Тропами карибу, стр. 37
Памятная красота умеренного пояса казалась рыхлой и вялой по сравнению с этой – простой и чистой.
Ясными утрами запад окрашивался в цвет, какого я никогда еще не видела на небосклоне. Не в розово – голубой, как повсюду в заснеженных горах, а в орхидейный. Погруженные во тьму горы как бы выступали из него перед восходом солнца.
«Гореть иль не гореть», – решила я однажды утром и, оставив оладьи на сковородке, вышла наружу – как раз в тот момент, когда солнечное сияние, каждый раз заново вздымающее душу, плавно поднялось из-за горы. Вверх по Истер-Крику, насколько хватал глаз, горы стояли бесплотными светло – серыми тенями, такими они останутся еще несколько часов. А вверх по Киллику, в горном проходе, где мы провели лето, белели лужайки, подчеркнутые скошенными копьями голубых теней. Еще дальше за этими лужайками синели невысокие горы, маскируемые ярким солнечным светом. Воздух был так прозрачен, что, казалось, часа четыре ходьбы – и ты будешь там.
Когда я вернулась в барак, Крис сидел на кровати и ел оладьи из тарелки, стоявшей на ящиках из-под горючего.
– Мы будем вечно тосковать по этой стране, – коротко сказал он.
С Волками под одной крышей
Волки взбунтовались в тот день, когда Энди прилетел за нами. Он сел на озере, в миле, а то и больше от Столовой горы. Мы взвалили на плечи остатки багажа, закрыли дверь барака как мы полагали, навсегда – и, каждый с волком на привязи, отправились к озеру. К нашему удивлению, волки с готовностью прокладывали путь.
Самолет был закрыт высоким берегом. Я осталась ждать с Леди в укромном месте, чтобы она не видела происходящего. Крис, взяв с собой Курка, спустился к озеру, чтобы помочь Энди грузить багаж.
Леди стала рваться с привязи, и, упади я, она поволокла бы меня по снегу. Затем она села и прозрачными глазами стала глядеть в тундру, на яркий мир гор, который был ее домом. Здесь она весело резвилась и играла с Курком, здесь они искали полевок и поднимали тучи белых куропаток. Здесь вне себя от восторга они разрывали носами первый снег и находили сокровища – оброненное орланом перо, сброшенные оленем рога, – из-за которых затевали гонку.
Опять Леди ушла лапами в снег, изо всех сил пытаясь вырваться. Затем круто повернулась и в отчаянии бросилась на меня. Я крикнула Криса. Он сунул в руку Энди поводок, на котором рвался Курок, прибежал ко мне и потащил Леди к самолету. Тем временем Курок успел дважды укусить Энди. Наши волки преобразились – неизвестно, насколько устойчиво и глубоко.
В самолете Леди лежала неподвижно, уткнув морду в угол. Курок сидел у ноги Криса и упорно смотрел в пол. Его глаза полыхали черно-желтым огнем.
В Бетлсе нам пришлось несколько дней ждать самолета гражданской линии, который должен был доставить нас на мыс Барроу, где нам предстояло зазимовать. Мы держали волков на привязи возле гостиницы. Они отказывались от еды, не давали прикасаться к себе. Курок был настроен агрессивно и так и сверкал глазами; глаза Леди потухли, она держалась совершенно безучастно.
Возможно, умница Леди яснее Курка сознавала безвыходность своего положения.
На мысе Барроу Крис привязал волков на цепь перед отведенным нам ваниганом – одним из четырех или пяти, стоявших в ряд у взлетно-посадочной полосы. Все вместе они составляли тракторный поезд. Ваниган – это узкий фургон на полозьях, который можно тащить трактором по снегу или по земле.
Нам достался камбуз. Один его конец был почти целиком занят кухонной плитой с форсированной тягой, другой – импровизированной постелью в виде койки, приткнутой к поставленному у стенки рундуку. Между койкой и плитой помещалось некое подобие стола. Пригибаясь под нависавшей над головой полкой, можно было по узенькому проходу пройти мимо кровати. Нечего сказать, тесноватое помещение для двух супругов и кучи пожитков!
Вокруг ванигана весь «день» – а день был сплошь темный, если не считать нескольких часов сумерек, – шла кипучая деятельность. Эскимосы из поселка Барроу, в четырех милях отсюда, работавшие на аэродроме, ревущие вездеходы, а в иные дни и приземляющийся самолет – все ужасало волков. Они были лишены малейшей возможности достойного уединения.
