Сфера, стр. 70
Вздыбился мир, синими вершинами заострились айсберги, разошлись в стороны потревоженные льдины. Не тишина – грохот, не Космос – Хаос. Плещет черная вода из глубин, захлестывая все вокруг, беря в плен битое белое войско. В бесцветных небесах – синие промоины, золотые лучи бьются о лед, разлетаются мелкими горящими осколками. Лед чернеет, плавится, уступая простор, исчезая.
– Где был ты, когда Я полагал основание земли? Скажи, если знаешь? Или кто протягивал по ней вервь? На чем утверждены основания ее или кто положил краеугольный камень ее? Кто затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева? Я сказал: доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим. Можешь ли ты посылать молнии и пойдут ли они и скажут ли тебе: вот мы?
[…………………………..]
По черной хляби – белые пятнышки. Осколки льдин, обломки сгинувшего мира бессильно носятся между волн, гонимые непрошеным ветром. Бездонная топь ярится, выходит из берегов, захлестывает, тянет за собой. В небе – обрывки туч, золотой огонь сжигает их, превращая в пар, в дымку, в ничто. Волны вздымаются все выше, до синих небес, до золотого солнца.
[…………………………..]
– Когда Ты творил Землю, мы, злые бесхвостые обезьяны, были в Тебе, были с Тобой. Когда Ты подарил нам бытие, мы научились затворять моря вернее, чем затворяет десница Твоя. Наши молнии точнее молний Твоих, ибо страх делает нас всеведущими и всесильными. Мы ущербны и оттого опасны, ибо, как и Ты, не признаем рубежей, даже Тобою поставленных. Смерть – наш непереносимый вечный страх, дарованный Тобой, дабы не поднялись мы на самое небо и не опоганили его, лишь подгоняет нас. Мы плохо слышим пророков Твоих и посланцев Твоих, ибо каждый из нас – частичка Тебя, чувствующая себя равновеликой Творцу. Мы опасны, Господи! Ибо предел Тебе – Ты Сам, нам же предела нет. Мы – камень, Тобой сотворенный, который даже Тебе не поднять, мы скала, на которой Тебе не построить Царства.
Белые гребешки волн опадают, теряют силу. Черноту сменяет лазурь, стихает шум, рассыпаясь тихим шелестом прибоя. В ясном небе – спокойное солнце, над тихим горизонтом – семицветная радуга.
– Кто поставил Меня судить или делить вас? Отчего ропщешь ты, отчего замышляешь тщетное? Не Я ли сказал, что бремя Мое легко, не Я ли даровал тебе свободу Свою, не Я ли поставил тебя наместником Своим над мирами? Так иди, куда ведет тебя воля твоя, и не страшись смерти, ибо Я – Бог живых, а не мертвых. Земля, сотворенная Мною, – твоя, и мир, основанный Мною, – твой. И все иные миры – твои. Молящий Меня о жизни вечной – получит, ищущий по воле своей – найдет. Так чего же ты еще хочешь, злая бесхвостая обезьяна?
69. ПУСТЫНЯ
(Rezitativ: 1’42)
[…………………………..]
…Отсюда город смотрится лучше всего. Удачнее не придумать – весь как на ладони, огромный, залитый утренним солнцем. Диск прямо подо мною – тоже огромный, острый, ярко-белый.
Диск я вижу редко – только в такие дни. Он точно посреди города, бетонный, вросший одним краем в земную твердь, другим же врезающийся в синее утреннее небо. Снизу его трудно заметить, к полудню Диск исчезает, заволакивается туманом. Значит, повезло. И не только потому, что в это утро я забрался под самое небо. Утро – как давно я его не видел! Хорошо бы спуститься вниз, на пустые улицы, пройтись, не торопясь…
Открыл глаза. Сон во сне, краткий миг прошлого, совсем недавнего, только что ушедшего Вчера. Утро, яркое солнце, глубокое весеннее небо и даже сверкающая громада Диска – все есть. Только чему радоваться?
…Неровная зеленая равнина – от горизонта до горизонта, рассеченная серой полоской знакомой реки. Даже руины исчезли – только зелень, только трава, кустарник, незнакомые деревья. Города нет.
[…………………………..]
Почему – нет? Я сплю, это просто сон, плохой сон! Город здесь, он рядом, за окном. Серая набережная, подернутая туманом река, темная громада Диска.
Это сон! Сон! Плохой сон!
[…………………………..]
