Детская книга, стр. 54

Ластик поклонился царской невесте.

Та едва кивнула и заговорила первой, что вообще-то было нарушением этикета, поскольку князь Солянский представлял здесь особу государя.

— Я слышала, что названный брат Дмитрия очень юн, но ты, оказывается, вовсе дитя.

Что Марина успела выучиться по-русски, было известно из писем, но Ластик не ожидал услышать такую чистую речь, почти без акцента. Удивился — и обиделся. Во-первых, сама она дитя. И во-вторых, чего это она такая надутая?

Помня, как поставил на место ее папашу, Ластик со всей солидностью объявил:

— Государь велел мне сказать твоей милости нечто с глазу на глаз.

И демонстративно покосился на спутника Марины, судя по кургузому наряду, из немцев.

Но у дочки характер оказался потверже, чем у отца.

— Это мой астролог пан барон Эдвард Келли. У меня нет от него секретов, — холодно молвила она. — Говори.

Пришлось рассмотреть астролога получше.

Он был немолод, невелик ростом, неприметен лицом и состоял сплошь из геометрических фигур: квадратное туловище, ноги — как два массивных цилиндра, шар бритой головы, сверху покрытой черным кругом берета. Да и физиономия у барона тоже была вполне геометрическая — эллипс с пририсованным книзу треугольником каштановой бородки, а по бокам две симметричные дуги усов.

Одет Эдвард Келли был в несуразно короткую куртку (кажется, она называлась «камзол»), смешные шорты с пуфами и обтягивающие чулки розового цвета. По московским понятиям — скоморох, шут гороховый. Интересней всего Ластику показалась странная конструкция, прикрепленная ко лбу астролога: обруч, а на нем пузатая трубочка с увеличительным стеклом. Зачем она барону? Не звезды же разглядывать?

Подождав, пока царский посол его рассмотрит, Келли поклонился и спросил на таком же правильном русском языке, как и его госпожа, только звуки произносил на английский лад:

— Благоуодный пуынц, могу ли я спуосить, где ви досталы такой пуекуасный диамант? — Пухлый палец деликатно показал на Райское Яблоко, висевшее на груди князь-ангела.

— Не время о пустом болтать, — отбрил англичанина Ластик и отвернулся. — Госпожа, у меня к тебе слово государево. Повторяю еще раз, — с нажимом произнес он, — оно предназначено лишь для твоих ушей.

Марина топнула ногой, ее глаза сверкнули:

— Не забывайся, князь! Ты говоришь со своей будущей царицей! У меня нет тайн от барона Келли! А хочешь, чтоб нас не слышали чужие — вели выйти своему рейтару. Или ты боишься оставаться со мной без охраны?

Ластик в замешательстве оглянулся на солдата. Из-под забрала донесся веселый смех, и рука в перчатке расстегнула застежки шлема.

— Дмитрий! Мой Дмитрий! — пронзительно вскричала Марина.

И лицо ее преобразилось. Сухие губы раздвинулись в улыбке, обнажив ровные, белоснежные зубы — большую редкость в эпоху, когда о зубной пасте и слыхом не слыхивали. Глаза будто распахнулись, наполнились светом.

— Мой милый, — тихо проговорила ясновельможная пани. — Наконец-то…

Царь стоял на месте, смотрел на нее не отрываясь и, кажется, не мог пошевелиться. Тогда она сама шагнула ему навстречу, обняла своими тонкими белыми руками и стала целовать в щеки, в лоб, в губы. И первым же прикосновением будто исцелила его от паралича.

— Марина! — задохнулся государь, крепко прижал ее к себе.

Тут Ластик застеснялся — отошел в сторону, отвернулся. Чудеса да и только! Вот что любовь с людьми делает. Меняет прямо до неузнаваемости. Кто бы мог подумать, что эта самая Марина, столь мало ему понравившаяся, может так улыбаться, говорить таким голосом. Оказывается, она в самом деле редкостная, просто невероятная красавица, не соврал Юрка. Наверное, она всегда такая, когда с ним.

Неудивительно, что Юрка голову потерял. Сколько ни отговаривал его Ластик от безумной затеи — нарядиться рейтаром — всё было впустую. И слушать не стал.