– Я впущу их в дом, Лоис, – сказал Крис и по одному подтащил их к раскрытой двери. Они пулей пронеслись под кровать, моментально решив устроить там логово. Спокойно уговаривая их, Крис рискнул сунуть под кровать руку и снять с них цепи. Теперь вместе с нами в ванигане находились два враждебно настроенных, совершенно свободных волка.
Они тихо лежали под кроватью, но только всякий раз, как мы протискивались бочком мимо, Курок цапал нас за щиколотки. Логово стало его собственностью, и он не терпел никаких посягательств. Чтобы обеспечить волкам и нашим щиколоткам полный покой, Крис завесил край кровати брезентом.
На следующую ночь нас разбудили холодные носы, тыкавшиеся в наши лица, слышался запах волчьей шерсти, похожий на запах свежескошенного сена. Возле нашей постели бродили темные тени.
– Это ты, Леди? – дрожащими голосами заворковали мы. – Это ты, Курок?
Крис зажег свет. Волки, окончательно оправившись от ужасов транспортировки, были готовы разнести ваниган на куски, Они носились по нему взад и вперед. Курок встал на задние лапы, стащил с верхних полок одежду и опрокинул Крисову кинокамеру, потом, упершись лапами в стол, вздыбился под самый потолок и многозначительно обозрел кулинарное отделение ванигана. У кровати, коварно кося на нас глазом, но не поворачивая головы, он куснул наш новый, в сто тридцать долларов, спальный мешок и стал жадно ворошить носом его мягкоту.
Сперва одна его лапа, а там и все четыре удобно устроились на мешке.
Здоровенный волк лежал на постели и блаженно озирался вокруг. Любитель пороскошествовать, Курок нашел для себя новую усладу.
Поначалу нам было занятно. Крис поднялся накормить волков. Впервые за последние несколько дней они не отказались от еды. Курок с окровавленной костью в зубах вскочил на кровать. Когда он почувствовал, как я шевелюсь в спальном мешке, его глаза вспыхнули черным огнем, загривок ощетинился. С рычаньем он сунулся к моему лицу.
Думать было некогда. Я вдруг заговорила «по-волчьи». Звонким, сетующим, как у Леди, голосом, подделанным под голос жеманной женщины, я сказала:
– Не сме-е ей, Курок!
Ясный, умный взгляд волка скользнул по моему лицу. Крис поддержал игру и принялся уговаривать его. Курок понял и соскочил с постели. Как ни роскошна была кровать, она предназначалась только для нас.
За одно я могла быть совершенно спокойна: волки по натуре чистоплотны в собственном доме. Каждый из наших волков лишь однажды дал осечку в этом отношении.
У Леди это было так. После первой ночи, проведенной в ванигане, она выбежала на двор, в ужасе огляделась вокруг, увидела что-то движущееся, бросилась обратно под кровать и обмочилась.
С Курком дело обстояло иначе. Однажды утром – мы еще не встали – он тронул мордой наши головы, положил подбородок на спальный мешок и, посмотрев на Криса светлым, доверчивым взглядом, лаконично заявил:
– Оу – воу.
Для Криса это был пустой звук. Что сие означает, он узнал лишь немного погодя, а пока что вежливо поздоровался, встал и пошел к плите одеваться.
После неудачной попытки установить взаимопонимание Курок пробрался в самую труднодоступную для него часть комнаты, за кровать, и там помочился, Крис схватил веник. Глаза Курка полыхнули черным огнем, он вырвал веник из рук Криса и швырнул его на пол, но от кровати все-таки отошел.
Одеваясь у плиты, мы услышали какой-то тихий, совершенно новый для нас звук. Курок стоял в проходе задом к нам и тихонько, горестно скулил про себя. Впервые в жизни его наказали, причем совершенно несправедливо.
Мы и не представляли себе, как глубоко волки переживают несправедливость. Но у них нет привычки вопить навесь свет об обиде. Когда на ездовом псе Кипи «отвел душу» хозяин, а Кипи «отвел душу» на Курке, Курок во тьме прибежал ко мне, сел у освещенной двери, поднял голову и «все рассказал» о том, как незаслуженно его обидели.