Сфера, стр. 41

– Не сможешь. Город… Мир… Это ты и есть Питер Пэн. Когда тебе хорошо – светит солнце, когда плохо – наступает тьма… Когда скучно – встречаешь свою Л!

– Не дразнись!

Подошел совсем близко, опустил руку на ее плечо.

– Ты права. Но я встретил тебя!

Не отстранилась. Лишь улыбнулась грустно.

– Нет, Эрлих! Нет, Питер Пэн… Летаешь ты лучше, чем целуешься. Если увидишь того парня – Том Тим Тота, расскажи ему обо мне. Передай, чтобы нашел меня. Обязательно нашел!

Найти? Но файл… Стоп, что случилось с файлом, с той проклятой картинкой? Ведь помнил, только что помнил! Джимми-Джон сказал… Нет, сделал!..

– Я… Эрлих тебя не найдет, Альда. Твой сон – просто файл в компьютере. Файл, который нельзя увидеть.

Отстранилась, отступила на шаг.

– Странно, голос… Голос почти как у него. Только слова не такие. Передай ему Питер Пэн, обязательно! И… Это не для тебя – для него.

Губы коснулись губ.

– Теперь уходи. Уходи!..

[…………………………..]

Посреди пустой площади я оглянулся. Громада Здания тянулась к зениту, еле заметные нити канатки уходили за горизонт…

Девушка в красном платье осталась там, на пустой крыше, под равнодушной синью небес.

Ты не найдешь своего Эрлиха, стриженая.

42. ЭЛЬ-РЕЙ

(Rezitativ: 1'48)

[…………………………..]

И опять за стеной, за спиной, за окном
Проедет ночной экспресс.
Белый кий над зеленым сукном
Проведет перевернутый крест.

Стихи Бориса Смоляка

Мотор мотоцикла нетерпеливо урчал, но я не спешил газовать. Полгорода за спиной – знакомые улицы, знакомые площади, знакомые дома.

И все не так.

У тусклой лампочки тени, как нимб,
И стены в дырках от пуль.
Когда кто-то садится в кабину к ним,
Шоферы бросают руль.

Песня привязалась с рассвета, с того мига, когда я веселым бесом вырвался на улицу, свернул на главную площадь. Казалось, что в такое прекрасное утро…

…Солнце! Который день (второй, третий, пятый?) над городом, над моим городом, не заходит солнце. К вечеру оно лишь немного опускается вниз, прячется за крыши, касается, словно играя, неровного горизонта. И снова – вверх.

Мне бы радоваться. Утро, солнце, полет – Рай. Ночь, страх, могилы – Ад.

И грузовики, как черный поток,
Уходят в бездонный провал.
А души взлетают в небо, где Бог
Отбирает у них права.

Площадь пуста. Как и улицы. Как магазины, кафе, Здание, главная площадь. Никого – словно солнце испепелило всех. Никого – который день (второй, третий, пятый?).

– Город – это я! Отчего же пусто?

И этой ночью блаженные сны
Приснятся тому, кто спит.
Ему приснится сладкий жасмин
И стопроцентный спирт.

Ночью… Странное дело, вечный день совсем не радует. Как и эта, привязавшаяся с рассветом песня. Неспящему доктору Джекилю она очень нравится. У нас с ним определенно разные вкусы. Кажется, песня называется…

Выходят дамы из галерей,
Неся в волосах цветы…
А он никогда не увидит Эль-Рей,
И не увидишь ты.

«Эль-Рей» – Рай. Вспомнил! Могу даже припомнить автора…

Не важно! Вперед!..

[…………………………..]

…И тут ничего. Ничего – и никого. Вместо дома, где мы столько раз виделись с Л – пустая чаша стадиона. И другого дома нет – того, что на улице с трамваями, там, нечто непонятное, без окон, то ли склад, то ли…

Вперед!

Никто не спасется, никто не сбежит.
Дверь открывать не сметь!
И те, кто искали лучшую жизнь,
Найдут не лучшую смерть.

Темноты нет, нет ничего страшного, ничего уводящего вглубь, под землю. Улица прямая, трамвайные рельсы на месте, даже трамваи никуда не делись – стоят, ждут.

Вперед! Ничего, что там – проклятое кладбище, проклятый ночной ужас. Но именно сегодня стало понятно: проступающие в сумерках надгробия – не самое жуткое, что может случиться.

…Дом «Salve» – сейчас будет справа. Если опасности нет, рельсы побегут дальше, если есть – начнется некрополь, бесконечный некрополь – тот, где военный мемориал с серой стелой.

В очках-озерах трещин разлет,
Холодный зрачок пуст.
Он почувствует – в мертвом теле его
Появится мертвый пульс.

[…………………………..]

Рельсы! Все в порядке, мой Рай – мой Эль-Рей! – на месте, иначе и быть не может в такой ясный день. Почему ты пуст, Эль-Рей? Я же никогда не оставался «здесь» один, даже ночью!

Вместо кладбища – зеленая лужайка, чуть дальше – несколько молодых деревьев неуверенно обживают солнечный простор. И церковь сгинула – без следа. Только в такие солнечные дни понимаешь, что дело не в маленьком мистере Хайде, которого вели домой по темному погосту. Ночные могилы – лишь личина, обычная маска, под которой прячется страх. Сложись все иначе, меня бы приводили в ужас зеленые собаки или красные автомобили. Утро, солнце, полет – Рай. Ночь, страх, могилы – Ад. Отчего же все не так? Или Страх сменил маску?

…Дом «Salve» – он хоть остался? Даже не посмотрел… Возвращаться не стоит, такие приметы и «здесь» актуальны.

Вправо? Вправо! Широкой безымянной (пустой!) улицей – к дороге на север. Так проще всего выбраться, покинуть Эль-Рей, умчаться подальше.

Сгорает бабочка в фонаре,
Дымит прозрачная кожа…
А он никогда не увидит Эль-Рей,
И ты не увидишь тоже.

Дорога на север, дорога к перевалу, к серой скале, к остановке троллейбуса. И дальше – к самому морю. Она тоже разная, тоже меняется. Если все в порядке, если день – настоящий, слева будет лесопарк – обычный зеленый лес на много километров. А вот если не так…

А утром – утром чары падут,
Оковы падут вместе с ними,
И женские губы станут в бреду
Шептать проклятое имя.

[…………………………..]

Больницы нет, нет огромного квартала – того, что появляется лишь в сумерках, куда лучше не заезжать. Лес, зеленый лес, яркое солнце, безоблачное небо.

Джимми-Джон прислал… Письмо? Новый файл, очередную картинку-дурилку для Том Тим Тота? Не помню, да и не важно. Иное важно – город, мой Эль-Рей, опустевший рай.

Как звали девушку в красном платье? В красном? В синем? Ей никогда не увидеть Эль-Рей… Том Тим Тот, бедняга-лилипут, не вини меня, мне нечем тебе помочь, и твоей стриженой – тоже не помочь, самому бы разобраться.

Альда… Ее зовут – Альда. Звали – Альда.

Ей так хотелось без плана, без карт
Мчать путями большими,
Ей так хотелось ворваться в ад
На своей горящей машине.

Плохая песня! Зачем врываться в Ад? Ад и так есть, он в каждом из нас, просто меняются маски. И у стриженой наверняка есть своя Преисподняя, и даже у белозубого Джимми-Джона.