Юрка Гусь, стр. 16
— В сапогах? — улыбалась Катя. — Не стоит… После войны потанцуем.
— Долго ждать… А вы в сапогах приходите. Я вас приглашаю на первый вальс. И еще… на пять танцев.
— Не знаю, — сказала Катя и посмотрела на Юрку, как бы спрашивая у него разрешения. А тому безразлично было, пойдет Катя на танцы или нет. Юрка ждал Северова.
Над лесом потемнело небо. Снег стал синеть. На краю летной площадки вспыхнул прожектор, стегнул ярким лучом по глазам, пробежался по стволам деревьев и погас.
— Пойдем домой, Ежик? — позвала Катя. — Прилетит твой друг…
Женщины и летчики, поскрипывая снегом, напрямик пошли по присыпанной порошей тропке к смутно маячившим в сумраке избам. Чуть заметны были на густо-синем фоне белоголовые пирамиды елей. Сквозь неплотную пелену показался туманный рог месяца и снова исчез, только светлый след заколыхался в облаках…
Летит! Красная ракета обожгла кроны елей. Ярким половиком выстлал поле прожектор…
И вот радостный Юрка, залезая в сугробы, семенит рядом с толстым, мохнатым, как медведь, старшим лейтенантом Северовым. Летчик все еще возбужден, ему жарко. Он стащил с головы шлем, и черные пряди волос упали на лоб. На обратном пути, недалеко от фронтовой линии, его догнали три «мессершмитта». Дрался до последнего патрона. Один «мессершмитт» загорелся. А когда боеприпасы кончились, спустился к самой земле и буквально по макушкам деревьев добрался до аэродрома. «Мессершмитты», почуяв, что советский летчик остался без боеприпасов, сопровождали почти до дома. А когда сел, техник за голову схватился: самолет превратился в решето. Юрка догадался, что другу пришлось нелегко, но навязываться со своими вопросами не хотел. Надо — сам расскажет.
— Бежать отсюда не надумал еще? — спросил летчик.
Юрка молчит. Врать не хочется: была такая мысль у него… От лопаты нажег на ладонях мозоли. Но не убежал ведь.
— Бабку надо проведать… — Юрка опустил плечи. — Мерзнет старая… А Шириха удавится — не даст ни полешка.
Северов сбоку посмотрел на Юрку. Из-под низко нахлобученной ушанки с чужой головы виднелся мокрый покрасневший нос да блестели два зеленых глаза. Фуфайка ниже колен. На плече разорвана. Из дырки торчит кусок ваты. Надо бы парнишке теплый бушлат у техников раздобыть. Да разве подберешь на его рост? Кажется, взялся Гусь за ум. Надо потолковать с бригадиром: как он там, на работе? Бабку, говорит, надо навестить… Не врет? Может быть, опять к старому потянуло. Попадет на станцию — и прощай!
— Был у меня один случай… До сих пор стыдно вспомнить, — раздумчиво сказал Северов. Юрка ждал, что он дальше скажет, но летчик молчал.
— Сбили? — спросил Юрка.
— Я в детдоме жил. А потом — летное училище. А случай вот какой был… — Северов положил руку Юрке на плечо. — Есть такой город Арзамас. Там находился наш детдом. Мне было тогда двенадцать лет. Как и тебе.
— Мне тринадцатый, — сказал Юрка.
— Однажды сидел я в кутузке за какую-то провинность — уже не помню — и вдруг из соседней камеры пьяный дядька сует мне в щель часы на золотой цепочке… Я взял эти часы.
— И цепочку?
— Дядька стал плакать, и я отдал ему цепочку.
— А часы спрятал?
— Спрятал.
— В дрова?
— Откуда ты знаешь?
— Мы в школе проходили этот рассказ, — ухмыльнулся Юрка. — Пантелеев написал. Он так и называется: «Часы». А еще Пантелеев написал «Пакет». Я читал. Я вообще люблю про шпану читать.
— «Пакет» не про шпану, — сказал Северов. — Эта повесть про геройского парня.
— Он пакет сожрал, — сказал Юрка. — С сургучной печатью.
— Он не воровал…
Юрка исподлобья взглянул на Северова. Глаза у мальчишки стали колючими.
— Холодно, — сказал он. И прибавил шагу.
— Воровать — это последнее дело… Вор — это… тоже фашист! — Северов догнал Юрку. — Ты иди к бабке… Это ты правильно придумал. Сходи. Проведай.
Юрка с треском отломал от забора сосульку и положил в рот.
— Я ей дров раздобуду, — сказал он. — Сухих.
— Хорошо сегодня поработал? — спросил Северов.
Юрка рассказал. Между прочим, вспомнил и про Катю.
