Время любить, стр. 99

– Точно так же, как вы, – с улыбкой ответил Славин. Рыжие кустики волос на висках курчавились, красноватая лысина поблескивала.

– О нем сейчас говорят…

– Но зато мало пишут, – вставил Леонид Ефимович.

– Я вот выступил…

– Читал, – опять перебил Славин. – Правильно вы его… Но если честно, то ваша статья малодоказательна. Надо было как-то тоньше, а вы, как говорится, обухом! – Славин запнулся, встретив вопрошающий взгляд Лукова. – Понимаете, иногда резкая критика вызывает у читателей противоположный эффект… А вообще, Казакову это будет еще одним уроком. Он высказывает такие мысли, которые не нравятся нам… У нас свой микроклимат в организации, и мы никому не позволим его нарушать. Казакову или кому-нибудь другому.

– Я рад, что вы разделяете мое мнение о Казакове.

– Вашего мнения я совсем не разделяю, – поправил Славин. – Но ваша статья подрезала в глазах литературной общественности крылышки Казакову, за что вам и спасибо.

– Читала ли общественность мою статью? – усомнился Николай Евгеньевич.

– Об этом мы позаботились, – улыбнулся Леонид Ефимович. – Казаков, он ведь в Ленинграде нечастый гость. Живет месяцами где-то в Калининской области, строчит свои романы, и пусть… Лишь бы не лез в наши дела, не путался, как говорится, под ногами.

– Я слышал в Москве, что Казакова хотят выдвинуть на премию, – вспомнил Луков. – Не буду ли я тогда выглядеть смешным со своей статьей?

– Думаю, что этого не случится, – усмехнулся Леонид Ефимович. – Пока с нашим мнением считаются, а мы такого не допустим. Великое дело, что премии писателям у самих писателей в руках! Не смешно ли, если вдуматься, – журнал, опубликовавший повесть или роман, выдвигает его на Государственную премию? Секретариат Союза писателей выдвигает секретаря-писателя? И как это ни странно, никому в голову не приходит, что подобная практика просто-напросто неэтична.

– Вы осуждаете такую практику?

– Что вы! – рассмеялся Славин. – Я счастлив, что существует такое положение. Пока будет так, мы будем давать премии, кому найдем нужным… – Он вдруг резко повернулся к Лукову: – Конечно, об этом вы не вздумайте написать в своей статье.

– Вы со мной так откровенны…

– Потому что я вам доверяю, да иначе бы главный редактор и не прислал вас ко мне.

Разговор перешел на последние веяния в литературном мире, где, кажется, тоже началась переоценка ценностей.

– Некоторые наивные литераторы решили, что гласность и демократия что-то изменят в нашем деле, – заговорил Леонид Ефимович. – А что изменилось? В журналах сидят все те же люди, в писательском руководстве произошли самые незначительные перемены: на место ушедших секретарей пришли молодые энергичные люди… – Он выразительно посмотрел на Лукова: – Наши люди. Разве из «обоймы» кто-либо вылетел? Все те, кого резко покритиковали на писательских собраниях и форумах, тотчас выступили в печати с горячей поддержкой новых веяний, перемен… Кто больше всех критиковал в своих речах руководство, были сами выбраны в руководящие органы Союза писателей… Кто громче всех кричит о серости? Самые серые писатели! Так что в нашем литературном мире пока все без перемен…

– Перемены есть, – возразил Николаи Евгеньевич. – Шубина так высекли, что он до сих пор не может опомниться.

– Ваш Шубин – дурак, – заметил Славин. – Потерял чувство меры, за что и поплатился.

– Не только он… поплатился, – вставил Луков.

Славин внимательно взглянул на него и сказал:

– Да, вы же много писали о Шубине… Честно говоря, не на ту лошадку вы поставили!

Луков пожаловался, что пропала его книжка о Шубине. Считался чуть ли не классиком, ведь его фамилию печатали в журналах рядом с фамилией Славина…

– Присылайте рукопись лично мне, – подумав, предложил Славин. – Нет, лучше все же на издательство. Я думаю, что мы вам поможем. На будущий год она, конечно, в план не попадет, а через год выпустим. Это я вам твердо обещаю. Шубина я знаю, честно говоря, писатель он слабый, но это уже не имеет никакого значения. Выходит, любого из нас, ну из этой самой «обоймы», можно вытащить и публично заявить, что мы – ничто? Нет, это принципиальный вопрос! И как бы я лично ни относился к Шубину, я поддержу выход вашей книги о его творчестве.

