Коронованная распутница, стр. 12
– А что проку мне теперь метить куда-то? – проговорила она самым слезливым голосом, на который только была способна. – Теперь мне одна дорога – в омут головой!
Это совершенно русское выражение – «в омут головой», слышанное Анхен не столь давно от какой-то русской поденщицы, трудившейся на птичнике Монсов, оказалось очень кстати.
– Да ну, брось! – отозвался Алексашка с некоторым беспокойством в голосе. – Подумаешь, подгуляла девка! Ну и что? Впервой, что ли!
– Сам знаешь, что так! – всхлипнула Анхен, и Меншиков ощутил некоторые угрызения совести.
Что есть, то есть – впервой, это он сразу почувствовал, как только овладел этой девицею. Но отчего ж она тогда целовалась с ним, будто записная потаскушка? Отчего мурлыкала, словно разнежившаяся кошечка, когда он тискал ее за дерзкие груди и лапал за самые недозволенные местечки? Отчего не противилась, зараза, а только еще пуще распаляла его своими томными стонами? Вот он и не сдержался, вот и распечатал ее… Ну а теперь что?
Окажись она одной из своих, русских, хоть крестьянка, хоть горожанка, хоть дворянская или боярская дочь, Алексашка хмыкнул бы, штаны подтянул – да только его и видели. А вот с этой кралею надо быть побережней. Петруша, государь, уж так лебезит с этими иноземцами, так силится выставить себя перед ними в наилучшем свете… Небось оплеухами и зашеинами не обойдешься, когда узнает об Алексашкиной провинности. Тут запросто кнута отведаешь – и не полюбовно, где-нибудь в конюшне, от своего же друга-приятеля, какого-нибудь гвардейского поручика, а быть Алексашке биту именно что на Кукуе, при общем обозрении. А то и на Поганую лужу потянут на расправу. Петруша – он же бешеный, с него станется…
Ну и что теперь делать? Не жениться же на ней, этой дурище, которая уже давно распаляла Алексашку мельканием своих разлетающихся юбочек, ну а теперь, когда на ней и юбочек-то, почитай, не оказалось, разве мыслимо было удержаться от греха?!
А может, как-нибудь вину свою загладить? Петруша, друг, который разиня рот смотрел на обычаи и свычаи иноземцев, сказывал, что у чужестранных курфюрстов да королей принято, распечатав знатную девицу, незамедлительно пристроить ее замуж за хорошего человека или отыскать ей богатого любовника. Оно конечно, Алексашка не король и не курфюрст, так ведь и девка не княжеского рода! А все же интересно бы знать, кого она тут высматривала, вот этакая… готовая на все?
Он снова приступил к расспросам и добился, наконец, того, что Анхен стыдливо призналась в своей любви к господину Лефорту и в напрасных стараниях его обольстить.
Алексашка едва со смеху не помер! Он внешне был весьма дружен с Францем Яковлевичем и охотно принимал от него подарочки – большие и маленькие, все с равным удовольствием, однако втихомолку ревновал к нему Петра, завидовал тому влиянию, которое Лефорт имел на царя, а пуще всего завидовал голове Лефорта, этой умнейшей голове, какую не приобрести Алексашке никогда, сколько бы деньжищ он ни уворовал на государевой службе (а дело сие шло весьма успешно), каким бы кудлатым и дерзко выкрашенным париком ни покрыл свою голову. Алексашка был смышлен, не более того. Лефорт – умен. Вот в чем разница! Ну да где нам, со свиным-то рылом…
И вдруг в смышленой Алексашкиной голове что-то такое забрезжило, какая-то мысль… Он мгновенно осмотрел ее, словно на ладони повертел так и этак, и даже прыснул от восторга, вообразив себе лицо Лефорта, когда он… Ну и кто тогда окажется со свиным рылом, а, Франц Яковлевич?
Катерина с трудом подавила желание броситься сломя голову к дверям и грудью пробить себе путь наружу. А что, если старуха воротилась не одна? Вряд ли она намерена справиться с пленницей в одиночку. Наверняка у нее имеется помощник.
Катерина легче перышка перелетела в угол, который – она это успела заметить – был завешен какой-то ряднинкой, и притаилась за ней.
Дверь тихо приотворилась. Катерина с удивлением отметила, что видит это, хотя светлее в каморке не стало. Значит, глаза привыкли к темноте. Ну что ж, тем лучше…
Она всматривалась напряженными глазами, пытаясь уловить очертания человеческой фигуры, но сначала до нее долетел негромкий голос:
– Эй, есть тут кто живой?