— Вот дурная, хочет познакомиться. Очень она тебе нужна!
— А как она из себя, ничего? — спросил Северов.
Юрка снизу вверх подозрительно посмотрел на него.
— Да нет! Глазищи большущие, толстая…
— Холодно, оттого и толстая, — сказал летчик. — Я вот тоже толстый: сколько надето! А глаза? Что ж, когда глаза большие, это, брат, неплохо. Были бы добрые. А ты, я вижу, никак не можешь с женщинами ладить? И с Маргариткой все воюешь. Ты это, понимаешь, брось. Она тебе щи варит, а ты ешь да дерешься… Кто ей синяк на лбу поставил? Эх ты! А еще летчиком хочешь стать.
— А ты погляди!
Юрка сорвал с головы шапку и потыкал пальцем в засохшую царапину возле уха.
— Это что? У нее ой-ёй какие когтищи.
Тропинка побежала огородами вдоль плетня. Из-за угла, напугав Юрку, выскочил Дик и с маху бросился хозяину на грудь.
— Попался! — схватил его летчик за лапы, стараясь повалить. Началась веселая возня. Дик лаял, летчик хохотал. Юрка хватать Дика опасался. В общую свалку храбро влезла Маргаритка. С ее головы слетела пуховая шапочка, а красная жакетка скоро стала белой от снега. На ресницах тоже налип снег, коса распустилась.
В темных сенях Рита шепнула:
— А страшно было там, в лесу, когда вас со Стаськой бомбили?
— А-а, ерунда!
— Я знаю, почему тебе не страшно было… Ты оглох и ничегошеньки не слышал! — ядовито предположила Маргаритка.
Юрка смолчал.
ГРИШКА АНГЕЛ
Дом бабки Василисы вроде бы похудел: выше стал, чернее. Окна оттаяли, но на наличниках еще держались припорошенные копотью снежные брови. Из трубы ввинчивалась в высокое небо синяя спираль. Юрка первым делом заглянул во двор. На утоптанном снегу белели березовые осколки. Две поленницы мелко наколотых дров подпирали застреху.
— Эй, паренек! Ты что тут забыл?
На крыльце незнакомый военный. Рукава гимнастерки закатаны, на плече полотенце, в руках железная кружка.
— Я? Бабка дома?
— Петровна? В магазин ушла. А зачем она тебе?
— Я потом. — Юрка прикрыл калитку и, зажав под мышкой буханку хлеба, вышел на дорогу.
— Погоди! — крикнул военный. — Ты не Юрка… этот… Гусь?
Юрка не ответил, он прямиком пошел через железнодорожные пути — к бензоскладу.
В густом ельнике, дожидаясь своей очереди, укрылись бензовозы. В сторонке дымили цигарками шоферы. Чернобрового Семена нигде не видно. «Неужели уехал!» — испугался Юрка и тут же споткнулся о чьи-то ноги в новых кирзовых сапогах. Ноги торчали из-под бензовоза, наехавшего задним колесом на молодую елочку.
— Глаза дома оставил? — услышал он глухой голос.
Юрка присел на корточки и заглянул под машину. Там лежал розовощекий, большеносый боец, тот самый, который не захотел взять его в деревню.
— А, это ты… — приветливо улыбнулся боец. — Будь друг, подай разводной ключ.
— А где он? — спросил Юрка.
— В кабине, под сиденьем.
— В кабине? — переспросил Юрка.
— Сверху лежит.
— Сам возьмешь, — сказал Юрка и отправился искать Семена. Семен куда-то исчез, а вот бензовоз его преспокойно стоял под высокой сосной.
Пересчитав машины, Юрка прикинул, что еще добрых часа полтора ждать, пока Семен заправится.
Меж стволами замелькали товарные вагоны. Прибыл эшелон!
На станции гомон, суетня, где-то в конце состава наяривает гармошка. Солдаты в непривычных Юркиному глазу малиновых погонах разминают затекшие ноги.
— Клюква! Мороженая клюква! — снуют вдоль состава тетки.
Юрка поспешил спрятаться за чью-то спину: Шириха! В руках корзинка, прикрытая платком, на лице многозначительная улыбка.
— Крепенького не желаете? — оглядываясь, воркует она. — Чиштенький… — И, отдернув платок, показывает бутылочное горлышко с длинной бумажной затычкой.
«Спиртом торгует!» — сообразил Юрка. Месяца два назад осколочная бомба повредила на путях цистерну. Из пробоин на снег хлынул спирт. Кое-кто не растерялся и, схватив посудину побольше, бросился на станцию. Юрка сам видел, как Шириха приволокла домой на коромысле два ведра.