Тропами карибу, стр. 22
Внизу под нами лежали три озера. Мы назвали их Посадочное озеро, Среднее озеро и Северное озеро. А если забраться чуть повыше, можно было увидеть целых двадцать два озера и озерца. Самое дальнее из них было замечательно тем, что посылало по ручейку в каждую из трех больших речных систем Аляски – в реки Нигу и Киллик, текущие к Северному Ледовитому океану, и в Алатну, впадающую в Берингово море.
Я только что взбила тесто для оладий и налила в него топленого масла, как вдруг Крис сказал:
– Внизу, у озера, возле кучи наших вещей, три каких – то белых животных. Похоже, снежные бараны. – И минуту спустя добавил: – Нет, это гризли, медведица с медвежатами.
Мамаша заметила нас, они идут к нам наверх.
Первая моя мысль была о волчатах. Они сидели на привязи. Я осторожно подошла к ним с намерением загнать их в фанерный ящик. Они съежились, как от страха, и на время я оставила их и поспешила на помощь Крису: он лихорадочно разыскивал четыре патрона, заваленных пожитками, разбросанными по полу.
Наконец мы нашли их. Крис взял ружье и еще один жуткий предмет, назначение которого не ускользнуло от меня, хотя мне и некогда было особенно размышлять на этот счет, – охотничий нож для рукопашного боя, и зашагал вниз навстречу гризли. Они быстро шли гуськом в гору по направлению к нам. Я погасила примус: не исключена возможность, что в скором времени в лагере разыграется побоище. После этого я загнала волчат в ящик. Наглухо закрывая их листом фанеры, я пробормотала:
– Бедные, может статься, вы так и умрете здесь с голоду.
Крис притаился за серой скалой. Гризли, по-прежнему гуськом, приближались к нему. Тут я быстро сочинила самую устрашающую погремушку, какую когда-либо делала, а именно: опорожнила большую, на два с половиной фунта, жестянку порошкового молока, вложила в нее пустую банку из-под сгущенки и для пущего звону пару камешков. Придерживая погремушку, чтобы она не загремела до времени, я сошла к Крису, но не заняла место рядом с ним, а как подкошенная упала на землю, посреди тундры. Не подумайте только, что от страха: все это время я помнила о своем секретном оружии.
Футах в пятидесяти от Криса медведица остановилась и начала внимательно разглядывать его, потом повернула голову и посмотрела на медвежат.
Последовала немая сцена. Медвежата ждали, Крис ждал, я ждала. Решение было целиком предоставлено медведице. Прошла минута. Серый склон горы безмолвствовал. Два заложника, молча сидевшие в темном фанерном ящике, должно быть, напряженно прислушивались.
Наконец медведица приняла решение: повернулась и не торопясь пошла тем же путем, каким пришла, а за нею следом двинулись медвежата. Можно было не сомневаться, что она отступила из-за них, чувствуя неопределенность ситуации и не желая безрассудно рисковать детенышами.
Тут – то и произошел курьезный эпизод, которым мы обязаны неосторожности Дика. Медвежонок, шедший последним, наткнулся на разоренное гнездо. Но к еде он приступил не сразу, а сперва поднял голову и воззрился на мать и братца, которые, словно позабыв о нем, уходили все дальше. Потом нагнулся и принялся есть. После мы не нашли на этом месте ни скорлупки.
У кучи нашего имущества медвежья семейка задержалась, варварски расшвыряла вещи и, пройдя далеко на запад, исчезла в лощине среди гор.
Я принялась размешивать тесто для оладий. Крис взглянул на меня и сказал:
– Ну что ж, поблагодари бога…
Это было как раз то, о чем мы часто забывали в последние суматошные дни. Мы были рады. За медведицу и за себя. Она была самой красивой медведицей гризли, какую мы когда-либо видели, – чистой кремово – белой масти, совсем как белый медведь. А ее медвежата походили на большие белые грибы дождевики.
В последний раз беспечность Дика помянулась нам несколько недель спустя. Мы были у озера. Крис взглянул на утку, которая все лето провела здесь одна, и тихо сказал:
Бедная утка!
Бедная? – живо переспросила я. – Это что, новая разновидность?
