футбольное поле, и на всем этом пространстве лишь кое-где стояло несколько столов. Гулко перекликались техники, раскладывавшие по полу обломки «Фантома». Комиссия воссоздавала катастрофу – куски искореженного металла размещались в тех же положениях, в каких они были найдены в песке. Только после завершения этой процедуры можно было начинать настоящее расследование.