На северо-востоке что-то уцелело. Издалека похоже на старые терриконы, но рыжим громадам взяться неоткуда. Их и нет – просто холмы на месте рухнувших многоэтажек. Вроде скифских курганов, которые мы копали в Песочине. А вот от Здания не осталась ничего – ровная пустая площадка в пятнах желто-зеленой травы. Не просто рухнуло – разобрано по камешку, растащено. Левее и дальше, где стоял мой дом, где траншеи рассекали двор, тоже пусто. Холмистая равнина, небольшая рощица… А где была главная улица, даже не угадать – непрошеные овраги рассекли землю, оплыли, заросли превратились в пологие яры.
Фисон, первая река, такая же, но от мостов не осталось и следа. На востоке, там, где стояли серые «сталинки»… Можно не оборачиваться, ничего на востоке нет. Ничего!
Сколько лет минуло? Тысяча? Десять тысяч? Диск все же уцелел, даже странно.
Хотел найти свой город, мистер Хайд? Радуйся, ты снова «здесь». Не пришлось даже переходить Евфрат.
[…………………………..]
Евфрат? Его не надо переходить. И зачем? У реки лишь всего один берег!
[…………………………..]
Л ждала внизу. Я совсем не удивился. Помнил – среди зеленой пустыни я не один. Потому и хватало сил разглядывать могилу города. Если я «здесь», если рядом моя Л, значит, все продолжается. Тем более сейчас утро, я смогу услышать ее слова, не надо догадываться, переспрашивать.
А вот и она – маленькая, рыжая, со стрижкой-ежиком на ушастой голове. Увидела, махнула рукой, знакомо улыбнулась.
– Привет, Л!
Приземлился точно в двух шагах, почти не снижая скорости. В такое утро летать – все равно что дышать.
– Привет…
Притянул к себе, прижал, провел рукой по жесткому ежику.
– Вот и ты, мой Л-Рей! Давно ждешь?
Не ответила, протянула руку, прикоснулась ладонью к моим губам.
– Я не против быть вашей Л, мистер Хайд! «И этой ночью блаженные сны приснятся тому, кто спит. Ему приснится сладкий жасмин и стопроцентный спирт…» Правильно?
Зеленая пустыня… Старая прошлогодняя трава цепляет за ноги, кусается колючками, оплетает треснувшие камни.
– Нет, нет, Л! Ты – не Мирца! «Здесь» не всегда различаешь Сегодня и Позавчера, но Мирцу я помню. Я учил ее полетам, сначала в городе, потом мы летали над терриконами, около залива. Она была спортсменкой, планеристкой. Но Мирца давно умерла, Л! В это утро я, наверно, ее вспомнил, поэтому ты на нее немного похожа. «Здесь» ничего не исчезает насовсем, все когда-нибудь возвращается. Город… Он тоже вернется. Наверняка многое здорово изменилось у всех нас: у Джекиля, у меня, у лилипута Том Тим Тота. Нам стало не до города, и он исчез, ушел под траву. Город – это мы и есть… Ты что? Пойдем!
Остановилась, поглядела вокруг, взяла меня за руку. Сильные ладони сжали мои виски.
– Ты должен вспомнить меня, мистер Хайд! Я – Мирца, я жива! Вспомни!..
Знакомые глаза, знакомый голос. И лицо знакомое – молодое, ни единой морщинки.
…Не молодое – окаменевшее, фарфоровое, недвижное. Лишь глаза…
– Мирца умерла, Л! Ее звали Елена Беранек. Елена – «Л», почти как тебя. Она летала на планерах, она снилась мне в тех снах, которые так любит Том Тим Тот…
Отвернулась, сжала губы. Живые яркие глаза блеснули.
– Тимми, я тебе еще один зуб выбью! Можно подумать, что не меня – тебя закопали на три аршина вглубь, и ты пролежал под травой тысячу лет!.. Вот достану пульт, выдерну тебя отсюда… и будет то, что и в Австралии. И в той же форме!..
…Пульт? Поглядел в небо – влево и вверх. Я мог поймать там бабочку – маленькую светящуюся пластмасску…
– Я никогда не был в Австралии, Л! Хорошо, если хочешь, буду называть тебя Мирцей, как женщину, которая летала на планерах. А когда-то я звал тебя Альдой, помнишь? Ты была в красном платье…
Отступила на шаг, поглядела прямо в глаза.
– Ты захотел все забыть? Даже Альду, Тимми? Думаешь, ты такой сильный, если смог это? Хорошо, пойдем, куда хочешь, я просто буду идти рядом.