Добираясь с пересадками на автобусах до Пушкинского дома, где ему нужно было повидаться со знакомым профессором, Николай Евгеньевич ликовал: монография о Шубине будет пристроена в Ленинграде! Это поистине царский подарок Славина! Стоит ли вспоминать про червонец, заплаченный за завтрак в Доме писателей… Луков готов был выкупать Леонида Ефимовича в ванне с шампанским!

Николай Евгеньевич все больше проникался благоговением к Славину. Он всегда преклонялся перед умными людьми, которые все могут. Как далеко он, Луков, смотрел вперед, когда в каждой своей статье хвалил Леонида Ефимовича, вот оно и аукнулось в его пользу!

В радостном, приподнятом настроении Николай Евгеньевич вышел у здания Ленинградского университета. Небо расчистилось от серой мути, иногда выглядывало красноватое осеннее солнце, и тогда свинцовые волны в Неве окрашивались в нежно-розовый цвет, а на другом берегу ослепительно вспыхивал позолоченный шпиль здания Адмиралтейства, бело-зеленоватый Зимний дворец тоже окутывался праздничным сиянием, взметнувшиеся над аркой Главного штаба кони, казалось, вот-вот оторвутся от пьедестала и взлетят в голубую промоину неба, раскрывшуюся над Дворцовой площадью. Услышав вверху мелодичный звон, улыбающийся Николай Евгеньевич поднял вверх голову, и в то же мгновение сильный толчок отбросил его к тротуару, он не удержался на ногах и растянулся на асфальте. Прямо над его головой ветер раскачивал металлический прямоугольник с надписью: «Осторожно, листопад!» К нему уже бежали прохожие, помогли подняться на ноги. Высокий широкоплечий парень в синей куртке на «молнии» смотрел на него.

– Не ушиблись? – спросил он.

– А что случилось? – приходя в себя, спросил Луков.

– Что случилось! – воскликнула женщина в длинном палые и мужской шляпе. – Вы чуть не угодили под машину! Скажите спасибо молодому человеку, который вас вытащил из-под самых колес.

– Есть ведь переход, – слышались другие голоса. – Прутся прямо под колеса!

– Это вы меня? – взглянул на молодого человека Николай Евгеньевич. – Я даже не понял, в чем дело…

– Вам, наверное, ангел позвонил в золотой колокольчик? – улыбнулся парень в синей куртке. У него светло-серые глаза и белые зубы. – Вы смотрели на небо и улыбались, а грузовик шел прямо на вас.

– Выходит, вы спасли мне жизнь? – окончательно оправившись, спросил Луков.

– Это громко сказано! – рассмеялся парень. – Когда переходите улицу, не смотрите на небо.

– Как ваше имя? – видя, что его спаситель повернулся и зашагал по тротуару к Дворцовому мосту, спросил Николай Евгеньевич.

– Андрей, – обернулся тот и скоро скрылся в толпе прохожих.

Подходя к Пушкинскому дому, Луков подумал, что будто бы он раньше где-то видел этого парня. Ясные серые глаза, высокий лоб, короткая прическа, прядь темно-русых волос и эта ироническая улыбка. Николай Евгеньевич давно уже заметил, что после того, как ему перевалило за пятьдесят, все чаще встречаются люди, которые на кого-то похожи…

И все-таки у знакомых надо спросить, есть ли у Вадима Казакова сын по имени Андрей…

3

В народе бытует мнение, что каждому человеку всего доброго и недоброго отмерено по определенной мерке. Не бывает так, чтобы один человек был всю жизнь несчастен, а другой – счастлив. И потом, наверное, быть только счастливым – скучно. Счастье тоже ведь познается лишь по сравнению с несчастьем. Ученые-медики утверждают, что человеку необходимы стрессы и дистрессы. Только тогда он ощущает полноту жизни, все ее многообразие. Иногда можно услышать: мол, я больше не пью, потому что уже выпил свою «цистерну». Или вдруг энергичный боевой человек, всю жизнь боровшийся за какие-то свои принципы, как говорится, спускает пары и успокаивается, становится покладистым, равнодушным, идет на любые компромиссы. На вопрос, что с ним случилось, отвечает: «Я отвоевался, теперь хочу жить без всяких треволнений…» И живет.