Что такое? Голос был мужской!
Катерине стало холодно от ужаса. Это сообщник старухи! Та поняла, что справиться с Катериной будет потрудней, чем с Аннушкой, а потому прислала крепкого мужика.
Ну нет! Катерина не какая-нибудь слабосильная неженка!
– Бабка Татьяниха! – погромче позвал в эту минуту мужчина.
«Что за нелепое имя?! – мельком подумала Катерина. – Хорошо, хоть узнала, как ее зовут, а то выберусь отсюда – и не пойми кого к ответу привлекать! Ох, выберусь ли?!»
– Да где же ты, бабка? – повысил голос мужчина. – Куда пропала? Это я, Иван Крестов, деньги за жилье принес…
«Господи! – осенило Катерину. – Да он же ни при чем! Это какой-то постоялец пришел к старухе! А что, если она сейчас вернется с настоящим своим сообщником и прикончит и ее, и этого невинного человека!»
– Помогите мне! – крикнула она испуганно. – Ради Господа Бога!
Послышались какой-то странный звук, какое-то топанье, и Катерина вдруг поняла, что незнакомец, услышав ее голос, подскочил от неожиданности.
– Свят, свят, – пробормотал он, – кто здесь?
Можно представить, что с ним сделалось бы, открой она ему свое истинное имя и положение!
А впрочем, ничего особенного не сталось бы. Кинулся бы наутек. А может, и не поверил бы вовсе.
– Я, – отозвалась она сдавленно. – Я пришла к старухе за нуждой своей, а она куда-то подевалась. Мне от духоты дурно… выведи меня наружу…
– Что ты говоришь? – Он шагнул ближе – невысокий, широкий в плечах, косматый какой-то. Напряженно повернул голову и еще даже ладонь к уху приставил.
Туг на ухо, что ли?
– Я говорю, выведи меня отсюда, помоги уйти! – чуть ли не крикнула она и осеклась, перепугавшись, что звук ее голоса вдруг долетит до старухи, которая может оказаться неподалеку, поймет, что к пленнице пришла внезапная помощь, и со всех ног прибежит вершить расправу.
– Что ж ты орешь-то так, Катерина Алексеевна? – с усмешкой спросил незнакомец.
У Катерины в зобу дыханье сперло. Откуда он знает ее имя?!
Да откуда, как не от старухи… Нет, это точно ее пособник, пропала бедная Катя, пропала, пропала!
Однако откуда же…
Хотя Катерина никогда не отличалась сообразительностью, от страха, видать, ум ее обострился, и она задала себе простой вопрос: если это – пособник старухи, то откуда он мог знать отчество жертвы? Старухе-то его никто не называл!
– Откуда ты знаешь, как меня зовут? Говори, ну? – прикрикнула как могла грозно, по-прежнему пристально вглядываясь и не различая ничего, кроме смутной косматой тени: незнакомец стоял спиной к печи, и лицо его совершенно терялось в полутьме, да еще он низко наклонял голову.
– А я, Катерина Алексеевна, – усмехнулся незнакомец, – вообще много про тебя знаю! Например, то, что звалась ты прежде Мартой Скавронской, а потом вышла замуж за трубача Иоганна Крузе…
Что-то такое прозвучало в его голосе, что Катерина мигом перестала бояться. Она решительно шагнула вперед, схватила человека за плечи и развернула лицом к мельтешению пламени.
Какие-то смутные картины замелькали в памяти: кирха, сдвинутые в сторону скамейки для прихожан… укоряюще воздетый перст пастора Глюка… накрахмаленный чепец пасторши…
И вдруг она узнала его!
– Майн либер Готт! – воскликнула Катерина так, как некогда восклицала, будучи Мартой Скавронской. – Неужели это ты?! Иоганн Крузе?!
– Теперь мне привычней зваться Иваном Крестовым, – отозвался бывший муж русской императрицы и браво щелкнул каблуками сапог… вернее, полуотвалившимися подметками своих опорок.
История Катерины Алексеевны
– Пойди, дочь моя, и встань на колени, и прочти молитву, и попроси Пресвятую Деву избавить тебя от нечистых помыслов, – сказал пастор Глюк и протянул молитвенник. Дрожащие девичьи руки безотчетно приняли его и прижали к пышной груди. – А я буду просить Господа, отца нашего, чтобы он смилостивился над тобой на сей раз. Но только знай, что, если ты вновь дашь волю нечистым помыслам, захочешь предаться греху и вновь уступишь искушению, то никогда не войдешь в Царствие Небесное.