В Кремле прикрытие обеспечивал Басманов. Было объявлено, что государь и его первый воевода заперлись в царских покоях, чтобы обсудить план будущего похода. Даже слугам входить в кабинет запрещалось. На самом деле Басманов сидел там один-одинешенек, если не считать жареного поросенка и бочонка романеи, а православный государь, презрев риск неслыханного скандала, поскакал на свидание с прекрасной полячкой.

Неправильно это, безответственно и очень глупо, думал Ластик, разглядывая полог шатра. Но зато как красиво!

Кто-то слегка дернул его за рукав.

— Благородный принц, — зашептал астролог со своим квакающим акцентом, — прости, что не представился твоей светлости как следует. Русские люди, у кого я учился русскому языку, звали меня Едварием Патрикеевичем Кельиным — так им было проще.

— Почему «Патрикеевичем»? — тоже шепотом спросил Ластик, покосившись на влюбленных.

Всё целуются.

— Имя моего отца было «Патрик».

— Ты хорошо научился нашему языку, — рассеянно сказал Ластик, не в силах отвести взгляд от Юрки и Марины.

Это, значит, и есть настоящая любовь? Про которую снимают кино и пишут романы?

— Трудно учить лишь первый, второй и третий иностранные языки, — ответил англичанин. — Начиная с четвертого, они даются всё легче и легче. Мне всё равно, на каком языке объясняться. Я изучил все наречия, какие могут понадобиться ученому и путешественнику — девятнадцать живых языков и четыре древних.

Эти слова напомнили Ластику профессора Ван Дорна — тот тоже говорил, что владеет «всеми языками, которые имеют для него значение».

Он перевел взгляд на астролога и увидел, что «Едварий Кельин» смотрит вовсе не в лицо собеседнику, а на его грудь.

— Не позволит ли мне твоя светлость получше рассмотреть этот превосходный алмаз? — попросил барон.

И, не дожидаясь разрешения, двумя пальцами приподнял Камень, опустил со лба лупу, замер.

Очень это Ластику не понравилось. Он хотел высвободиться, но англичанин умоляюще прошептал:

— Одно мгновение, всего одно мгновение, мой славный принц! — И застонал. — Ах, какая божественная рефракция! Совершенно идеальная! Неужели это он? О, силы небесные! О, великий Мурифрай!

Ластик вздрогнул, но Келли и сам весь дрожал. Слова лились из него всё быстрей, всё лихорадочней. Кажется, астрологу и вправду было все равно, на каком наречии изъясняться.

— Последний раз его видели в Париже накануне Варфоломеевской ночи! Дошли ли до вашей страны вести об этом ужасном злодеянии, когда католики коварно набросились на гугенотов и зарезали несколько тысяч человек? Ювелир Ле Крюзье, которому рыцарь де Телиньи передал сей алмаз для огранки, был гугенотом. Когда к нему ворвались убийцы, Ле Крюзье швырнул камень в Сену. Но этот алмаз надолго не исчезает! Скажи мне, о принц московский, как к тебе попало Райское Яблоко?

О магическом кристалле, великой трансмутации и философском камне

Странный человек разогнулся. На собеседника через лупу смотрел глаз, круглый и выпуклый, как у рыбы.

— Кто ты? — только и нашелся, что прошептать пораженный Ластик.

— Я звездочет, алхимик, рудознатец (минералог) и балователь (медик), — важно ответил Келли. — Искусству постигать тайны бытия я учился у великого Джона Ди, придворного чародея королевы Елизаветы Английской, а титул барона получил от австрийского императора Рудольфа, просвещеннейшего из государей. Со мной ты можешь быть совершенно откровенен. Я — единственный, кто способен тебя понять, о чудесный отрок. — Он убрал лупу и впился взглядом в лицо Ластика. — Про тебя толкуют, будто ты ангел, побывавший в Раю и вернувшийся на Землю. Я был уверен, что это глупые выдумки московитов, известных своим невежеством и суеверием.

— О, прости! — Барон прикрыл ладонью рот. — Само сорвалось. Но раз ты владеешь Райским Яблоком, значит, ты, действительно, побывал в Ином Мире! Именно там ты получил Камень, и твоя миссия — вернуть его людям. Я угадал?

Эдвард Келли возбужденно облизнул губы, смахнул со лба капельки пота.

Ластик был взволнован ничуть не меньше. Оказывается, ученые семнадцатого века знают про существование Камня!