Бедная, – повторил Крис. – Прилетела на север, чтобы создать семью. И вот приходится улетать обратно одной.
То была отнюдь не первая и последняя наша встреча с гризли. Каждый медведь, проходивший через ущелье, – а в это время года они все почему-то шли с севера – рано или поздно замечал наш лагерь. Можно было даже точно определить этот момент: гризли методически поворачивали и направлялись к нам вверх по склону.
Перед скалой, где Крис поджидал медведицу, он установил «предел дерзновения»: «Если мишка переступит его, буду стрелять».
Прежде чем спуститься вниз, мы всякий раз оглядывали проход в бинокль.
Однажды, не заметив ничего подозрительного, мы спустились без оружия к ручью наловить сетью хариусов. Мы шли себе и шли, как вдруг рыжевато-коричневый бугор, лежавший на нашем пути, поднялся среди тундры и замер, уставя на нас темное, как у всех гризли, брюхо.
Нам оставалось одно: отвести глаза в сторону, чтобы не тревожить медведя, и спокойно пройти мимо. После того как мы миновали его, гризли плюхнулся на четвереньки и подрал вскачь на север – туда, откуда явился.
Волчата
Крис закончил загон за неделю, и мы с радостью водворили волчат на жизненное пространство, с таким трудом отвоеванное у горы. Как и следовало ожидать, они были вне себя от восторга. Крис извел на них несколько футов пленки, а затем направил все свои усилия на благоустройство лагеря, который пока что выглядел довольно жалко. Крис заново натянул брезент, на сей раз не в виде квадратного домика, а буквой V, направленной острием против двух господствующих ветров. Из валунов, которыми было усеяно русло ручья, протекавшего по ущелью, он сложил стол, и мне стало гораздо веселее стряпать стоя, хоть как-то укрываясь от постоянно дующих яростных ветров.
Следующее мероприятие Криса имело увеселительный эффект. Он начал запасать впрок топливо, наваливая в кучу срубленные ивы. Теперь можно было топить нашу новую юконскую печку и для обогрева, и для просушки одежды.
Вскоре Крис кончил наваливать одну груду и принялся за вторую, и тогда два сорокопута облюбовали первую в качестве своеобразной вешалки. Они ловили мышей за волчьим загоном и развешивали их на ветках ив; внизу, под кучей хвороста, жили другие, «заколдованные», мыши. Что нас веселило – это живая и выразительная бормотня сорокопутов, обсуждавших стоящую перед ними поистине дьявольскую проблему – присутствие двух волчат в таком месте, где так много костей и на костях так много вкусной еды. Сорокопуты садились за изгородь, вперяли взоры в кости и волчат, а затем, не в силах совладать с собой, принимались обсуждать наболевший вопрос, издавая то мелодичные, то задушенные, то хриплые крики и причмокивающие звуки. Очень может быть, дистанция между птицами и людьми чуточку менее велика, чем мы склонны предполагать, хоть и имеем все основания возмущаться отождествлением себя с ними. Расшифровать чувства сорокопутов не составляло никакого труда.
Но настал момент – обе кучи хвороста утратили для нас всякий интерес.
Крис отказался от мысли зимовать здесь и бросил «дровозаготовки». Мои доводы относительно ветров в ущелье взяли верх.
Однако это решение ввергло нас в мучительную неопределенность – не приведи господь испытать ее вновь. От мысли зазимовать где-нибудь на хребте Крис не отказался. Он все еще лелеял надежду снимать в октябре брачные бои оленей – самцов. Но где окажутся эти кочевники через два месяца? Ответ на этот вопрос был нашей ставкой в игре, и аномальные условия Арктики вынуждали нас делать ставку уже сейчас, в июле.
Арктическое лето зажато между ледоломом и ледоставом. Если верить Энди, ледостав мог начаться в любой день после первого сентября. До этого нам следовало завезти самолетом – в несколько рейсов – материалы для постройки барака и по мере возможности поставить его.
Все эти дни мы жили двойной жизнью. День был насыщен событиями и деловой суматохой, ночью мы лежали в сумраке палатки, подчас бодрствуя в ожидании самолета, и обсуждали нашу проблему. Как-то Крис с легкой улыбкой сказал мне: