Детская книга, стр. 68
Впереди показалась знакомая улица — Лубянка. Он повернул направо, в сторону дома.
Чудно, что мимо до сих пор не проехало ни одного автомобиля. Улица-то большая, тут и ночью машины ездят, тем более утром.
Что-то в этом было странное. Даже тревожное.
Ни звука, ни шороха, и как-то очень уж чисто, прямо-таки чересчур.
Но светофор работает. И — слава богу! — перед ним замерли три машины, ждут зеленый свет.
Ластик вздохнул с облегчением и выругал себя за излишнюю впечатлительность. Конечно, по сравнению с 1605 годом даже весьма относительная московская чистота может показаться невероятной.
Светофор мигнул желтым, переключился на зеленый. Но машины не тронулись с места.
Ластик вгляделся с тротуара и не поверил своим глазам: внутри автомобилей никого не было.
Ему снова сделалось не по себе. Он побежал дальше и вскоре уже был на широкой Лубянской площади.
Да что же это?
Машины стояли и на самой площади, и на проспекте. Но не двигались. И были пусты, все до единой.
Он подбежал к одной, другой. Заглянул — никого.
А еще вокруг не было ни голубей, ни воробьев. На тротуаре чернели деревья, но совсем голые, без единого листочка. Это двадцатого-то мая?
Напротив высился параллелепипед (тьфу, проклятая геометрия!) Политехнического музея. Если побежать в том направлении, через десять минут будешь дома. Но вдруг там тоже…
Ластик представил себе пустой двор, пустой подъезд. Откроешь дверь квартиры — а там тоже пусто!
И струсил, не побежал к Солянке. Решил, что лучше сходить к Кремлю. Уж там-то наверняка кто-нибудь да будет, все-таки главная площадь страны.
Он шел по Никольской улице, вертел головой.
Эти места Ластик знал очень хорошо. Тут почти ничего не изменилось, только кое-где появились другие вывески на магазинах.
Например, вот этого маленького супермаркета с объявлением над дверью «Мы открыты 24 часа в сутки» в 2006 году здесь не было.
Ластик осторожно потянул дверь — она распахнулась. В самом деле открыто?
Но внутри никого не было. Ни души.
Проходя мимо полок с товарами, Ластик вдруг увидел пакеты с соком, и так захотелось апельсинового — после малинового взвара да кислого кваса.
Схватил коробку — в ней пусто. Взял другую, с ананасовым соком, — то же самое.
Тогда, охваченный ужасом, попятился к выходу.
До ГУМа несся со всех ног. Неужто и там никого? Так не бывает!
Но и ГУМ оказался вымершим. Ластик шел по центральной линии, сквозь стеклянный купол безмятежно голубело небо.
У отдела компьютерных игр, где они с папой, бывало, проводили по нескольку часов, Ластик на секунду остановился. Всхлипнул, зашагал дальше.
В самом центре универмага, возле равнодушно журчащего фонтана, ему померещился какой-то звук, похожий на слабое жужжание.
Ластик замер, прислушался.
Правда жужжит! Со стороны Красной площади. Ага, там кто-то есть! Он так и знал!
Выбежал через боковой выход, стал озираться.
Жужжание вроде бы стало слышнее, но на площади всё было неподвижно.
Нет! Тронулась минутная стрелка часов на Спасской башне. Куранты пробили шесть раз — по контрасту с безмолвием показалось, что весь мир наполнился звоном.
Когда звон стих, жужжание усилилось. Кажется, оно доносилось откуда-то сверху.
Задрав голову, Ластик шел по площади, пока не оказался на самой ее середине.
Поднялся легкий ветерок, очень быстро набиравший силу. Дул он не так, как дуют обычные ветры, а снизу вверх.
Под ногами взвихрилась пыль, завилась столбом, понеслась к небу. А сора не было — ни бумажек, ни листьев.
Отросшие волосы на голове у Ластика тоже поднялись кверху. Очень возможно — от ужаса.
И тут из-за башенок Исторического музея выплыл странный летательный аппарат, похожий на огромный пылесос. От него-то жужжание и исходило — теперь это стало ясно.
Остолбенев, Ластик смотрел на чудо-пылесос. А тот долетел до центра площади и завис прямо над головой.
Инопланетяне! — прошибло Ластика. Это они всех забрали! Сейчас и его утащат!
Похоже, догадка была верной.
Ветер вдруг стих. От пылесоса вниз протянулся голубоватый луч и окутал Ластика мерцающим сиянием. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и затрепетал — рука просвечивала насквозь, так что было видно все кости.
Опустил глаза — сквозь одежду, сделавшуюся прозрачной, просматривался контур ребер, позвоночника.
И стало Ластику так страшно, что он сел на брусчатку, зажал руками уши и зажмурился, чтоб больше ничего не слышать и не видеть.
Но всё равно услышал. Вялый, задумчивый голос сказал… Нет, не сказал — словно прозвучал внутри самого Ластика:
Майский дождик
— Ка-ак неверояятно интереесно. Живой ребенок.
Голубоватый свет погас. Аппарат опустился на брусчатку и мягко закачался на упругих колесиках.
Не убежать ли? — пронеслось в голове у Ластика. Но куда? В пустой ГУМ?
Лучше уж узнать, что всё это означает.
Из брюха летающей тарелки (вернее, летающего пылесоса) вниз опустилась прозрачная кабинка, в которой сидел — нет, не инопланетянин с какими-нибудь там присосками на голове, а обыкновенный человек. И если судить по виду, совсем нестрашный: мягкое, чуть одутловатое лицо в мелких морщинках, желтовато-седоватые волосы до плеч, пухлые руки мирно сложены на груди. Одет человек был в просторный балахон. В общем, мужчина или женщина — непонятно.
— Я удивлено. Я ужа-асно удивлено, — услышал Ластик, хотя тонкие, бесцветные губы не шевельнулись. Оно (раз уж существо само говорило про себя в среднем роде, так и будем его называть) рассматривало «живого ребенка» своими чуть раскосыми полусонными глазами и вроде бы молчало, но вот голос зазвучал вновь. — Откуда ты взялся, мальчик?
Что было на это сказать? Коротко не объяснишь. А сейчас хотелось не объяснять — задавать вопросы самому. И вместо ответа Ластик спросил сам, хоть и знал, что это очень невежливо:
— Куда все подевались? И какой сейчас год?
— Поня-ятно. — Существо слегка покивало. — Ты говоришь губами и языком. Спрашиваешь про год. Значит, ты из прошлого. Хронодыра, да?
Ну конечно! Конечно! Я попал в будущее! — наконец дошло до Ластика.
— Так вы человек из будущего?! — ахнул он.
— Для тебя — да. Ты из какого года?
— Из 7113-го, то есть из 1914-го, то есть из 2006-го, — запутался Ластик и, чтобы не углубляться, поскорей снова спросил. — Где я? Это Москва или не Москва?
— Это Стеклянная Зона номер 284. Когда-то она называлась Москвой.
— Стеклянная? — упавшим голосом повторил Ластик. — В каком смысле?
— Она окружена защитным стеклянным колпаком. Для лучшей сохранности от биоэлемента и грязи. СЗ-284 — это памятник Эпохи КВД.
— Какой-какой эпохи?
— Эпохи, Когда Время Двигалось.
Ластик захлопал глазами.
— А теперь оно что, не двигается?
— А теперь не двигается. Теперь всегда двадцатое мая. Рассчитано, что в Северном полушарии в этот день самая лучшая погода. А в Южном полушарии теперь всегда двадцатое ноября.
Понять это было невозможно, поэтому Ластик не стал и пытаться.
— Скажите, пожалуйста, как вы со мной разговариваете?
— При помощи адресации мысли. Это гораздо удобнее, чем язычно-губно-зубным способом.
— Значит, я могу молчать? — сказал Ластик, а вторую половину вопроса проговаривать не стал — произнес ее мысленно. — Вы меня и так поймете?
— Конечно.
Так разговаривать, наверное, было удобнее, но без движения губ, без жестов беседа выглядела как-то дико.
— Можно я лучше буду говорить вслух? Я — Эраст. А вы?
— Магдаитиро Ямададженкинс.
— Очень приятно, — пробормотал Ластик, потрясенный таким именем.
— Кака-ая сенсация, — уныло протянуло существо. — Ребенок из хронодыры. Такого не было с тех пор, как в СЗ-72 забралась крыса из 1794 года.
Ластик так и не понял, что это было: мысли про себя или реплика, адресованная собеседнику.